Но я летел, я летел! И пусть только голова моя была на свободе, а тело в плену, но я летел! И кто ощутил это в свое время, тот поймет меня без всяких лишних слов. И в приступе высокого восторга я завопил:
Загу-загу-загулял! Загулял!
Парнишка-парень молодой! Молодой!
И вдруг у меня за спиной грянуло на все лады:
В красной рубашоночке!
Хорошенький такой!
Эх!
От неожиданности я едва не свалился обратно в застенок - благо успел растопырить локти. И голова моя сама собой оглянулась.
Меня догоняли журавли.
Наши, наши журавли, крепко махая крыльями, шли острым клином чуть выше нас и чуть позади. И, вырвавшись вперед и решительно теряя высоту, приближался ко мне вожак. Если бы не его славянская, слегка курносая физиономия, которая по мере приближения все больше расплывалась в улыбке, можно было расценить маневр как выход на исходную позицию для атаки. Весь он был тяжелый, умудренный, очень внушительный, с широкой грудью и морщинистым клювом, а ветка сирени в углу клюва придавала его облику молодцеватость, нетужимость и даже отвагу какую-то. Нет, с такими ребятами не пропадешь!
- Здорово, братан! - пробасил он и перекинул сирень из угла в угол клюва. - Ну и аппарат у тебя! Ни крыла, ни стабилизатора, ни рева турбин, а мчит - будь здоров! Еле догнали, братан, твою леталку. Сам, что ли, делал? - И, не дожидаясь ответа, он стал рассказывать: - У нас тоже недавно один мужик из Вострякова собрал ножной телевизор на одних болтах. Педали крутишь, он и показывает четыре программы в черно-белом. Мужик позвал инженеров. Инженеры приехали, ничего не понимают. Электричество отключили по всему Вострякову, а он жмет на педали и футбол смотрит до половины пятого утра…
От его милого поселкового говорка защемило сердце, и я вспомнил дом. Знаешь, Андрюха Никитин, ты был совершенно прав, когда отказался составить мне компанию. А я был совершенно не прав, затевая сомнительную экспедицию. Правильно, Андрюха, дома гораздо лучше. Нет-нет, только не вспоминать!..
И, скрывая тоску-печаль, я спросил бодро:
- Как там дома?.. Очень рад вас видеть, честно говоря.
Вне всяких сомнений, это был вожак с богатым жизненным опытом.
- М-да, братан, - посочувствовал он, проницательно на меня поглядев и покачав головой, - ты, видно, давненько дома не был. Соскучился небось по дому?
- Еще как! - сказал я.
- А дома хорошо, братан! - подлил он масла в огонь. - Холодно, но все равно хорошо. Мы вот тоже уже заскучали, хоть нас и много разных, хоть и летим всего восьмые сутки. Зубами уже скрипеть начали! - Он поскрипел клювом, и следом весь косяк тоже громко заскрипел. - Как ностальгия прижучит, поскрипишь, и вроде легче становится. А новостей особенных нет. То солнышко, то моросит, то вдруг снежок - климат совсем испортился, поэтому и пришлось раньше времени удочки сматывать. А у тебя на каком бензине?
- Что?
- Леталка твоя на каком бензине работает?
- Шут ее знает, - в сердцах буркнул я. - Она не моя.
После этих слов вожак задумался, потом насторожился и вдруг проникся ко мне каким-то совершенно необъяснимым одобрительным уважением.
- Все понял, - шепнул он и покосился на клин, - все понял, братан, можешь не продолжать. Наконец-то сообразил, садовая моя голова, что держит тебя вдали от родной земли. Понял, что машина служебная. Только сейчас дошло, что мешаем тебе выполнять особое зада… тсс… мешаем тебе делать это дело, скажем так во весь голос! - сказал он во весь голос и заговорщически мне подмигнул. - Все, братан, расстаемся. Сейчас сообразим тебе сюрприз на прощание и свернем в жаркие места, будь они неладны. Юр, запевай отвально-прощальную! - гаркнул он через плечо.
