Рисунки к тексту выполнены участником десанта, военным художником П. Кирпичевым (студия им. Грекова).
Герой Советского Союза
майор Сергей Борзенко
ДЕСАНТ В КРЫМ
(Из записок военного корреспондента)
С утра я опять пошел на берег.
Ветер валил с ног. Море было пестро от длинных белогорбых волн.
Мутные волны пролива и высокий неприятельский берег были хорошо освещены солнцем. Немцы занимались пристрелкой своих отмелей.
У нашего берега, у пристани, из воды торчали пулеметы затонувшего сторожевого катера.
Пускаться в такую погоду через пролив было бы безумием. Операция откладывалась.
Так продолжалось уже несколько дней.
31 октября 1943 года я встретил генерала. Командующий молча смотрел в море.
Море бушевало еще сильнее, чем в предыдущие дни. Было туманно. Темнота наступила раньше обычного.
Я пошел к командиру морского батальона капитану Николаю Белякову. Батальон стоял в строю во дворе. Все было готово к погрузке на суда.
Уже совсем стемнело, когда мы спустились к пристани. Наш батальон грузился первым. Я решил отправиться с Беляковым, на его мотоботе.
В мотоботе уже сидели автоматчики и связисты, на носу стояли 45-миллиметровая пушка и станковый пулемет. Мотобот подымал сорок пять человек. В самый последний момент нам прибавили еще пятнадцать человек.
Мы шли на буксире бронекатеров.
Я оглядел тех, с кем сегодня меня соединила судьба. Все это были русские моряки с сосредоточенными, красными от ветра лицами, готовые к самым суровым испытаниям.
В двенадцатом часу ночи мы отчалили от пристани. Мотобот был явно перегружен. Когда кто-то попытался пройти по борту, возмущенный старшина крикнул:
- Эй, ты, осторожнее, мотобот перевернешь!
Наша эскадра вышла в море.
В ушах надолго остался приветный крик людей на берегу:
- Счастливого плавания!
Дул сильный северный ветер.
Шумели моторы буксирующих нас бронекатеров.
Накрывшись плащпалатками поверх заспинных мешков, люди сидели в мотоботах, на гребнях баркаса и даже на плотах, поставленных на пустые железные бочки.
Было холодно. Люди старались не шевелиться, сохраняя в стеганках и шинелях тепло.
Рядом со мной сидел мой связной, двадцатилетний паренек из Сталинграда Ваня Сидоренко.
Суда миновали красные и зеленые огоньки на песчаном острове Тузла и повернули резко на запад, к берегам Крыма.
Волны начали заливать мотобот. Пришлось вычерпывать воду шапками и котелками. Все были мокры с головы до ног.
Там, у берега, занятого неприятелем, по небу и по морю шарили прожекторы. Очевидно, немцев донимали наши ночные бомбардировщики.
Мы неумолимо двигались вперед. Никто не разговаривал.
Несколько раз посматривал я на циферблат часов. Время тянулось медленно. Скорей бы все это началось!
Без четверти пять несколько лучей прожекторов вдруг вырвали нас из тьмы и задержались на судах.
Я разглядел до того невидимые десятки катеров и мотоботов, идущих рядом.
Свет слепил глаза. Нас обнаружили.
И в это время, потрясая небо и море, накатываясь, грянул страшный тугой гром. Снаряды, нагнетая воздух, начали пролетать через наши головы. Над неприятельским берегом встали клубы огня.
Это была артиллерийская подготовка.
Наши тяжелые пушки с Таманского полуострова били по береговым укреплениям немцев.
В то же время бронекатера отцепились от мотоботов, зашумели моторы на наших судах, и мы пошли своим ходом.
Через некоторое время артиллерийская подготовка окончилась. Снаряды зажгли на берегу несколько строений и стогов сена.
Пламя пожаров послужило нам ориентиром: суда двигались на огонь.
Но снова вспыхнули прожекторы. Немцы начали стрелять осветительными снарядами и бросать сотни ракет. В их дрожащем свете мы увидели высокий неуютный берег и белые домики.
К берегу.
Первые два мотобота с бойцами подходили к берегу.
Вражеские снаряды рвались вокруг, поднимая столбы холодной воды и обдавая всех колючими брызгами.
На нашем мотоботе разорвался снаряд. Он вывел из строя один мотор. Вспыхнуло пламя. Но мотобот продолжал итти. Его как бы увлекал вперед гудящий парус огня.
Вдруг берег как будто ударил нас.
Я стал на борт и, сделав трехметровый прыжок, спрыгнул на крымскую землю.
Мотобот врезался в песок. Морская пехота прыгала в воду. С невероятной быстротой выгрузили пушку и пулемет.
