- Умойся да руки хорошенько мылом потри.
Культ чистоты в доме, родившийся еще в прежние добрые времена, когда Альки и на свете-то не было, оставался непреложным. А мама иногда становилась улыбчивой, ласковой. Такую маму Алька очень любил. Впрочем, он любил ее всякую. Знал, что покрикивает она не со зла, а от расстройства, тяжело переживая необходимость экономить каждую копейку. Алька же постоянно наносил урон семейному бюджету тем, что не берег вещи, купленные с таким трудом. Он пытался вести себя иначе, но потом забывал и снова что-нибудь пачкал или рвал.
Вот и в тот день, как выразился папа, "полетела к чертям" его зимняя куртка, купленная на вырост, чтобы хватило и на следующий год. Альке было стыдно, но какой-то стопор внутри не позволял ему даже рта раскрыть. Он с тяжким сердцем слушал мамины причитания, пока не пришла Катя.
- Опять?! - только и сказала сестра, из чего было ясно, что ее негодованию не было предела.
Отец, осмотрев куртку, сказал:
- Ничего тут не сделаешь.
Но мама с ним не согласилась и принялась спасать куртку. Она вытащила бутылочку с бензином и ушла в ванную, закрыв дверь, чтобы запах не разносился по всей квартире. Катя пошла на кухню чистить картошку к ужину, отец сел перед телевизором. Алька, как нашкодивший кот, быстро прошмыгнул в маленькую комнату и с особенным старанием принялся за уроки. Через некоторое время он услышал голос мамы:
- Катя, возьми у меня бензин, поставь на место, а я колонку зажгу да в порошке постираю. Думаю, что отойдет. Я хорошо почистила, но тут разводы… Надо постирать.
Что случилось дальше, Алька не сразу понял. Из ванной раздался жуткий крик мамы вместе с каким-то непонятным шумом. Когда Алька выскочил из комнаты, то увидел, что в ванной все горит, даже воздух… И мама… А горящая куртка валяется у ее ног.
В первые минуты все растерялись и стояли несколько мгновений, как вкопанные, не в силах понять всего ужаса случившегося. Первым опомнился отец, схватил какую-то кастрюлю, наполнил водой и выплеснул ее на маму. Тут и Катя побежала за кастрюлей, и Алька, но папа крикнул:
- Звоните в пожарку и в "скорую"!
Когда помощь подоспела, мама уже лежала в луже воды без сознания.
- Пары бензина вспыхнули, - констатировал один из пожарных. - Да и одежда, руки - все бензином пропиталось. Хорошо, что колонку не успела зажечь, а то бы…
Неужели могло быть еще страшнее? Алька трясся, как в ознобе, бессмысленно повторяя:
- Мама… мама… мама…
Маму увезли в больницу, а он все дрожал, клацая зубами и затравленно выглядывая из угла комнаты, куда его загнала какая-то непонятная сила. И хотя в квартире никого не было (Катя и отец уехали с мамой), он не мог выбраться из своего угла до их возвращения.
- Что ты наделал! - набросилась на него Катя. - Убийца! Это ты ее убил! Ты! Ты! Ты!
Алька не мог поверить в чудовищное сообщение. Он по-прежнему дрожал и смотрел на сестру сумасшедшими глазами, даже не понимая ее слов, а только слушая громкий, рвущий на части голос. Отец, наконец, обхватил Катю за плечи, прижал к себе и сказал:
- Тише, тише… Кто же знал, что так получится… Тише… Нелепая, страшная случайность. Никто не виноват.
Катя проглотила сразу несколько таблеток и легла. Отец вытащил трясущегося Альку из угла и заставил выпить горячего чая. Потом уложил в кровать и сказал:
- Нет у нас больше мамы… Сильный шок от ожогов - сердце не выдержало… А жить надо… На вот проглоти.
Алька проглотил таблетку и вскоре словно провалился в черную дыру. Когда действие снотворного стало слабее, сквозь эту черноту начали пробиваться всполохи огня, и скоро все в его мозгу горело, как воздух в ванной… Мальчик вскочил, дико озираясь. Пожар! Опять пожар! И мама в огне!
