Зойка так живо сейчас всё это представила, что даже содрогнулась от унизительного чувства, охватившего её тогда и вновь остро пережитого. Но сильнее всего её уязвили слова лейтенанта о том, что она сидит за его спиной. И все они тут, в тылу, живут, работают, учатся, даже танцуют только потому, что где-то на фронте вот такие лейтенанты ходят в разведку, сидят в окопах, стреляют и сами могут в любую минуту "схватить пулю", как он выразился.
Зойка уже почти оправдала лейтенанта. Он преподал ей важный урок, обнажив самый главный закон: жизнь равна жизни. Почему именно этот лейтенант должен снова идти на фронт и, может быть, погибнуть, а она остаться? Разве её жизнь лучше, ценнее?
- Ты чего молчишь? - спросил Паша.
Зойка немного помедлила и ответила тоже вопросом:
- Паша, ты хочешь на фронт?
- Ещё как.
- Так почему не идёшь?
- Не берут. Мы с Генкой уже ходили в военкомат.
- И что?
- Выгнали, что же ещё.
- Значит, меня тоже выгонят, - констатировала Зойка.
- Ещё как.
- Так почему они нас обвиняют?
Паша не понимал, кто кого и в чём обвиняет, но догадался, что перемена в настроении у неё связана с этим.
- Да никто нас не обвиняет. Кто-то чепуху смолол, а ты слушаешь. Скоро и нам разрешат.
Паша на миг представил себе, как Зойка сидит в мокром окопе и дрожит от холода или пытается вынести с поля боя раненого и не может сдвинуть его с места, потому что тоненькая и слабенькая. Она и сейчас мерзнет в своём стареньком пальтишке, вон как вжала голову в поднятый воротник, пытаясь укрыться от ветра. Может, предложить пробежаться, чтобы она согрелась?
- Давай наперегонки, - сказал Паша.
- Давай!
Около Зойкиного дома они остановились. Зойка поспешно юркнула в калитку и, обернувшись, сказала:
- Ты всё-таки за Ритой сходи. Нечего дуться на неё из-за солдата. Он, может, завтра на фронт уйдёт, и его там убьют.
Паша опешил. Зойка говорила спокойно, рассудительно, но именно этот тон больше всего задевал его: она волнуется за Риту, за солдата, а до него, до Пашки, ей и дела нет. Паша несколько секунд постоял у закрытой калитки, услышал, как Зойка застучала в дверь, и пошёл в школу. Ещё полчаса назад ему казалось, что он решительно освободился от привычной опеки над Ритой, но сейчас начало одолевать беспокойство за неё. Солдаты как пришли строем, так и уйдут, а Рите придется идти одной по тёмным улицам.
Когда Паша вернулся в школу, Рита уже прощалась с солдатами, которых командир построил, чтобы увести с вечера вместе с оркестром. Увидев Пашу, Рита примирительно протянула: "Не-е-нор-ма-а-альный" и улыбнулась снисходительно. Паша смущённо переступил с ноги на ногу и сказал:
- Идём, что ли?
Рита каждый день вспоминала какие-нибудь детали новогоднего вечера и шумно обсуждала их с другими девчонками. Зойка не любила подобных разговоров и бралась за какую-нибудь книгу. А когда Кирьян начал пугать своими точками, чаще всего вынимала из портфеля физику.
Через день после того, как Паша спас Зойку от возможного неуда, она снова дрожала, уткнувшись в учебник. Рита, любившая "поторчать в коридоре", вышла с одноклассницами, шепнув Зойке, что хочет "случайно" столкнуться там с Факиром. Зойка отмахнулась от этого сообщения, она старалась ни о чём не думать, кроме физики.
Сегодня утром она сама, и действительно случайно, встретила Факира на лестнице. Хотела сказать об этом Рите, но что-то её удержало. Он торопливо сбегал по ступеням, всё в том же свитере и так же сдвинув черные, будто специально наведённые брови. Зойка внутренне сжалась, хотела посторониться, уступить ему дорогу, отметив с досадой и смущением, что он опять вызвал в ней такое чувство. К тому же, ей было неловко оттого, что позавчера она и Рита тайком следили за ним из окна. Зойка понимала, что он не мог знать об этом, но всё-таки была очень смущена, хотела проскользнуть незаметно. Но Факир, приостановившись, шагнул вправо и при этом чуть-чуть задержал взгляд на Зойкином лице. Ей показалось, что она уловила в его глазах какой-то интерес.
