Содержание:
-
I. АНДРЮША СТРОМИН 1
-
II. ДЯДЮШКА 2
-
III. НЕОЖИДАННОЕ ЗНАКОМСТВО 3
-
IV. ДОБРЫЙ ЧЕЛОВЕК 3
-
V. ДАЧА ПРИМУСА ГАЗОЛИНОВИЧА 4
-
VI. ТАИНСТВЕННЫЙ ОГОНЕК 5
-
VII. СЕРЕБРЯНАЯ ЧЕРЕПАХА 6
-
VIII. ЗАГАДКА 7
-
IX. ЗАГАДКА - (продолжение) 8
-
X. ФАБРИЧНЫЙ АРТЕЛЬЩИК ФОКИН 8
-
XI. ОСЕНЬ 10
Шестьдесят братьев
I. АНДРЮША СТРОМИН
Доктор Александр Петрович в белом колпаке и белом халате с засучеными рукавами делал обход больных.
Больница была маленькая и чистенькая. Из окон был виден почти весь городок Алексеевск с садами, зазеленевшими после первого майского дождика. Весна в этом году запоздала. Теперь она торопилась и работала сверхурочно. Солнце янтарем разливалось по белым стенам палат.
Доктор Александр Петрович был здоровый и крепкий человек, всем говорил "ты" и, когда осматривал больного, страшно хмурил свой лысый лоб. Он говорил с больными мало; только когда совсем уже налаживалось дело, вдруг, после осмотра, кричал:
- Ну, вставай, чего развалился? Место занимаешь. Собака на сене.
И этот сердитый оклик звучал для больного, как самая красивая музыка: поправился.
Доктора побаивались, но любили.
В этот раз, осмотрев всех больных, он зашел в изолятор, то-есть, иначе, в особую комнату, куда клали только самых тяжелых больных.
Там на постели лежал худой и желтый, как лимон, человек с седеющими усами и давно не бритыми щеками. Он лежал молча и неподвижно, а рядом с ним на стуле сидел, тоже молча, парень лет тринадцати в красной рубахе и в сапогах.
Увидев доктора, мальчик встал и смутился.
- Здорово, Стромин, - сказал доктор, - это что, сын, что ли?
- Сын.
- Один?
- Чего?
- Сын-то один?
- Один.
- А дочери есть?
- Нет.
- Звать как?
- Андреем.
- Вот что, Андрей Васильевич, - сказал доктор, - сбегай-ка на угол, купи мне папирос коробку: "Иру" спроси. Удружишь?
Мальчик молча кивнул головой и, взяв деньги, вышел. Приэтом он пытливо и тревожно поглядел на доктора, но тот внимательно рассматривал какое-то пятно на стене.
Больной, удивленный многословием доктора, тоже как-то насторожился.
- Вот что, Стромин, - сказал доктор, когда мальчик вышел, - я должен с тобой поговорить. Ты малый с головой, и нам с тобой в прятки играть нечего. Плохо твое дело.
В комнате наступило молчанье.
На окне отчаянно звенела муха, в какой-то палате больной татарин распевал заунывную песню.
- А операция? - прошептал больной.
- Что же, братец, операция. Ну, взрежем тебя для очистки совести.
- Ну, а может быть, оно… того!..
- Что того?
Доктор показал ему пол-ногтя:
- Видишь, это вот за то, что ты поправишься. А вот это, - он показал всю руку, - за то, что ты, одним словом, помрешь. Дело ясное, хныкать тут нечего. Я тебя предупреждаю, потому что тебе, может, распорядиться надо.
- А скоро?
- Что скоро?
- Умру-то?
- Не задержишься.
Странным образом грубые слова доктора действовали на больного успокаивающе. Он вдруг проникся этим простым и деловым отношением к смерти:
- Мальчика жалко! - проговорил он.
- Это ты мне, брат, не расписывай. Это я сам понимаю. Родные есть?