После мотобота на земле было очень просторно.
Прямо перед нами оказался огромный дот, из которого бил крупнокалиберный пулемет. Я видел, как к нему бросился командир батальона Беляков. В амбразуру полетели противотанковые гранаты.
Я подался вправо. Бойцы недвижимо лежали на песке перед колючей проволокой. Между ними рвались сотни снарядов. Яркий, словно свет электрической сварки, луч прожектора осветил нас. Моряки увидели мои погоны - я был среди них старший по званию - и крикнули:
- Что теперь, товарищ майор?
- Саперы, ко мне!
Появились шесть саперов.
- Резать проволоку!
Не прошло и двух минут, как проход был проделан. Мы ринулись в него. В упор по нас прямой наводкой била пушка. За мной ползли пехотинцы. Я узнал Цибизова - командира роты автоматчиков; слышал, как Беляков посылал кого-то атаковать пушку.
Вдруг рядом я увидел девушку. Она поднялась во весь рост и, ступая то вправо, то влево, пошла вперед.
В это время над головами у нас прошел маленький самолет с красными звездами на крыльях. Самолет снизился на немецкий прожектор, стреляя из пулемета.
Свет погас. Справа и слева гудели такие же самолеты, и я понял, как во-время они прилетели.
Мы бросились вперед. Густо рвались снаряды и мины.
Бегущий рядом автоматчик рухнул на землю. Он был смертельно ранен. Умирая, он прошептал:
- А все-таки я прожил хорошую жизнь…
С мыса ударил луч второго прожектора, осветил дорогую голые деревья вишневых садов, каменные домики поселка. Оттуда строчили пулеметы и немецкие автоматчики. У нас почему-то никто не стрелял.
- Огонь! - закричал я не своим голосом.
Затрещали наши автоматы.
- За родину, за Сталина! - кричали моряки, врываясь в поселок, забрасывая гранатами дома, из которых отстреливались гитлеровцы.
Победный клич, подхваченный всеми бойцами, поражал немцев, как огонь.
Гитлеровцы стреляли из окон, чердаков и подвалов, но первая, самая страшная линия их прибрежных дотов уже была обойдена.
Начинало светать. Бой шел на улицах. Я увидел пехоту гвардии капитана Петра Жукова, которая высаживалась правее нас.
- Вперед, на высоты! - кричал мокрый, вылезший из воды капитан.
Высоты, которые при свете ракет казались нависшими над самым морем, на самом деле были за поселком, в трехстах метрах от берега.
Пехота устремилась на высоты.
Я вбежал в первый попавшийся дом. На столе еще дымились горячие котлеты, стояли бутылки вина. Я отодвинул их и буквально в несколько минут написал первую корреспонденцию. В ней упомянул офицеров Николая Белякова, Петра Дейкало, Платона Цикаридзе, Ивана Цибизова, Петра Жуковаp . Они храбро дрались в момент высадки.
Было важно дать знать читателям, что мы не погибли, а зацепились за Керченский полуостров и продолжаем вести борьбу. Я написал заголовок: "Наши войска ворвались в Крым". Заметку окончит словами: "Впереди - жестокие бои за расширение плацдарма".
Как раз в этот момент в дом попал снаряд. Ослепительные искры, радужные круги и темные пятна заходили в глазах. На какое-то мгновение потерял сознание, но все же поднялся.
Завернув корреспонденцию в кусок брезента, чтобы она не промокла в воде, мы со связными бросились к берегу.
Там под сильным неприятельским огнем разгружался последний мотобот. Я посадил в него связного и огляделся. Наши сторожевики и бронекатера вели огонь из пулеметов и пушек по неприятелю.
Мотобот отошел. Я вбежал на высотку и увидел, как два снаряда зажгли мотобот. Команда, сбивая пламя, упорно уводила судно от берега.
"Дойдет ли корреспонденция?" с тоской подумал я, но через минуту о ней забыл.
У берега.
3
Я добежал до группы бойцов, атакующих дот, издали похожий на курган. Немецкий пулемет уже был разбит гранатой, но два автомата стреляли из амбразуры.
С одним красноармейцем забежал с тыльной стороны дота. На бетонной лестнице показался офицер. Он выстрелил в упор из автомата, убил красноармейца. Пули сбили мою фуражку. Если бы я не отклонился, вся очередь автомата вошла бы мне в голову.
Я дернул за спусковой крючок своего ППД, но выстрела не последовало: диск был пуст. Изо всей силы ударил ногой по голове немца. Он качнулся, уронил автомат, поднял грязные руки. Я уже не помнил себя от ярости. В руках был наган. Раздался выстрел. Немец упал. На шее его белел серебряной оправой новенький железный крест.