Зойка, стараясь прогнать воспоминание об утренней встрече, снова принялась за физику. В класс вошел Паша. Он тихо приблизился к Зойке, сочувственно спросил:
- Зубришь?
Она судорожно кивнула головой, шепча формулы.
- А я опять такую задачу приготовил - Кирьян ахнет.
- Не надо, - сказала Зойка, - всё равно когда-то нужно отвечать.
- А давай я тебя поспрашиваю, - предложил Паша. - Может, ты зря боишься.
Но едва она ответила на два вопроса, прозвенел звонок.
- Ладно, Паша, иди на место, - сказала Зойка.
Рита влетела в класс возбужденная, быстро пробежала к своей парте и, сев рядом с Зойкой, зашептала:
- Ой, что было! Да оторвись ты на минуту от физики! Ходим мы с Танькой мимо десятого туда-сюда, туда-сюда, а Факира всё нет и нет. Тогда я говорю Таньке: "Давай здесь постоим, около двери". Она спрашивает: "Зачем?" Ну! Стану я ей объяснять! Говорю: "Подожди, у меня что-то с ногой". И вдруг сзади голос, прямо у меня над ухом: "Девочки, вы кого-нибудь ждете?" Поворачиваюсь - он! И та-а-ак смо-о-отрит на меня! А я так холодно говорю: "Никого не ждём. Пойдём, Таня".
Зойку всегда поражала способность Риты каждую мелочь принимать как знак особого внимания к себе, и она ей высказала это однажды. Рита обиделась, но ненадолго и по-прежнему сооружала себе пьедестал из мелочей. Но разве сегодня не то же самое произошло и с ней, с Зойкой? С чего она взяла, что Факир посмотрел на неё с интересом? Чем же это отличается от неумеренных преувеличений Риты? Ни думать, ни тем более говорить об этом Зойке не хотелось, и она обеспокоенно спросила:
- Что это Федор Николаевич не идёт?
- Правда, - удивилась Рита, - не идёт.
Учитель физики имел обыкновение входить в класс в следующую же секунду после звонка, а иногда и вместе со звонком. Но прошло уже минуты три, а он не появлялся.
- Ребя! - раздался чей-то весёлый голос. - Физики не будет! Кирьян заболел!
И тут открылась дверь. Федор Николаевич медленно переступил через порог и остановился, как будто не знал, куда идти дальше. На его застывшем лице не двигались ни брови, ни губы, ни глаза, сейчас в нём была какая-то отрешённость, словно он ничего не ощущает, а действует подобно заводной игрушке за счёт механизма, который вот-вот остановится.
- Ой, он правда заболел! - прошептала Рита.
Класс, поражённый, молчал. Федор Николаевич в том же состоянии дошёл до стола, сел и молча смотрел в "никуда". Никто ничего не понимал, но и ничего не говорил. Наконец встала староста Таня Лихолетова:
- Федор Николаевич, может, что-нибудь записать на доске?
Он шевельнулся, с усилием разжал губы:
- Писать не будем.
Он опять умолк, прикрыв глаза рукой. Потом, будто стряхнув что-то с души, но не поднимая глаз, спросил:
- Кто…пойдёт к доске?
Как, он не ищет "жертву"? Он предлагает смельчаку самому "идти на заклание"? Все повернулись к Паше. Зойка почувствовала, что сейчас она готова решиться выйти к доске: физик, кажется, не намерен придираться, как обычно.
- Я пойду, - сказала Зойка и направилась к доске.
Уже стоя там, лицом к лицу с классом, Зойка вдруг поняла, что, пожалуй, не должна была этого делать. Необъяснимым чутьём она угадывала за отрешённостью учителя скрытую боль. Ему, наверное, лучше было бы послушать Пашину задачу, а не напрягать душевные силы для того, чтобы оценить её ответ. Но теперь не повернёшь назад.