- В городе брат… Только давно уж вот не пишет. А знаю, что там. Видели его тут, - наши ездили…
- А на чорта парню в город тащиться? Губернские-то города…
- Нет уж, - быстро заговорил больной, - в городе лучше… Там образование… Ты уж меня, сделай милость, доктор, не неволь.
- Чудак! Как же я могу тебя неволить? Что ты, мой крепостной, что ли? Теперь советской власти восьмой год пошел. Делай, как знаешь. Брат-то кто?
- Торгует… ничего брат… при деньгах.
- Человек-то хороший?
- Ничего был…
Стромин вдруг заерзал по постели.
- Чего ты?
- Деньги у меня тут под тюфяком…
- Не вертись. Сам достану.
Доктор вынул сложенный в несколько раз синий платок.
- Эх ты! В больнице грязь этакую под тюфяком держишь! Гигиена!
- Двадцать рублей тут. Андрюшке на дорогу.
- Передать, что ли?
Больной кивнул головой.
- А операция-то завтра? - прошептал он.
- Завтра… Хочешь, отложим… можно в пятницу.
- Нет уж… истомился.
- Вот и я тоже думаю.
Андрюша принес папиросы.
- Спасибо, гражданин! - сказал доктор. - Молодчина.
Его широкая белая спина исчезла за дверью.
- Что доктор-то сказал? - тихо спросил Андрюша.
- Завтра резать.
- Ну, и что же?
- Ничего себе… операция.
- Граждане, посещения кончились!
Андрюша встал и взял свою сумку, в которой принес отцу хлеба.
- Прощай, значит.
- Прощай.
На другой день Андрюша пришел в больницу рано и сел в прихожей.
Он видел как наверху по площадке лестницы то и дело проходили фельдшерицы в белых халатах и няньки.
Доктор прошел, отдуваясь и пыхтя.
- Жарко, - сказал он сторожу и тяжело поднялся наверх.
- Скоро операция-то начнется? - спросил сторожа Андрюша.
- Часов в десять. Он раньше не делает.
- А страшно это, когда режут?
- Нечувствительно. Укол делают, а то усыпляют.
- А потом здоров человек?
- Как когда.
- Ножом режут-то?
- Вестимо не пальцем.
Больше сторож не стал разговаривать и вышел посидеть на крылечке.
Из двери пахло ясным майским днем, и запах этот был даже сильнее запаха лекарств, сползавшего с лестницы.
На часах пробило половина десятого.
Что-то засуетились наверху фельдшерицы.
- Вы что ж там, граждане, - прогремел докторский голос, - примерзли, что ли?
- Сейчас, Александр Петрович.
Доктор, куря папиросу, наклонился над лестницей.
- Стромин, что ли? - спросил он Андрюшу.
- Так точно.
- Чего сидишь? Ступай в бабки играть!
Андрюша насильно улыбнулся и сконфузился.
Доктор ушел.
Затем наступила тишина. Только хлопали гулко растворяемые двери да шаркали туфли.
Андрюша тоже вышел на крылечко и смотрел, как прыгает по дорожке и трясет хвостом трясогузка.
Ночью он спал плохо, и теперь глаза его смыкались.
За лесочком, должно быть на реке, кричали ребята.
Андрюше представилось, как его отец в прошлом году об эту пору работал на мельнице - плотину чинил, а Андрюша тут же неподалеку удил рыбу. Тогда отец был еще совсем здоровый и, работая, пел песню. Его в городе, так и звали певцом. Много он знал веселых песен - слушаешь, просто обхохочешься.
Кто-то тронул Андрюшу за плечо.
На крыльце стояла фельдшерица.
- Доктор требует, - сказала она ласково, - поднимитесь за мною.
Андрюша робко поднялся по каменной лестнице.
Доктор сидел в кабинете - тут же прямо с площадки - и курил папироску.
- Ага, - сказал он. - Так, так. Ну, чтож, парень, помер твой тятька. Ничего не пропишешь. Так, положим, и нужно было ждать. Сердце никудышное. Новое сердце надо поставить, а этого ученые еще не выдумали. Ты того… сядь.