Но все вокруг было тихо. На диване тяжело сопела и храпела тетя Люба. За окном еще было довольно темно, хотя уже можно различить зыбкие контуры предметов. Голова у Альки была такой тяжелой, что сама падала на подушку. Он пытался снова заснуть, но горькие воспоминания, пробившиеся сквозь сон, не уходили, продолжая бередить его измученную душу.
С тех пор, как похоронили маму, прошло полгода. Алька теперь "вносил" в семейный бюджет свою жалкую лепту - пенсию "за потерю кормильца". Но дела в доме не стали лучше, так как пенсия была мизерной, а отец вдруг запил. Катя, устававшая в колледже (последний курс) и на ночных дежурствах в больнице, потом едва находила силы, чтобы "обслуживать двух мужиков" и при этом всякий раз думать, как выкрутиться с деньгами и не наделать долгов. Отец, если что и подрабатывал урывками, то большую часть пропивал.
Катя стыдила его, взывала к совести, но это не помогало. Николай Алексеевич только жалко, униженно улыбался и разводил руками. Алька старался беречь одежду, но это не всегда получалось. И тогда у Кати сдавали нервы. Она кричала на обоих, а Альке каждый раз резко напоминала о его вине.
Алька тяжело переживал смерть мамы, но не мог согласиться с укорами сестры. Папа же сказал: это нелепая, страшная случайность. В одиннадцать лет трудно принять на себя какую-нибудь вину, тем более такую. И когда сестра кричала, он бурно протестовал в душе против ее обвинений, но… молчал. Молчал, потому что не находил сил защищаться и не умел объяснить ей свое состояние.
Отец уже давно его не защищал и не утешал, так как сам искал утешения в бутылке. День за днем Альке становилось все неуютнее в семье, которой со смертью мамы у него просто не стало. Он чувствовал себя чужим в этом доме, никому не нужным в целом свете. И он не выдержал в тот злополучный день сентября, когда Катя снова бросила свое обвинение:
- Это ты убил маму! Ты! Ты! Ты!
И сейчас здесь, в чужом городе, в незнакомом доме, ему казалось, что на него снова напала та жуткая тряска, как в день несчастья. Он еще сильнее зажмурился, слыша громкий голос:
- Ты! Эй, ты! Просыпайся!
Алька, наконец, осознал, что это уже не сон и не воспоминания, а действительность. И не просто действительность, а его новая жизнь. Он открыл глаза и увидел Лору, которая трясла его за плечи.
Лохотрон
Алька не сразу понял, где находится и почему, - воспоминания о несчастье еще держали в плену его отяжелевшую голову.
- От одного глотка водки совсем ошалел, - констатировала Лора. - Поднимайся! Пора завтракать и браться за дело.
Он послушно встал и пошел умываться. Тетя Люба, не вынимая изо рта горящей сигареты, порылась в шкафу и протянула ему какую-то тряпицу со словами:
- Твое полотенце.
На завтрак тетя Люба подала остатки вчерашнего ужина и горячий чай. Альку слегка мутило, и он ел не очень охотно, зато с удовольствием пил настоящий, крепко заваренный чай, какого у них в доме давно себе не позволяли.
- Ты давай наедайся! - скомандовала Лора, заметив, что Алька почти ничего не ест. - На целый день уйдем.
- А… а… куда? - осторожно поинтересовался Алька.
- На кудыкину гору! - резко ответила Лора. - Работать!
Заметив Алькино недоумение, еще резче сказала:
- Тебя здесь кормят, поят - отрабатывать надо! Бесплатный сыр только в мышеловке!
Лора расхохоталась - ей очень нравилась эта древняя шутка. Алька отметил в ней странную перемену: вместо симпатичной, добродушной и модно одетой девушки, какой была Лора вчера вечером, он увидел чуть ли не оборвашку с бледным, изможденным лицом, на котором лежала печать озабоченности и даже плохо скрываемой злобы.
- Так он что, и не сказал, когда вернется? - обратилась Лора к тете Любе, и Алька понял, что речь идет о Вовчике, который в этот момент отсутствовал.
