* * *
Демьянов и Карцев пришли в "Геракл" на второй сеанс.
Ожидая в великолепном фойе, они увидали большую толпу, собравшуюся в одном углу. Оттуда доносились какие-то жалобные причитания и возгласы.
Из этой толпы время от времени выходили люди с какими-то брошюрками и читали их, сочувственно качая головою, некоторые смеялись.
- В чем дело? - спросил Демьянов у какого-то просто одетого человека, только-что прочитавшего брошюру.
- А это брат Маруси. Он, видите ли, продает книжку, в которой рассказана вся его история. Тут написано, между прочим, что как он ни тоскует по своей сестре, а назад в Россию он не поедет, ибо он не может примириться с Советской властью. Власть эта ограбила его родителей и лишила их родовых поместий. Вот, видите, написано: "Бедная Маруся, она живет в стране, управляемой ворами и мошенниками. Я очень скучаю по ней, но я не поеду к ней, а постараюсь стать большим и тогда с оружием в руках завоюю советскую Россию и спасу сестру из когтей разбойников".
Демьянов покачал головой.
- Ну, нам тут, кажется, делать нечего.
- Да. Совсем скрутили мальчишку.
- Поговорите с ним.
- Нет, уж слуга покорный, я таких фруктов не очень долюбливаю.
- Да, впрочем, конечно.
Мальчик, скрытый толпою, продолжал издавать какие-то печальные возгласы, кстати сказать, звучавшие довольно искусственно.
Демьянов и Карцев пошли домой. Им обоим было не по себе.
- Эти коммерсанты, - сказал Демьянов, - ни перед чем не останавливаются. А случай все-таки удивительный.
IX. ХУДОЖНИК АРМАН ЗАРАБАТЫВАЕТ ДЕНЬГИ
В том доме, куда переехал художник с Митей, жил Шарль Губо, хозяин зеленной лавочки. Дела у него шли очень недурно, и это, несомненно, благотворно отражалось на его наружности. У господина Губо было очень толстое круглое и добродушное лицо. На голове у него сияла лысина. Сам он был маленький и толстый. Когда на лестнице он сталкивался с тощим, лохматым и высоким художником - казалось, что арбуз накатился на подсолнечник.
Шарль Губо всем интересовался. Однажды он заглянул и в комнату художника и принялся критиковать его картины.
- Ну, что вы все какую дрянь рисуете, господин Арман, - говорил он. - Ну, глядите: нарисовал трубу и возле нее кошку. Стоило ее, подлую, рисовать. По ночам мяукает, спать не дает. А это... Мать пресвятая... и не поймешь: не то человек, не то зверь какой-то... Или это фантазия. Тогда так и напишите - фантазия... Конечно, за такие картины вам никто денег платить не станет. Нарисовали бы что-нибудь приличное: ну, министра какого-нибудь с орденом или военного генерала. Нарисовали бы мой портрет, я бы вам за это кредит открыл в лавке... Хоть бы зеленью подкормились... А то вон малый хуже лимона. Сын он вам, что ли?
Художник в таких случаях делал вид, что спит, и из презрения к господину Губо громко храпел.
Митя, несмотря на мучивший его постоянно голод, смеялся в кулак, глядя на эту комическую пару.
Шарль Губо уходил, покачав головою и неодобрительно отозвавшись о современных художниках вообще.
Митя старался найти себе работу, но это оказалось очень трудно, а между тем положение их становилось все тяжелее.
Однажды утром художник вдруг треснул кулаком по столу, затем взял палитру и краски и принялся энергично за работу.
- Ага, - бормотал он, размахивая кистью, - ты хочешь видеть свою толстую морду увековеченной - получай... Но знай, что я творю сейчас без капельки вдохновения, исключительно ради денег. Кто посмеет сказать, что твое рыло меня вдохновило, тому я отрежу уши вон тою бритвою... Слышишь, Митя, мой мальчик. Смотри на меня и знай, Пьер Арман продает свою кисть, но не сердце... ибо сердце художника нельзя купить за все сокровища Калифорнии... Так-то.
Между тем на холсте постепенно обозначалась физиономия Шарля Губо. Митя даже рот разинул от удивления. Уж очень быстро и ловко писал художник. Вот залоснилась тугонатянутая кожа на толстой щеке, вот засверкали заплывшие жирные глазки. Закруглилась лысина. Раз. Белый мазок и плешь засияла, как электрический фонарь на Итальянском бульваре. Сходство было просто замечательное.