Андрюша молча сел и продолжал робко смотреть на доктора.
Сознание неизбежности и непоправимости того, что произошло, преисполнило его деловитой серьезности. Горя он еще не чувствовал.
- Так вот в чем дело. Велел тебе отец передать эти двадцать рублей. Поедешь ты на них в город к своему дяде. Вот тут я его адрес записал: Черюхинская улица, дом сорок три, квартира десять. Получай. Ехать-то хочется?
- Хочется.
- И здесь бы пожил… Нечего всем в большие города лезть. Говорят, вон, на "Октябрьской" нужны мальчики.
Андрюша молчал.
- Так в город хочешь?
Тот молча кивнул головой.
- Ну, езжай. Ты дядю-то знаешь?
- Нет.
- Отец говорил, человек хороший… Мда-с… Ну, а от меня вот тебе совет: с отца пример бери. Отец твой всю жизнь прожил без обмана… Честный был, прямой - отец-то. Таким и ты будь.
Андрюша снова кивнул головой.
- А главное - не хнычь. Смерть, брат, пустое дело. И я умру, и ты умрешь, а жизнь все будет из всех щелей переть. Ишь весна-то какая. О живых нужно думать, а не о мертвых. Он свое дело сделал, теперь ты делай. Ну, катись… В обход пойду.
Андрюша вышел из кабинета.
Из коридора на него смотрели с любопытством больные в серых халатах.
Нянька-старушка, подперев подбородок кулаком, сокрушенно покачала головой.
Но Андрюша быстро и спокойно сбежал с лестницы.
Он не пошел в город, а свернул на тропинку, ведущую в лес.
Ярко-зелеными пятнами разбрызгалось по березам ослепительное солнце. Птицы пели, легкий ветерок нежно-нежно овевал лицо. Хорошо.
Андрюша силился представить себе, какая она, эта смерть, и не мог. Ведь вот, все ждал - отец умрет - и было страшно, страшно самого этого горя. А вот умер, и как-то ничего. А ведь он любил отца. Жалко его, так жалко, а жить-то уж больно хорошо. Не плачется. Дойдя до реки, разделся он и влез в воду, зорько следя, чтоб не украл кто штанов, а с ними последние деньги.
Губернский город представлялся чем-то неведомым и огромным.
А интересно туда съездить. Чего только не увидишь!
Возвращаясь с реки, Андрюша встретил двух соседок. Они несли полоскать белье.
- Ишь, - сказала одна, - отец помер, а он шатается. Хоть бы для людей-то погоревал. У меня вон мачеха померла, так я, милая женщина, на весь наш город выла:
- Хорошая была мачеха-то?
- Куды тут! Ехидная была… уж мы ее, можно сказать, терпеть не могли. А все ревели…
- Ну, конечно, для приличия.
А Андрюша весь день бродил по лесу, жуя краюху хлеба, которую принес отцу, и все вспоминал, какой хороший был отец. И к вечеру вовсе развеселился. "Буду таким же!" - решил он.
Через два дня Андрюша отправился на станцию и на вопрос кассира, куда билет, важно ответил:
- В город!
А до города-то двести верст!
II. ДЯДЮШКА
Губернский город и сам-то велик, а приехать в него из Алексеевска, так и вовсе громадным покажется. Закрутит, завертит, голову закружит, глаза раскосит.
Носильщики, извозчики, милиционеры, трамвай - дзынь-дзынь, автомобили - ду-ду-ду - автобус - дом на колесах, так и гудит.
Андрюша в первую минуту опомниться не мог.
Он крепко сжимал в руке своей узелочек, ибо в Алексеевске все говорили, что на вокзале его непременно ограбят.
- Черюхинская улица тут где? - спросил он у важного человека, стоявшего у вокзального подъезда.
Важный человек усмехнулся.
- Далеко Черюхинская, отсюда не видать. Садись на третий номер - доедешь.
- А мне надо номер сорок третий.