Тетя Люба пожала плечами, выпуская изо рта струю дыма.
- Вот черт! - обозлилась Лора. - Время уходит!
Только она закрыла рот, прозвенел звонок у двери, и явился Вовчик.
- Какого черта! - набросилась на него девушка.
- Умолкни, Лора! - осадил ее Вовчик. - Надо было с человеком одним встретиться, он мне сегодня поможет. Давай наперстки!
Лора подала ему коробочку и спросила:
- А нам на автовокзал?
- Конечно.
Вовчик совсем не был похож на портного, и Алька старался угадать, что он шьет. Но Лора не дала ему додумать, оглядела его и сказала:
- Так. Нормально выглядишь. Куртку не надевай, пойдешь в свитере… Та-а-ак… А мне, пожалуй, надо еще прибавить бледности.
Лора вынула из сумки коробочку и стала "добавлять бледности", накладывая крем на щеки и подбородок. Покончив с этим, Лора обратилась к Альке:
- Плакать ты умеешь, я вчера видела. Постарайся и сегодня побольше слез пролить.
- Зачем? - удивился Алька.
- Есть хочешь - зарабатывай! - отрезала Лора.
По дороге к автовокзалу Лора крепко держала Альку за руку. Когда они пришли на посадочную площадку, там стоял только один автобус, в который уже поднимался парень лет тридцати, одетый более чем скромно, но опрятно.
- Вот черт! - выругалась Лора. - Опоздали! "Артист" опередил.
Алька, ничего не понимая, смотрел, как "Артист", поднявшись в автобус, остановился на передней площадке и захлопал руками по плечам, по бедрам… Танцевать, что ли, приготовился? Но "Артист" запел громким невыразительным голосом:
На морском песочке
Я Марусю встретил,
Как в нее влюбился,
Я и не заметил.
"Артист" спел еще пару куплетов про какие-то сложные отношения с Марусей и закончил свою музыкальную исповедь строчкой о коварстве подруги: "А она гуляла!"
Потом "Артист" пошел по салону, собирая дань с невольных слушателей.
- Вот черт, перебил все! - злилась Лора.
Тут подошел еще один автобус, и Лора потащила Альку к нему со словами:
- Я буду говорить, а ты плачь!
Только водитель вышел из автобуса, Лора, подталкивая Альку перед собой, поднялась в машину и запричитала негромко и жалобно:
- Люди добрые, помогите. Сами мы не местные. Ехали из Владикавказа в Ростов к бабушке, да маму с поезда сняли, в больницу положили… А мы с братом на улице оказались.
Голос у Лоры задрожал, она будто с трудом выдавила:
- У нас даже на хлеб нету… Мама… в больнице… умирает…
При этих словах Алька, душа которого и без того была растревожена ночными воспоминаниями, заскулил, и слезы потекли из его глаз ручьями. Он пытался вытереть их рукавом свитера, но они лились без остановки. Все пассажиры, как один, потянулись за кошельками, потому что так искренне плакать не смог бы ни один самый выдающийся артист.
У Альки еще не просохли слезы, как Лора потащила его в следующий, только что прибывший автобус. Они "паслись" на автовокзале весь день, даже перекусить было некогда. "Артист" после них собирал крохи: предательница Маруся приносила гораздо меньше прибыли, чем горькие Алькины слезы.
Вечером, пересчитывая дневной доход, Лора восторженно восклицала:
- Ну, артист! В натуре! Он та-а-ак плакал! Чуть автобус не затопил!
Сумма, очевидно, была достаточно высокой, и Лора весь вечер добродушно смеялась. Дважды пересчитав деньги, она сунула Альке десятку:
- Держи на мороженое.
Вовчик тоже был доволен, сказав, что сегодня он поймал удачу за хвост. Причем тут портняжное дело, Алька понять не мог, как не мог понять до конца всего, что с ним самим приключилось. За день он так устал и за ужином опять так наелся, что едва доплелся до своего матраса. Хотел снять хотя бы свитер и брюки, но тетя Люба предупредила, пыхнув дымом:
- Не советую, замерзнешь на полу. Не топят же еще.