- Получай нос, получай губы, - бормотал художник, - получай свою мерзкую бородавку, получай свои три подбородка. Хочешь четыре. Могу прибавить. Пьер Арман щедр в этих делах. О! когда-нибудь, когда имя Армана будет столь же знаменито, как имя Рафаэля или Пикассо, весь мир будет издеваться над твоей рожей. Но ты этого хотел, мой милый. Получай свои ослиные уши.
Шарль Губо смотрел из холста как живой.
Митя, затаив дыхание, следил за работой художника. Так вот как пишутся картины. До сих пор Арман ни разу еще при нем не брал в руки кисти.
Как ни кричал художник, что он работает сейчас только ради денег, а между тем волосы слиплись у него на лбу, глаза сверкали, а ноздри раздувались как у тигра, чуявшего добычу. Начав писать для денег, он, сам того не замечая, увлекся работой и теперь предавался ей уже с упоением артиста.
Шарль Губо, шутивший в это время в своей лавчонке с кухарками и поварами, наверное не подозревал, что пятью этажами выше, под раскаленной крышей, постепенно вырастал на холсте его двойник.
Уже солнце клонилось к западу, уже крыши стали оранжевыми, а небо бирюзовым, а художник все еще искал каких-то новых и новых черточек, дополнявших сходство.
- Готово, - сказал он, наконец, швырнув палитру.
И, отойдя от мольберта, закурил трубку.
Митя с восторгом посмотрел на него.
- Как это вы научились так... - начал он и осекся.
- Ерунда. Разве это искусство?! Вот искусство. - И он вытащил из-за кровати какую-то перекошенную женскую голову. - Это мой стиль, а это - "гони монету".
И, говоря так, он, очевидно, лгал. Что поделаешь с этими художниками! Чудной народ!
Вечером Арман взял портрет и понес его Шарлю Губо. Митя остался его ждать.
Однако через некоторое время любопытство сильно его разобрало, и он пошел к двери комнаты, где жил Губо. Из-за этой двери раздавались громкие крики. Арман рычал, проклинал и изливал из уст целый поток страшных ругательств.
Митя заглянул в замочную скважину и увидал следующее странное зрелище.
Шарль Губо с вытаращенными глазами сидел в кресле, с ужасом глядя на художника. Рядом, на стуле, стоял как две капли воды похожий портрет. А художник расхаживал взад и вперед по комнате и, потрясая какой-то книжонкой, вопил:
- Будет время - и весь мир взлетит на воздух, т.-е. не весь мир, разумеется, а вы - капиталисты. Вы полетите турманами, и мальчишки, хохоча, будут показывать на вас пальцами. О, шакалы, с тугонабитыми кошельками. О, акулы, обалдевшие от денег и крови... О... о... о... Рука торжествующего пролетариата сотрет вас с лица земли и никаких следов не останется от вас на земном шаре... А это разве не след, этот портрет буржуя Шарля Губо? К чорту его!
Митя даже ахнул от жалости.
Художник своим длинным пальцем проткнул портрет. Сочный, как помидор, нос господина Губо сразу превратился в жалкую дыру. Не удовлетворившись этим, художник погрозил портрету кулаком и так стремительно бросился из комнаты, что Митя не успел отскочить, и получил здоровенный синяк на лбу.
- Смотри, что они делают, эти буржуи, - кричал Арман, тыча Мите в нос книжонку, - читай...
- Да пойдемте к себе в комнату.
- Нет, читай тут же...
- Да я ничего не вижу. Темно.
- Ну, пойдем!
Войдя в комнату, Митя раскрыл брошюру и вскрикнул от удивления, увидав фотографию Маруси.
- Это толстое животное было вчера в "Геракле" и купило там эту подлость. И знаешь, у кого он ее купил? У тебя.
- Как у меня?..
- Да у тебя... У брата твоей сестры... У твоей сестры оказался другой брат.
- Как другой брат?..
- Да, да... радуйся... поздравляю тебя с миленьким братцем. О, жулики, кровопийцы, подлецы... Они спекулируют твоим горем, они наживаются на твоем несчастьи. О... о... Сегодня я проткнул только изображение этого Губо, а когда-нибудь я проткну его самого...
И художник вдохновенно ткнул пальцем в пространство.
- Кхы, - сказал он при этом, словно в самом деле что-то проткнул.