Немного спустя ломкий юношеский дискант начал выводить:
Ушло тепло с полей,
И стаю журавлей
Ведет вожак в заморский край зеленый…
И, отставая от меня и меняя высоту полета, журавлиный хор грянул от всей души:
Летит печально клин,
И весел лишь один,
Один какой-то Журавленок несмышленый…
- Удачи тебе, братан! - крикнул вожак и помахал мне крылом. - До встречи там, где созрели вишни, наклонясь до земли. Береги себя!
И снова возник дрожащий голос солиста:
Он рвется в облака,
Торопит вожака,
И говорит ему вожак сурово:
Вдогонку стремглав мчащейся руке, влекущей нас с доктором неизвестно куда, раздалось нестройное и очень как-то застольно, с небольшими душераздирающими подголосками:
"Хоть та земля теплей,
Но родина милей,
Милей, - запомни, журавленок,
Это слово".
Насколько хватало глаз, следил я за журавлями и видел, как они забираются все выше и занимают следующий воздушный этаж, подбадривая друг друга, как вожак облетает клин, проверяя, все ли в порядке, и снова занимает свое место. Скоро они круто изменили курс: пошли влево, мористее, и потом мало-помалу растворились в небе. А я вновь хорошенько огляделся от какого-то острого предчувствия. И оказалось, не зря.
Черная хищная рабовладельческая тень скользила по поверхности океана нам наперерез. Лепестки весел мерно распускались, складывались елочкой, гоня галеру вперед, и распускались снова. Тут меня стало сильно клонить влево и пришлось покрепче хвататься за все подряд. Я высунулся по пояс и внимательно осмотрел все окрест, соображая, в чем же дело. Насторожился я совершенно вовремя: такой дикой, такой великолепно дикой картины я сроду не видал.
Рука тоже меняла курс. Туго изгибая самое себя, она теперь была видна во всю безобразную длину и красу - волосатая, одушевленная радуга поперек небосклона. Заканчивалась она явно среди трех скал, торчавших над островом одна другой выше. Было от чего оторопеть.
Я спрыгнул в застенок и стал будить Фила Форелли, а в голове вьюном вертелась мысль, случайно ли Голубая галера очутилась в водах Рикошета. Похоже, за нашей спиной творились зловещие козни!
Форелли проснулся мигом, как и подобает врачу и подпольному воротиле.
- Снотворное осталось, доктор? - внятно спросил я.
- О да! - ответил он и зевнул, озарив застенок сиянием доброго десятка золотых зубов. - Бессонница, Бормалин-сан? Или синяк под глазом не дает покоя?
- Моя лопата - ваша лопата, ваш чемоданчик, - мой чемоданчик, - пробормотал я и не очень вежливо выдернул сак из-под его головы. Доктор огорчился.
- Было так хорошо, а вы лишили меня и сна, и подушки, - вздохнул он. - Снилось присутствие герцога Мокридиса и его очаровательной дочери, а вы бесцеремонно растолкали меня… И что же?
Нельзя было терять ни минуты. Я быстро достал автоклав со шприцами, дюжину ампул "Карлсон", флакон эфира и вату. Зевая и подперев щеку ладонью, доктор равнодушно следил за моими действиями, весь еще во власти своего незаурядного сна.
- Гребу не спеша по Греции, - предался он воспоминаниям из недавнего прошлого. - А навстречу выгребает Георгий Мокридис, без пяти минут миллионер. На корме девушка. Она прекрасна. Она гречанка. Это его единственная дочь и наследница, между прочим… И что же? Горько и горестно мне теперь. Хоть бы кошелек, что ли, показал! Подними же мне настроение своим тугим кошельком!
Продезинфицировав застенок и стараясь пореже дышать, я приступил к уколам, напоминая самому себе заправского эскулапа. Я всаживал иглы поглубже, в обход мозолей и линии жизни, а она привлекательно струилась слева направо и сама просилась под укол. Но нет! Попадать мимо мозолей и линии жизни было совсем непросто, потому что, во-первых, освещение оставляло желать лучшего, во-вторых, появилась довольно чувствительная вибрация и даже болтанка, а в-третьих, ныл под руку Форелли, канючил тугой кошелек.