Говорила Зойка долго и довольно гладко, может быть, потому, что Федор Николаевич, против обыкновения, не перебивал, только брови и рот его несколько раз дернулись в гримасе, когда Зойка, немного сбившись, сама же и поправилась. Она принялась решать задачу, вслух излагая ход решения. Когда написала ответ, Федор Николаевич, не оборачиваясь к доске и не поднимая глаз на учеников, тихо, как будто он очень устал, спросил:
- Марков, правильно?
- Всё верно, Федор Николаевич, - подтвердил Паша.
- Садись, Колчанова, отлично.
Зойка медленно побрела к парте - она не испытывала радости, напротив, теперь уже совсем жалела, что вышла к доске. Ей казалось, что Федор Николаевич не слышал ни одного слова. Наверное, весь класс заметил это, заметил - и молчал. Молчал и учитель с непривычно застывшим лицом, и это непонятное молчание давило стопудовой тяжестью. Паша понял: вот именно сейчас нужна задача, да подлиннее, чтобы хватило до конца урока. Он сказал:
- Федор Николаевич, у меня есть задача.
- Иди, - чуть помедлив, сказал учитель.
Паша писал на доске решение, подробно объясняя каждое действие, а Федор Николаевич ни разу не обернулся, сидел, подперев голову руками и прикрыв глаза. И Зойке опять показалось, что он совершенно ничего не слышит и не понимает. Окончательно пробудившаяся совесть настойчиво скреблась ей в душу: "Тогда за что же "отлично", за что?" На сердце у неё было нехорошо, как будто её при всех уличили в обмане.
Паша закончил решение вместе со звонком. Федор Николаевич медленно, словно бы нехотя, поднялся и, прижав к боку журнал, тяжело пошёл к двери. Когда он вышел, все несколько секунд молчали, а потом посыпались всякие предположения:
- Его на педсовете взгрели!
- Да больной он, не видите!
Споры разом прекратил Генка Сомов. Он выходил из класса вслед за физиком и теперь вошёл обратно с известием:
- Ребята, у физики сына убили на фронте.
Класс замер. Шла война, и в город пришла уже не одна "похоронка". Но сейчас, всего несколько минут назад, ребята стали непосредственными свидетелями тяжкого горя, которому никогда и нигде не найти утешения.
"Салют, кабальеро!"
Генка Сомов первым приносил в класс новости. Когда он входил и высоко вскидывал руку, это означало, что у Генки есть очередное сообщение. Кто-нибудь кричал в шутку:
- Тихо! Внимание! Говорит "Соминформбюро"!
За Генкой закрепилось несколько кличек: Сом (от фамилии), Рыжик (весь в веснушках) и Ёжик. Последнюю употребляли чаще всего. Он, действительно, походил на ежа, у которого иглы торчат во все стороны - так торчали его густые, будто напружиненные, рыжеватые волосы. При этом у него были маленькие глазки, вытянутый нос со смешным пятачком и небольшой припухший рот. Натуральный ёжик!
Природа нередко совершает ошибки, наделяя человека несовместимыми качествами. Генка был одной из крупнейших её ошибок: при такой внешности он обладал тонкой, легко ранимой душой, тягой ко всему изысканному. А начитавшись романов об испанских грандах, идальго и средневековых рыцарях, он возмечтал привлечь к себе всеобщее внимание. В класс теперь Генка входил не иначе, как со словами "Салют, кабальеро!", так же и прощался, девчонок называл сеньоритами, мальчишек - сеньорами, расшаркивался при каждом удобном случае, сдергивая с головы неописуемым жестом драную ушанку и притоптывая разбитым ботинком.
Это делало Генку ещё более смешным, чем прежде, ребята смеялись от души, что, однако, его ничуть не оскорбляло, а, по-видимому, даже нравилось.
За полминуты до урока истории, когда уже почти все были на местах, Генка вошел с самым многозначительным видом и, вскинув руку, сам провозгласил "голосом Левитана":
- Внимание! Важное сообщение!
- Истории не будет! - радостно закричал кто-то, но на него зашикали сразу с нескольких сторон - ещё не оправились от потрясения на физике.
Генка состроил презрительную гримасу, важно изогнулся и начал издалека:
- Милостивые господа, сеньоры и сеньориты! Приходилось ли вам когда-нибудь проводить воскресенье в зимнем лесу?