Митя между тем с удивлением читал свою нелепо выдуманную биографию.
- Это я-то фашист! - воскликнул он, наконец, в полном недоумении. - Ну и ну!
- И мы еще ждем, - вопил художник, - мы еще не подложили динамит под этот очаг оскорблений и клеветы. Мы еще не отбили себе ладоней о щеки этого Фара. Но мы все это сделаем... Да... сделаем... Пролетарии всех стран...
- Но кто же тот мальчик?
- А это мы сейчас узнаем. Идем в "Геракл".
И он не сошел, а скатился с крутой высокой лестницы, пахнущей кошками. Следом за ним скатился и Митя.
А господин Губо долго не мог опомниться. Когда, наконец, он пришел в себя, и его жена вместе с испуганными детишками решились появиться в комнате, произошла сцена оханий и причитаний над испорченным портретом.
- Папа, - сказал вдруг старший из мальчиков, - а разве нельзя тебе зашить нос?
- Карапуз прав, - заметил Губо, - лучше даже не зашить, а заклеить сзади тряпочкой. Тащи-ка гуммиарабик.
Когда портрет был залечен, Губо повесил его на стену, долго рассматривал с удовольствием и, наконец, сказал:
- Ну, и сумасшедшие эти художники. Будь я правительством, я бы устроил для них особый дом и выпускал бы их только по воскресеньям, да и то под надзором жандармов... Как это он мне самому нос не оторвал!.. Надо будет поговорить о нем с домовладельцем...
Покуда Шарль Губо предавался таким размышлениям, Арман и Митя мчались по парижским улицам пешком, ибо у них не было денег для того, чтобы воспользоваться метрополитеном.
X. ДВА БРАТА
- По-моему, - сказал Жюль Фар администратору, - интерес к "Красному витязю" заметно падает.
Дюру слегка пожал плечами. По правде сказать, он и сам это замечал, но еще не хотел в этом признаться.
- Конечно, это уже разогретое блюдо, но что же вы хотите... Я полагаю...
- Вот уже через две минуты дадут звонок к началу, а в фойе сравнительно тихо.
Дюру прислушался.
Да. Гул был, но не на аншлаг... Билетов сто наверное осталось в кассе.
И вдруг... Произошло нечто необычайное.
Из фойе донесся такой шум и крик, какого ни Фар, ни Дюру не слышали со времени основания "Геракла".
- Это что такое?
- Не пожар ли?
- Ну, что вы...
Дюру выбежал из кабинета.
Вся публика, собравшаяся в кино, столпилась в одном углу фойе, в том самом, в котором сидел "брат Маруси". Оттуда доносились неистовые крики.
Дюру, бледный как смерть, с трудом протиснулся сквозь толпу и вдруг прямо перед собою увидал искаженное бешенством лицо Армана.
- А, гадина, - орал он, - а, администратор разбойничьей шайки. А, так это брат Маруси? Говори? Это брат Маруси?
И, схватив Дюру за шиворот, он тыкал его носом во Всезнайку, словно администратор был провинившейся кошкой.
- Пустите меня! - орал тот при всеобщем хохоте.
Полицейские уже спешили ему на помощь. Арман, увидав их, схватил стул, поднял его и приготовился защищаться.
Шум кругом стоял невообразимый.
- Жаль, что мне не дали свернуть ему шею, - кричал Арман, - но я еще сверну ее ему завтра... Вот настоящий брат Маруси... пусть все знают, на какую гнусность способны эти толстосумы для набивания своих карманов. Идем, Митя, завтра мы пойдем в русское полпредство. Мы им объясним, в чем дело...
Они направились к выходу. Дюру украдкой подмигнул полицейским, и те не стали задерживать художника.
Раздался звонок, и публика устремилась в зрительный зал.
А Дюру уже сидел в кабинете Фара и говорил ему, потирая себе шею:
- Не я буду, если завтра сюда не притащится весь Париж. Этот болван дарит нам целое состояние. Это - какая-то ходячая реклама. Вы увидите, что я еще придумал. Газеты ни о чем больше не будут писать.
И он побежал в фойе к Марселю Всезнайке.
Тот сидел, как-то нахохлившись, и ковырял пальцем в носу.
- Вот что, мой мальчик, - сказал Дюру, облокачиваясь на стол и убедившись, что кругом никого нет. - Ты завтра же пойдешь в полпредство и тоже заявишь, что ты настоящий Митя. Русский язык ты вполне мог позабыть за эти годы...