Через четверть часа все было кончено, и я вернул ему саквояж. Теперь оставалось только ждать. Доктор спрятал сак под голову, перестал ныть и легонько погрозил мне мизинцем левой руки. Если снотворное подействует раньше, чем мы предстанем пред светлые очи Самсонайта, наше с Авантом дело спасено. Если же Самсонайт примет нас, что называется, из рук в руки, тогда…
Нанюхавшись эфира, доктор снова заснул, и немного спустя на его лице появилась блаженная улыбка. Наверно, он снова погрузился в свой замечательный сон. По совести говоря, с закрытыми глазами он был мне симпатичен: сон придавал его физиономии вполне бескорыстное выражение, где и намека не было на его алчную суть.
Я опять осторожно забрался ему на плечи и высунулся по пояс. Вдохнуть, что ли, всей грудью целебного морского воздуха? Или крикнуть во всю силу легких: э-ге-гей, дескать, э-ге-гей!..
Я собрался было сделать и то и другое, но меня подстерегала еще одна неожиданность. Рано или поздно она должна была случиться, однако все равно застала меня врасплох.
Самсонайт был легок на помине. И я очень ясно почувствовал, что события начинают разгоняться не на шутку и даже друг друга теснить.
Да, это был он. Чтобы унять моментальную нервную дрожь, я стал смотреть немного выше его - туда, где…
Колыхались над океаном, над берегом, деревьями и скалами его руки, целое скопище рук. Они клубились и плели омерзительные жесты - это Самсонайт махал вослед Голубой галере, быстро уходившей к востоку. И уже в следующую минуту дало о себе знать снотворное, а я еще в нем сомневался! Оно подействовало даже раньше и круче, нежели я себе представлял.
Сначала я заметил сильное змеение, которое пошло по руке от острова, быстро к нам приближаясь. Восемнадцать ударов сердца - и кулак-застенок так тряхнуло, что я свалился на доктора и мы с ним полетели лихим кубарем.
- СОС! - кричал доктор, взлетая вверх тормашками и прижимая саквояж к груди. - СОС! Это твои происки, младенец? Нет-нет, не место диверсанту на нашем мирном островке!
Я вспылил, с большим трудом вернулся на волю и сказал сверху:
- От диверсанта слышу!
На воле нужно было крепко упереться локтями в согнутые пальцы руки, набраться терпения и следить за развитием событий.
Рука заметно теряла высоту. Ее бросало из стороны в сторону, как бросает куда попало наполняемый быстрой водой шланг, а потом понесло правее, на скалы и кокосовые верхушки Рикошета. И чем ближе становился остров, тем явственней ощущалась скорость, с какой мы мчались.
Это была хорошая скорость.
Глава 8
Как же ты мог, Гарри?
Двенадцать ампул шведского снотворного оказались достойным соперником главной левой руки Самсонайта! И все-таки это был запрещенный прием. Не оттого ли мне уже было жалко руку? Не оттого ли она все больше нравилась мне и вызывала сочувствие? Или только потому, что хорошо знала свое дело, была надежна, безотказна и, по всему видно, работяща?
Иногда приходя в себя и набирая высоту, она скоро снова впадала в дрему, и тогда нас вело еще правее и ниже. И вот в одном из коротких бреющих просветов я увидел позади и далеко справа рыжую поляну и враждовавших на поляне людей.
В очередной раз рука пошла вверх, я воспользовался моментом и вытянул шею на манер перископа. И стало хорошо видно, что они враждуют не на жизнь, а на смерть кулаками, кастетами и нунчаками. И две-три лопаты мелькали, поблескивая в лучах заходящего солнца. Раздавались частые выстрелы, и в воздухе время от времени попадались пули калибра сорок пять, быстро летевшие на запад. Это Черный Бандюгай оставался верен себе. Заимей он космический корабль, пусть даже самый захудалый, да доберись до стратегического оружия - страшно даже подумать, какая могла бы стрястись беда. Прострелил бы солнышко в два счета, и рука не дрогнула бы ни на миг.