- Чего там делать? - удивилась Рита.
- Клюкву собирать, - сострил кто-то.
- Сеньоры и сеньориты! - громче прежнего продолжал Генка. - Нам доверяют более важное дело: будем собирать…дрова!
- Дрова? - раздались удивлённые голоса.
- Да. Переходим на самообеспечение.
- Ой, я, наверное, не приду, - застонала Рита. - Вчера так ногу подвернула - стать не могу.
- Голубка моя, - назидательно сказал, подходя к ней, Генка, - если ногу подвернула вчера, надо было сегодня утром хоть немного похромать.
- Не-е-но-о-ормальный! - возмутилась Рита под общий хохот. - Я и так хромаю, только не показываю этого!
- Мы одни поедем? - поинтересовалась Таня.
- Мы и десятый.
- Как будто я не понимаю, что нужно собирать дрова, - вдруг заявила Рита, и Зойка поняла, почему. - Уж как-нибудь прихромаю.
В воскресенье старшеклассники собрались на школьном дворе. Рита нехотя шла к машине, прихрамывая. Кажется, она притащилась совершенно напрасно: Факира не было. Зойка тоже видела, что его нет. Ей было досадно, что она об этом думает. "Вот уж ненормальная", - обругала она себя любимым словечком подруги.
Ребята уже сидели в машинах, а Рита всё плелась, слегка припадая на ногу и опираясь на Пашу. "Да пусть остаётся, без больных управимся!" - кричали из машины. Рита приостановилась: а почему бы и не остаться, если сами разрешают? И вдруг во двор вбежал Факир. Из-под распахнутого полушубка был виден всё тот же желтовато-коричневый свитер. Рита, увидев его, захромала ещё больше, но решительно направилась к машине. Десятиклассники кричали:
- Лёня! Глухов! Сюда! Скорее!
Лёня, пробегая мимо Риты с Пашей, приостановился:
- Помочь?
- Если можно, - томно ответила Рита.
Поддерживаемая с двух сторон, Рита быстро дошла и взобралась на грузовик. Зойке показалось, что, подсаживая её, Лёня пристально посмотрел на неё, на Зойку. "Кажется - крестись", - мысленно оборвала она себя любимой поговоркой бабушки. Ей была неприятна нелепая игра Риты, но скажи ей об этом, ещё подумает, что Зойка ей завидует.
- Ну как? - интригующе спросила Рита, усаживаясь рядом с Зойкой, та только плечами пожала: дескать, что и говорить, очаровала.
Классы работали на разных участках, и Рита довольствовалась тем, что без конца "перемывала" инцидент на школьном дворе. Зойка не очень внимательно слушала её болтовню. Ещё с утра чувствовала слабость, лёгкое головокружение и жжение в горле. Сейчас, таская дрова, взмокла, распарилась и жадно хватала морозный воздух, который приятно охлаждал. Паша заметил, что она уже выбивается из сил, подошёл:
- Пойди, посиди в кабине.
- Ты что! - возразила Зойка.
- Заболеешь - потом за тебя отвечать.
- Не тебе же отвечать.
- Всё равно кому, - не унимался Паша. - Таня, ты староста, прикажи ей! Посмотри, сейчас рухнет. Можно посидеть в грузовике.
- Отдохни, - сказала Таня. - Все будем отдыхать по очереди.
- О-о-ой, - застонала подошедшая Рита, - совсем нога разболелась.
- Вот и полезайте обе в кабину, - сказал Паша. - Отдохнёте - от вас больше пользы будет.
Небольшая передышка оказалась кстати, но Зойку поскрёбывали угрызения совести: все работают, а она сидит, слабее других оказалась.
Ночью у Зойки начался жар, а утром она уже не смогла оторвать голову от подушки. Бабушка, достав из своего тайника в кухонном шкафу малиновое варенье, пыталась напоить внучку целебным чаем, но её организм ничего не принимал: тошнота подступала чуть ли не к самой макушке. Мать пораньше побежала за врачом в поликлинику, а Юрке приказала сказать в школе, что сестра заболела и на занятия не придёт. Юрка ещё на улице встретил Генку и всё сказал. Генка вошёл в класс с высоко поднятой рукой:
- Сеньоры и сеньориты! Одну прекрасную даму подкосила коварная болезнь.