- Никуда я не пойду.
- Как не пойдешь?
- Так. Очень просто... вы мне не сказали, что у этой Маруси есть живой брат... Свинья вы этакая.
- Что?..
- Свинья вы этакая.
Дюру даже вспотел весь от ярости.
- Ты что это?..
- Ничего... Я домой иду.
- Как домой?..
Администратор поглядел с секунду в глаза мальчику.
- Слушай, - сказал он, - я понимаю, в чем дело. Ты за это получишь тысячу франков.
Марсель встал.
- У вас щеки не чешутся? А то я и почесать могу.
- Да, ты...
- Успокойтесь... Подлости за деньги я делать не стану. Коли он настоящий брат, стало-быть, мне надо смываться.
- Две тысячи хочешь?
Мальчик свистнул.
- Я - рыцарь, - сказал он важно, - убирайтесь к чорту!
И с этими словами он направился к выходу...
- Не вздумайте поднанять другого, - прибавил он, обернувшись, - я всех ребят знаю... Буду у двери караулить...
- Пять тысяч франков, - прошептал Дюру, не замечая, что на него косятся удивленные распорядители.
Но Марсель опять только свистнул. Гордо вышел он из ярко освещенного подъезда "Геракла". Он поддержал честь парижского гамена.
XI. ТОРЖЕСТВО ХУДОЖНИКА АРМАНА
Газета "Маленький Парижанин" поместила на другой день такую заметку.
СКАНДАЛ В КИНЕМАТОГРАФЕ
"ГЕРАКЛ".
Знаменитый "брат Маруси" оказался просто парижским гаменом по прозвищу Всезнайка.
Дирекция наняла его "для рекламы". Вот на какие шантажи пускается почтенный господин Фар для поправления своих дел. Вчера отыскался настоящий брат. Произошел большой скандал. Надо надеяться, что публика сумеет проучить господина Фара за его наглое издевательство и перестанет посещать его огромный, но, к слову сказать, довольно уродливый театр. Тем более, что в Париже имеется такой первоклассный кинотеатр, как, например, "Меркурий".
Очевидно, редакция "Маленького Парижанина" получила солидный куш от "Меркурия".
* * *
Карцев вошел в кабинет секретаря и сказал:
- Товарищ Демьянов, пришли те двое... Художник кипятится как паровоз какой-то...
- Я, вот, занят...
Дело в том, что у секретаря сидел приехавший из Москвы профессор истории искусств Николай Петрович Конусов. Он приехал в Париж для работы в музеях, ибо писал книгу о французской новейшей живописи.
- А в чем дело? - спросил он, - я ведь не тороплюсь. Принимайте, кого вам нужно.
- Хорошо... Вам, может-быть, даже будет интересно на них посмотреть... Дело очень странное: один мальчик...
Он не успел договорить. Дверь распахнулась, и художник, таща за руку Митю, влетел в кабинет.
- Здравствуйте, - закричал он, - ну, что? Поверили теперь?
- Поверил, - улыбнулся Демьянов.
- Но каковы негодяи!.. Все равно. Рано или поздно я растащу по кирпичикам их притон. Поступать так с людьми! Хамы! Мерзавцы!
- Мы имеем сообщить вам кое-что интересное. Дело в том, что мы писали в Москву по поводу этой всей истории, и оказалось, что, действительно, съемщик, производивший съемку в городе Алексеевске, познакомился там... товарищ Карцев, у вас письмо. С кем он познакомился?
- С какой-то Марьей Петровной, которая...
Митя так и подскочил.
- Марья Петровна. Это она... она... Меня зовут Дмитрий Петрович.
- А в чем дело? - спросил Конусов, видимо, очень заинтересованный.
- Да, вот, видите ли, этот мальчик пошел в кино на "Красного витязя". Эту фильму снимали в России совсем недавно. И вообразите, в одной из женщин на базаре он узнал свою сестру.
- Что вы говорите?
Демьянов рассказал все подробности. Рассказал, как "Геракл" обратил все это в рекламу для себя, как Демьянов и Карцев сначала сочли Армана и Митю за ловких мошенников, как после ответа из Москвы они изменили-было свое мнение, но потом, придя в "Геракл" и прочтя брошюру, снова разочаровались в лже-Мите.
Но теперь истина была с несомненностью установлена.