Мы, должно быть, являли собой дивное зрелище, и немудрено, что при виде нас всякая вражда прекратилась сама собой. Я насчитал семь или восемь отвисших бандюгайских челюстей и сбился со счета. Не хотел бы я оказаться на их месте и видеть воочию, как в небе вьет свои коленца невменяемое нечто бревнообразной переменной формы с кулаком на конце, а под ним раскачиваются носилки, где храпит точно такой же бесконечный волосатый кошмар, перебинтованный вдоль и поперек. Было от чего опешить.
Чем закончился их общий шок, я не знаю, потому что рука снова пошла на посадку, и у меня засосало под ложечкой от страха, а глаза сами собой забегали по пересеченной поверхности Рикошета. Но мгновение-другое, и опять мы воспрянули и немного выровняли полет.
Едва не задевая верхушки баобабов, рука прошла над рощей, над маленьким овальным озером, и тут сон окончательно сморил ее. Я видел неумолимое приближение темной высокой горы и чувствовал, как восходящие потоки стараются удержать вяло планирующую руку и не дать ей сорваться в штопор. Но за несколько секунд до крушения встречный ветер отжал руку чуть вправо - это нас и спасло.
Мы ударились не кулаком, а самой основой и стали туго наматываться на скалу в обе стороны, причем и раненая рука наматывалась тоже, и был слышен громкий хруст носилок. Мир вокруг закружился, полетел, понесся кругами, и сквозь ресницы я видел сплошное мелькание зелени и синевы.
Скоро все прекратилось. По моим подсчетам, мы совершили четыре неполных витка, и, когда я выглянул из застенка на белый свет, стало ясно, что мы приблизительно на полпути к вершине горы.
Повсюду слышался храп. Далеко внизу, на фоне баобабов, поблескивало озеро, а кольца обеих рук смирно спали среди акаций и были почти неразличимы. Голова у меня слегка кружилась от вестибулярной перегрузки, но настроение было что надо. Фил Форелли тоже крепко спал, и в ответ на мое тормошение только всхрапнул и отвернулся. Что ж, доктор, не буду вас будить.
Я вылез из кулака со всеми предосторожностями, прошел, балансируя, по живому мускулистому "телу" руки и, дойдя до ближайшего каменного козырька, перелез на скалу. Между прочим, здесь уже было довольно темно. Меня покачивало, но ощутить под ногами каменную твердь, за день прогретую солнцем, было приятно, что и говорить. Теперь не оглядываться, теперь вперед и вверх!
Примерно через полчаса я наткнулся на тропинку, протоптанную средь кустиков и камней, и по шелухе грецких орехов догадался, что именно ею поднимался Авант, когда загоралась Свеча. Значит, это гора Взвидень! Значит, я в двух шагах от резиденции Самсонайта! Значит, надо быть вдвойне острожным: не исключено, что тропинка просматривается длинноруким мародером из конца в конец. В голове моей роились вопросы, на которые мог ответить он один, и во что бы то ни стало я задам ему эти вопросы, пренепременно задам!
Долго ли, коротко ли лез я в гору, трудно сказать, но вот тропа завиляла почти горизонтально меж слоистых скальных наростов, и я перешел на цыпочки, насторожив зрение и слух. Правда, правый глаз, где продолжал гореть фонарь, приходилось прикрывать ладонью на всякий случай. А потом…
Когда я отнял от глаза ладонь, чтобы заправить тельняшку в штаны, и луч фонаря побежал меж двух скальных наростов и уперся в третий, слабо высвечивая невзрачный тектонический срез, вдруг справа блеснул еще один огонек. Я заметил это и вздрогнул. Он мелькнул и тотчас пропал.
Я замер в расселине и затаил дыхание, прикрывая свой злополучный фонарь и прислушиваясь к чуткой местной тишине. Вот огонек снова мелькнул раз и другой. Меня осенило.
Открывая и тут же закрывая ладонью глаз, я просигналил в темноту: "Я Бормалин… Я Бормалин, а ты кто?.." И какое же облегчение, какую радость я испытал, прочитав в ответ: "Я Роберт… Лечу к вам, сэр…"
Через пару минут он опустился мне на плечо, громыхнув спичечным коробком. Правый его глаз был перевязан носовым платком, он тяжело дышал и отчего-то пах бензином, а тело его сотрясала дрожь - не то нервная, не то от холода. Он крепко пожал мое плечо и…
- У нас несчастье, - услышал я его подавленный голос. - У нас большое непоправимое несчастье, сэр Бормалин. Не знаю даже, как сказать вам об этом.