- Чудак, то дом, а я про трамвай тебе говорю. Вон трамвай, беги и садись.
Андрюша побежал - чуть-чуть под грузовик не угодил, шофер здорово его обругал.
Подбежав к трамваю, на ходу вскочил он на подножку.
Послышался свисток, трамвай остановился, кто-то крепко схватил Андрюшу за плечо.
Обернулся - милиционер.
- Ты что ж это с передней площадки, да еще на ходу? Рубль.
Андрюша вытащил рубль, получил бумажку (милиционер долго писал), потом опять кинулся к другому трамваю.
- У меня билет есть. Рубль заплатил.
Опять свисток.
- Да ты что ж это, смеяться!
- Отпустите его, - сказал, улыбаясь, какой-то гражданин, - видите, деревня приехала. Тебе куда, малец?
- На Черюхинскую улицу.
- Садись на этот трамвай, только с задней площадки и когда остановится… Ну, вот, садись скорей.
Андрюша влез в вагон.
Народу было много, и он прижал к груди своей узелочек. Еще стащат в тесноте-то.
С завыванием, со звоном снялся с места трамвай и понесся по длинной прямой улице, где чуть ли не в каждом доме была мясная и овощная лавка. Дома были высокие, как горы. Андрюша голову отмотал, на них глядя. В Алексеевске было всего два трехэтажных дома, а тут шесть этажей, пять, семь.
Андрюша шатался из стороны в сторону.
- Вам куда? - спросила кондукторша.
- До Черюхинской. Вот билет.
- Нешто это билет. Это квитанция штрафная.
Кругом опять поднялся смех.
- Эх, парень, паренек, сидел бы ты в деревне. Ну, постой, я тоже до Черюхинской еду, гони восемь копеек.
Говоривший был веселого вида гражданин с большими усами и в клетчатой фуражке.
Андрюша с надеждой поглядел на него.
Он теперь чувствовал, что один он никак не доберется до Черюхинской улицы. Уж очень суета кругом большая.
Проехали мимо какой-то высоченной башни, вокруг которой черно было от народа. Такой толпы тоже никогда еще в жизни не видел Андрюша.
Наконец стоп. Черюхинская.
- Кто до Черюхинской, граждане…
- Становись в затылок. За мной иди.
Андрюша уперся носом в широкую спину и вылез на мостовую.
- Вот Черюхинская, - сказал гражданин с черными усами. - Дом-то какой?
- Сорок третий.
- Вон сорок третий. И я там живу.
Он указал на огромный дом, на стеклах которого оранжевыми огнями играло солнце.
- К кому приехал-то?
- К Стромину, Игнату Павловичу.
- Есть такой.
- Дядя он мне.
- Дядя? - человек с усами удивленно скосил глаза.
- Ну, ну… Ишь какой у тебя дядя-то.
- А что?
- Шибко монету гонит. Коммерсант с рынка. Деляга.
- А в квартиру как пройти?
- Вот в этот подъезд. По лестнице подымись на пятый этаж.
- На пятый?
- А что?
- Больно высоко. Не загреметь бы.
- Ну, чудак. Да ведь там лестница с перилами, все как следует. А это лестница пожарная.
Андрюша вошел в темный подъезд и стал подниматься. Шаги его гулко раздавались в полумраке.
С каждым поворотом лестницы улица за окном становилась все ниже и ниже. Наконец и вовсе не стало ее видно.
Андрюша постучал в дверь кулаком.
- Чего стучишь? - спросил сердитый голос. - Звонки есть.
- Мне Игната Павловича Стромина.
- К нему четыре звонка. Я ему не лакей. Ступай прямо по коридору, дверь налево.
Андрюша прошел в темноте до указанной двери и приотворил ее.
В чистой красивой комнате какой-то человек с толстой шеей сидел за столом и со вкусом считал на столе пачку пятирублевок.
- Эй, что надо? - крикнул он, быстро накрывая деньги газетой. - Чего прешь без спросу?