Пятнадцать лет играл я в футбол и хоккей и ни капельки не жалею потерянного на это времени. Стоит пятнадцать лет заниматься спортом, чтобы в такой момент ловкостью своей спасти свою жизнь, убить хитрого и сильного врага.
Вместе с красноармейцами вошел внутрь дота. Здесь находился командный пункт с прекрасным обзором моря. На столе валялись разбросанные документы, карты, письма, фотографии пышных немок, коробки сигар.
На столе дребезжал телефон. Снял трубку. Какой-то властный старческий голос спрашивал по-немецки, что случилось.
- Мы уже здесь! - крикнул я в трубку по-русски.
Из-под кроватей красноармейцы выволокли двух насмерть перепуганных офицеров. Они сказали, что ждали наш десант, но не в такую бурную ночь и не в Эльтигене, одном из своих крупнейших опорных пунктов. В обороне здесь находились портовая команда и батальон 98-й немецкой пехотной дивизии.
С командиром роты автоматчиков Цибизовым мы прошли по всему фронту слева направо, мимо десятков уже обезвреженных дотов, видели десятки захваченных пушек, горы снарядов к ним.
Перед глазами простиралась бесконечно милая степь. Свистел серебряный осенний ветер. Было утро, и в небе еще стояла призрачная луна.
У моста по дороге в Камыш-Бурун нашел Белякова. Батальон его, хотя и не полностью высадившийся, развивал успех. Были взяты ряд курганов и господствующая на местности высота 47,7. По всему полю бежали немцы.
Появившийся наш самолет сбросил вымпел. В записке просили сообщить обстановку и спрашивали, где командир дивизии.
Штаб дивизии с нами не высадился. Где находился командир дивизии, мы не знали.
К девяти часам утра с Камыш-Буруна немцы подвезли семнадцать автомашин с автоматчиками.
Гитлеровцы пошли в атаку на узком участке роты капитана Андрея Мирошника.
Вся наша передняя линия кипела от минометных и артиллерийских разрывов. Сотни снарядов беспрерывно рвались среди окопов. Азарт боя был настолько велик, что тяжелораненые ограничивались перевязкой и продолжали сражаться.
Красноармеец Петр Зноба, раненный в грудь, убил восьмерых немцев. Он заявил, что скорее умрет, чем уйдет, не выполнив задачи.
Первая атака была отбита.
Потеряв много убитыми и не подобрав трупы, немцы отошли на исходный рубеж.
Через час по дороге подошли двенадцать танков и семь самоходных орудий - "фердинандов".
- Ну, после холодной морской воды начнется горячая банька! - заметил Рыбаков, заместитель командира батальона по политчасти.
- Чем больше опасности, тем больше славы, - ответил ему, смеясь, лейтенант Федор Калинин, комсорг батальона, заменивший утонувшего начальника штаба.
Не задерживаясь, немецкие машины ринулись в атаку. За ними во весь рост, напряженно суетясь, шли автоматчики, горланя какую-то похабную песню. Немцы наступали встык между морским батальоном Белякова и батальоном пехоты Жукова. Их было в два раза больше, чем нас.
Танки неслись, волоча за собой хвосты пыли. У нас настала тишина. Я посмотрел на циферблат: было десять минут одиннадцатого.
Одновременно хлопнули два выстрела: стреляли две 45-миллиметровые пушки, высаженные на берег. Один танк вспыхнул и завертелся. Его подбил наводчик Кидацкий. Я был рядом с ним и видел, как наслаждался человек своей силой и ловкостью. Он боялся потерять хоть одно мгновение жизни и посылал снаряд за снарядом.
Кидацкий разнес крупнокалиберный пулемет, уничтожил несколько десятков автоматчиков. Но "фердинанд" разбил ему пушку. Наше второе орудие тоже было разбито.
Уцелевшие артиллеристы взялись за винтовки.
Бой с танками повела пехота. На младшего сержанта Михаила Хряпа и красноармейца Степана Рубанова шло четыре танка. Было что-то злое, трусливое, я бы сказал - крысиное в этих серых машинах. Два бойца мужественно пропустили их через свой окоп и автоматным огнем уложили около сорока автоматчиков, следовавших за машинами. Если бы они не выдержали, побежали, их наверняка бы убили, но они устояли и вышли из боя победителями.
Их подвиг был разумен и послужил примером.
Бойцы Букель и Дубковский из противотанковых ружей подожгли по одному танку. Рядовой Николай Кривенко угробил танк противотанковой гранатой.