- Немецкого не будет! - раздался радостный вопль.
- Мария Игнатьевна жива и здорова, чего и тебе желает, - галантно отозвался Генка. - Зойка заболела.
- Нашел, чем шутить, - тихо сказал Паша, но так, что его услышали все.
- Не-е-нор-ма-а-альный, - высказалась в Генкин адрес Рита.
- Ну, может, она и ничего, - пролепетал смутившийся Генка, - может, чуть прихворнула. Сходим после уроков и узнаем.
К Зойке направились трое: Рита, Паша и Генка. У двери их встретила удручённая бабушка.
- Вот, - говорила она, разводя руками, - температура сорок. Весь день глаз не открывает, ничего не ест. Врачиха приходила, молоденькая такая. Говорит, как бы не это…воспаление лёгких. А может, что в горле. Так разве от горла так болеют? Рецепт выписала. Вот чего-то тут, не разберу.
Паша взял бумажку, прочёл, сунул в карман и сказал:
- Я поищу…
Генка, глядя с порога на Зойку, не то спавшую, не то лежавшую без сознания, вдруг сказал громким шёпотом:
- А она не…это…
Он хотел спросить "не умерла?", но потом сам этого испугался и сказал совсем другое:
- Дышит, кажется…
- Каждый человек дышит! - оборвала его Рита, догадавшись, что он хотел сказать на самом деле. - Идите отсюда! Когда людей много, больному вредно.
Паша и Генка послушно вышли. Зойка лежала бледная, с заострившимся носом, и Рите вдруг показалось, что она действительно не дышит. В испуге Рита прислонила ухо к груди подруги, уловила глухие торопливые удары сердца и радостно сказала бабушке:
- Стучит!
- Кто стучит? - не поняла бабушка.
- Сердце, говорю, стучит!
Рита смотрела на Зойку и думала, что никогда у неё не было подруги лучше этой. Только в девятом они сели за парту вместе. Столько лет ходили в один класс и словно не замечали друг друга. Зойке ближе была серьезная Таня, которая тоже интересовалась литературой и искусством. Изредка они обменивались впечатлениями о прочитанном, но виделись в основном в школе. Свободные часы Зойка любила проводить дома. За партой сидела рядом с Генкой, которого воспринимала как нечто привычное, как сама парта.
Однажды Рита случайно остановилась около Зойки, которая на перемене так и не поднялась, захваченная какой-то книгой. На дворе лил дождь, и многие толкались в классе, образуя тот неописуемый гвалт, каким в такие минуты оглашается вся школа. Но Зойка ничего не слышала, уткнувшись в книгу. Рита скользнула взглядом по строчкам, шутя приподняла несколько листков и небрежно спросила:
- Неужели так интересно?
- Очень!
Зойка будто выдохнула это слово. Её тихий голос был наполнен такой страстью, что Рита, сделавшая уже шаг к шумной ватаге, приостановилась, поинтересовалась:
- А что это?
- "Воспоминания Полины Анненковой".
- Кто така-а-ая?
- Француженка. Полина Гебль. Выпросила у царя разрешение повенчаться с декабристом, сосланным на каторгу. И осталась с ним в Сибири.
- О-о-о! - заинтересованно протянула Рита. - Так это же про любо-о-овь!
Она тут же вытолкала подошедшего Генку, выбросила из парты его ранец и приказала принести свой портфель, объявив ему, что отныне он будет сидеть рядом с Пашей. Сама же так и осталась около Зойки, вдруг осознав, что эта неразговорчивая девчонка её давно уже чем-то неодолимо притягивает.
При явном несходстве характеров они всё-таки подружились. Если Рита изливала свои восторги и печали бурно, экспансивно, то Зойка вела себя сдержанно. "Скрытная ты", - укоряла её Рита. Но когда нужно было высказать о ком-либо определённое мнение, Зойка была откровенна до беспощадности. Рита так не умела, она предпочитала вообще не высказывать своего мнения в острых ситуациях, отделываясь любимыми словечками и междометиями. А Зойке говорила, смеясь: "Ты - моя громко высказанная совесть. Что ни скажешь, всё от нас двоих".