- Ну-ну… - Я погладил его по спине. - Что-нибудь с Авантом?
- Крепитесь, сэр Бормалин… Дело в том, что мой родной брат Гарри - предатель.
Я так и сел под валун, огорошенный.
- Горько говорить, я и верить-то поначалу не верил, - бормотал Роберт. - Непостижимо: мой Гарри, родная кровь - и вдруг предатель. Однако это правда, и нам придется испить ее горькую чашу. Экипаж вашего "Синуса" и сэр Авант уже пригубили ее, а нам с вами только еще предстоит.
И Роберт, обычно очень сдержанный, расплакался как ребенок.
- Это все он, - всхлипывал Роберт, - это он предупредил Самсонайта, что "Синус" окажется в водах Рикошета во столько-то часов столько-то минут, это он рассказал Самсонайту и о сокровищах, и о многом другом. Какое несчастье! - сквозь слезы воскликнул Роберт, совсем не таясь, и стукнул клювом мне по ключице. - Как же ты мог, Гарри?!
- Но что ему за корысть нас предавать? - не поверил я. - Может быть, тут какая-то ошибка или обычный навет?
- О сэр Бормалин, если бы так! Два часа назад Гарри сам мне во всем признался. А что касается корысти… Самсонайт просто-напросто дал ему пятерку, которую Гарри то и дело просил у всех. Вы же помните, как он кричал поминутно: "Дай, дай пятерку!" - но никто из вас, пиратов, не сподобился сунуть ему ее. А вот Самсонайт сподобился. Мало того, он пообещал Гарри еще пятерку, когда операция по захвату "Синуса" и сокровищ благополучно завершится.
- А на кой ляд ему деньги? - не понимал я. - Кормили его на славу, одевали-обували не хуже других… Бес его, видно, попутал.
- Все гораздо проще, сэр Бормалин, - тихо ответил Роберт, утирая слезы и избегая моего взгляда. - Все гораздо проще и прискорбнее. Дело в том, что у меня нынче день рождения, и Гарри заработал - заработал называется! - проклятую пятерку, чтобы сделать мне подарок. И сделал.
И Роберт достал из бокового кармана пиджака небольшую довольно потрепанную книжицу в оранжевом мягком переплете.
- Этот, с позволения сказать, манускрипт, - съязвил он, - называется "Остров Рикошет. Легенды, факты, гипотезы, с дополнениями и свидетельствами очевидцев", ни много ни мало. Составлен справочник С. О. Ночнухиным. Всякая справочная литература с некоторых пор совершенно не в моем вкусе, а мой-то вкус Гарри знает достаточно хорошо. Поэтому я вполне могу расценивать презент как небольшую издевку, могу ведь?
- Ну-ну, сэр Роберт! Вам, конечно, виднее, но я не стал бы спешить с выводами.
Роберт подумал и продолжал:
- Гарри заработал подлую пятерку, посетил плавучий рынок и там купил книгу. Причем - что самое прискорбное - он пребывал в совершенной уверенности, будто делает доброе, приятное мне дело. Вот как исказила его пиратская среда! А ведь я помню его прежнего, не в обиду вам будет сказано. Куда что подевалось и откуда что взялось! Вы явно недооценивали его, когда изо дня в день вели свой пагубный образ жизни и смерти - и вот результат. Печально и поучительно, не правда ли, сэр Бормалин?
И Роберт широко размахнулся, чтоб запустить подальше злосчастную книжицу. Но я его удержал.
- Не будете возражать, сэр Роберт, если я полистаю ее на досуге?
- Сделайте одолжение, сэр. - Роберт протянул мне книгу. - Там любопытный раздел насчет аномальных явлений. Вам, как нашему гостю, надеюсь, будет интересно с ним ознакомиться, - немного уколол меня он, воздвигнув границу между собой, старожилом острова, и мной, случайным здесь человеком.