Как нигде, проявлялись в этом бою молодость, восторг силы, страстная жажда жизни. Десантники уничтожали танки, сберегая себя для продолжения боя.
Над нами проносились десятки наших штурмовиков и с бреющего полета расстреливали немецкую пехоту, танки и пушки. Моряки ракетами указывали им расположение противника, но, как потом оказалось, несколько запаздывали: ракету надо давать на подходе самолета, а не тогда, когда он уже над целью.
Артиллерия с Таманского полуострова беспрерывно била по скоплениям гитлеровцев через пролив шириной в восемнадцать километров. Но контратаки немцев не прекращались ни на минуту. Ценою любых потерь враг хотел сбросить нас в море.
Во втором часу дня к нам в цепь приполз бородатый Андроник Сафаро, связной из штаба полка. Узнав, что я корреспондент, он сказал, что меня вызывают начальник штаба полка кавалер ордена Суворова третьей степени майор Дмитрий Ковешников и заместитель командира полка по политчасти майор Абрам Мовшович.
Воспользовавшись очередным налетом авиации, когда огонь немцев несколько затих, мы с Андроником бросились бежать к поселку.
4
Штаб находился в темном подвале дома без крыши.
Ковешников, склонившись над рацией, просил у командующего огня:
- Я муравей, Ковешников. Дайте огня. Цель 139. Атакуют танки. Атакуют танки. Дайте огня. Дайте огня. Я муравей, Ковешников. Прием.
Цель 139. Я только что вернулся оттуда. Сел писать корреспонденцию. Не успел ее закончить, как часовой сообщил, что к нам полным ходом идет торпедный катер. Я запечатал корреспонденцию в конверт, надписал адрес и бегом бросился на берег. Там творилось что-то невообразимое. Около пятидесяти неприятельских пушек обстреливали корабль и берег, к которому он стремился пристать. После каждого разрыва тысячи прожорливых чаек с криком бросались в воду, вытаскивая клювами глушеную рыбу. Птицы гибли от осколков. Волны выбрасывали их на прибрежный песок.
Торпедный катер все-таки подошел. С него сбросили несколько ящиков патронов и запросили обстановку. Я скороговоркой сказал главное, сунул кому-то в руки конверт.
Катер отошел, но метров через триста в него попал снаряд. Судно накренилось набок и стало тонуть. Моряки поспешно спустили на воду резиновую лодку, но и в нее попал снаряд.
В подвале Ковешников беспрерывно требовал огня. Артиллерия с Таманского полуострова работала на всю свою мощь. Тяжелый снаряд разнес один танк, и Ковешников по радио передал артиллеристам благодарность от пехоты. Но огонь артиллерии мало-помалу затихал и наконец прекратился вовсе.
Время тянулось страшно медленно. Все ждали наступления ночи.
Немцы усиливали нажим. В центр нашей обороны просочились автоматчики. Два танка подошли на сто метров к нашему командному пункту.
Весь наш "пятачок" простреливался ружейным огнем со всех сторон. Положение было критическим.
И тогда Мовшович повел бойцов в решающую атаку.
Немцев было раз в десять больше, с ними были танки и "фердинанды". А мы стреляли из автоматов одиночными выстрелами, но стреляли без промахов, наверняка.
Кто-то идущий рядом сказал:
- Они пришли на нашу землю, чтобы лечь в нее, удобрить своими трупами.
- Вперед! Храбрым помогает счастье!
Я узнал крик Мовшовича. Обрадовался: значит, он жив.
И вдруг молодой торжественный голос затянул:
Широка страна моя родная…
Пел раненый лейтенант Женя Малов. Кровь из рамы на голове заливала его лицо с ребяческим пушком на щеке, по которой осколок прошелся раньше, чем бритва.
Женю Малова поддержала вся цепь. Даже я, никогда в жизни не певший, и то присоединился к хору устремленных вперед голосов. Не знаю, как кого, но меня песня убеждала, что мы не умрем, враг не выдержит и побежит.
Закатывалось красное солнце, и все наши ордена и медали казались сделанными из чистого золота.
Расстояние между нами и немцами суживалось…
Все силы свои развернули немцы в чистом поле: и танки, и самоходные орудия, и минометы, и пехоту.
И тут после долгого перерыва вновь заработала артиллерия с Тамани. Она накрыла врагов карающим дождем осколков. Но это было только начало возмездия.
Двадцать один штурмовик с бреющего полета добавили огня. Пламя бушевало среди плотных рядов немцев, а мы все сближались, идя за своим огневым валом.
Немцы стали поспешно отходить. Десантники устремились за ними, подхватывая брошенные немцами автоматы и винтовки и стреляя из них.