Алька свалился, как был, натянул на себя тонкое одеяло и, прежде чем провалиться в сон, услышал бурчание тети Любы:
- Лохотрон работает…
Ее слова донеслись словно откуда-то издалека, мальчик уже не мог вникнуть в их смысл, потому что мгновенно и крепко заснул.
Восстание раба
На исходе второй недели запахло скандалом. Лора, подсчитывая добычу, выговаривала:
- Дармоед! Совсем плакать перестал!
- У меня все слезы вытекли, - оправдывался Алька.
- Как хочешь, а выдавай слезу, за твое теперешнее нытье почти ничего не дают! Хоть луком глаза натирай!
Сначала Алька стыдливо опускал голову, а потом немного осмелел, считая упреки Лоры несправедливыми: ей одной и этого бы не дали, и она напрасно обзывает его дармоедом. Он с вызовом поднимал голову и молчал, что Лору еще больше злило. Теперь он уже точно знал, что участвует в мошенничестве, выжимая "сиротской" слезой деньги у доверчивых пассажиров. Временами стыд захлестывал его, и он опускал голову пониже, чтобы никто не заметил, как его лицо заливается краской. Лора сзади шпыняла мальчишку в спину, когда ей казалось, что он недостаточно жалобно плачет. Но Алька, действительно, выплакал уже все слезы и по маме, и по своей горькой судьбе, а притворяться он почти не умел, и его наигранный скулеж не вызывал жалости.
Спать Алька уходил рано, и однажды, закрыв глаза, но еще не уснув, услышал разговор "кожаной" парочки. Двери в обеих комнатах были открыты, да и говорили они достаточно громко.
- С таким "наваром" скоро на мель сядем, - нервничала Лора.
- Наперстки тоже почти ничего не дают, - признался Вовчик. - Все, кто хотел сыграть, уже сыграли.
- Еще немного, и сами лоханемся, - злилась Лора.
- Да, кажется, мы исчерпали здесь свою жилу, - констатировал Вовчик. - Пора дальше двигаться.
- Куда двигаться? Холодно уже, а здесь хоть крыша есть.
- Платить будем, такая крыша везде найдется, - парировал Вовчик.
- Что, опять в Краснодар?
- Нет, пожалуй, попытаем счастья в Ростове. Там у меня кореш есть, переночевать пустит, а потом устроимся. Город большой, что-нибудь найдем, да и кореш подскажет.
- Когда поедем?
- Да хоть завтра. Чего тянуть?
- А с этим что делать, ну, с "довеском"?
- Так он же твой "племянник", - засмеялся Вовчик, - сама и думай.
- На этого "племянника" уже никто не клюет, - проворчала Лора. - Он совсем плакать разучился. Зачем он нужен? Бросим его здесь.
При этих словах сердце у Альки екнуло: его хотят выбросить, как ненужный балласт. Две недели он "работал" на них, подвергаясь унизительной необходимости попрошайничать, а теперь, когда дела пошли хуже, стал не нужен, как, впрочем, и всем остальным. До сих пор он считал, что "кожаная" парочка неплохо к нему относится: пригрели, кормили, приодели… Вот только ни разу не спросили, как его зовут. Обращались к нему просто: пацан. Алька никогда не придавал этому значения и вдруг понял: да потому и не спрашивали, что им все равно, кто он такой, почему оказался на улице и как будет жить дальше. Вещь, которой попользовались и могут выбросить за ненадобностью. Алька понимал, что живет не так, как нужно, но перспектива оказаться снова на улице без денег пугала его.
- Умолкни, Лора, дай подумать, - сказал Вовчик. - Наверное, возьмем его с собой.
- За-а-чем?
- Ну, первое время попромышляете на вокзалах с прежним репертуаром, а потом… Потом у моего кореша науки пройдет - он отличный карманник.
- Да разве этот сопляк такое дело быстро освоит?
- Ты, Лора, всегда хочешь много и сразу. Так не бывает, а если и бывает, то не всегда.
- Ладно тебе каламбурить! Я серьезно говорю.