Андрюша положил узелок на пол и сказал, смущенно улыбаясь:
- Я Стромин Андрюша… Тятька помер. Меня к тебе… к вам послал.
Человек, считавший деньги, сделал такое лицо, словно выпил или съел что-то очень противное. Он шмыгнул носом и смерил Андрюшу недоумевающим взглядом.
- Давно Василий-то помер? - спросил он.
- В среду.
- От чего помер-то?
- От болезни.
- Вестимо, не от здоровья. Так… Ну, что ж, все там будем. Ну, а ты что?
- Я к вам, стало быть. Жить у вас буду. Тятька наказывал, чтоб мне здесь место вышло.
- А не наказывал тятька, чтоб тебе тут золотые хоромы построили, да кормили тебя серебрянными галушками?.. Помирать-то они все горазды. Денег оставил?
- Вот четыре рубля.
- Капитал.
Игнат Павлович опять недоуменно шмыгнул носом.
В этот миг дверь растворилась, и в комнату запыхавшись вошла полная женщина в клетчатом платье, в белых чулках и белых туфлях, в шляпе с большим бантом и с такими красными губами, что, казалось, она только что поцеловала свежевыкрашенную стену военного учреждения.
- Ты что продаешь? - спросила она Андрюшу писклявым голосом.
Андрюша молча и сконфуженно покрутил головой.
- Ничего он не продает. Ты, моя радость, откуда?
- От портнихи. В понедельник готово. Сидит чудесно - парижский шик. Что это за мальчишка?
- Тут… так, племянник мой.
- Племянник?
- Брата Василия сын… брат, оказывается, помер.
- А он зачем?
- Да вот приехал - сирота.
- К кому приехал?
- К нам.
- Как к нам? Это еще что за чушь такая?
- Да вот я тоже говорю.
- И не выдумывай, пожалуйста. У нас не постоялый двор. Где это он будет жить? Диван только что кретоном обили. Измажет. От сапогов разит. Я прямо дышать не могу.
Андрюша покраснел, как рак.
Эти сапоги купил ему отец к Новому году. Они выбирали их по всему городу, и Андрюша нарочно надел их, чтоб в городе в грязь лицом не ударить.
- Потом у нас могут быть гости. Иван Семенович придет с женой и вдруг такое чучело. Да еще племянник. Я со стыда сгорю. Чтоб никаких разговоров! Вон и вон.
- Да вот и я тоже думаю.
Андрюша вспомнил шумные улицы, которые он только что покинул, и страх подкатил ему под сердце.
- Куда ж я пойду-то? - пробормотал он.
- А куда знаешь. Вот еще новости! Да у меня, может быть, сто тысяч племянников, так их всех приучать. Всякий придет и будет мне тут воздух отравлять сапожищами. А уж на тебя я удивляюсь, Игнат Павлович, тебе говорю. Ты должен был сразу объявить, а не мямлить.
- Красотка моя, разве я мямлю?
- Мямлишь. Тебе, конечно, хочется настоять на своем и стеснить меня. Пожалуйста. Но я предупреждаю: если это чучело останется хоть одну минуту, я переезжаю к мамаше, и ноги моей тут не будет. Не будет. Провались ты вместе со всем этим домом…
- Мой ангел! Ну, к чему это… Проваливай ты, в самом деле, - обратился он к Андрюше. - Теперь, знаешь, родства никакого нет.
- Да и неизвестно, может быть, это еще просто он так выдумал. Какой-нибудь беспризорный вздумал пристроиться. Узнал от кого-нибудь, что ты дурак, пеньтюх, ну, и прилез.
- Красота моя…
- Если я твоя красота, гони его вон, а не разводи бобы.
- Проваливай, парень! Катись!
Андрюша уже не улыбался. Он взял свой узелок и с тоской оглядел комнату. В окне лиловело весеннее небо. Первые звезды высыпали. Улица гудела, и не было конца этому жуткому гулу.
- Постой, дверь за тобой запру.
Андрюша прошел по коридору и вышел на лестницу, на которой теперь горело электричество.