- И я серьезно, - в голосе Вовчика зазвучали металлические нотки. - Пора пацану профессию приобретать. По карманам лазить, может, сразу и не сумеет, а в форточку пролезет. Запросто!
- Ну, домушник - это другое дело. Во всяком случае, не такое тонкое, как карманник.
- Всему учатся, Лора.
Алька был в ужасе. Он даже глаза открыл, бессмысленно уставившись в темный потолок. Грабить людей, забирать у них последнее? Пусть даже не последнее, но воровство есть воровство. Из него хотят сделать воришку. Вот какую профессию выбрали для него эти двое, которые даже имени его не знают и знать не хотят. Да он у них просто раб безвестный, который должен слепо выполнять их волю.
Мучительные раздумья терзали Альку. Поедет с "кожаной" парочкой - станет вором, не поедет - окажется на улице. Денег у него почти нет. Он приберег десятку, которую Лора давала ему на мороженое, и забыл отдать четыре рубля, брошенные одной из пассажирок в карман его куртки. Обычно деньги собирала Лора, а эти оказались у него. Куртку, конечно, ему дала Лора, потому что в октябре стало уже довольно прохладно, но куртка старая, и он может со спокойной совестью оставить ее себе. Вместе с десяткой, которую Катя дала ему на хлеб, у него двадцать четыре рубля. Не богато. Куда с такой суммой? Домой не вернешься и до Ставрополя не доедешь.
При воспоминании о доме заныло сердце, накатила еще не забытая обида на сестру. Зачем возвращаться? Кому он там нужен? Катя его ненавидит, отцу не до него. Других родственников в Пятигорске нет. Нет, домой нельзя, вернее, незачем. А куда же? Неужто с "кожаной" парочкой людей грабить?
Нет, с ними он тоже не поедет. Это Алька твердо решил. Лучше на улицу, чем по карманам и в форточки лазить. А почему же на улицу? Кажется, есть выход. Недавно, когда Лора и Вовчик расставались около соседнего дома, Алька, ожидавший Лору, видел, как ко второму подъезду подошли два слесаря, он слышал их разговор.
- У них все трубы с чердака идут, - сказал один. - На пятом этаже есть люк, там и поднимешься. Посмотри, может, оттуда подтекает.
- А лестница? Как поднимусь?
- Там есть. Люк не заперт, только толкни.
- А код на входной двери?
- Сто двадцать восемь. Нажми одновременно. А я пошел в пятый подъезд.
Тогда Алька слушал их разговор без всякого интереса, дожидаясь, пока Лора с Вовчиком расстанутся. Теперь он его вспомнил. На чердаке есть отопительные трубы, значит, не будет холодно. Денег на несколько дней хватит. А там видно будет. Сам он еще не попрошайничал, только подыгрывал Лоре, но если придется… Все лучше, чем воровать. Да и надоела ему эта "кожаная" парочка! Как рабам хочется на волю, так и его вдруг захлестнуло желание освободиться от опеки Лоры и Вовчика. Он им устроит восстание раба!
В комнате запахло дымом - из кухни явилась тетя Люба с неизменной сигаретой в зубах. Она еще попыхтела, сидя на диване, потом сунула окурок в пол-литровую банку, стоящую на тумбочке вместо пепельницы, и вскоре захрапела. Алька при ее появлении предусмотрительно закрыл глаза. За две недели он немного научился хитрить и теперь обдумывал, как незаметно убраться из этого дома, чтобы его силой не потащили в воровское гнездо.
Лежать с закрытыми глазами, чутко прислушиваясь к каждому шороху, ему пришлось довольно долго. Наконец, все голоса стихли. Алька решил удостовериться, что все крепко спят. Он тихонько встал и прошел на кухню. Если кто-то и заметит, скажет, что пить захотел. Алька потоптался на кухне, даже кружкой об стол стукнул - никто не проснулся.
При свете дальнего огня, проникавшего сквозь окно, Алька оделся, обулся, натянул на голову вязаную шапку. На столе в миске, прикрытой тарелкой, лежало несколько котлет, оставшихся от ужина (видно, тетя Люба забыла убрать в холодильник), в хлебнице - полбатона. Поколебавшись, Алька взял хлеб и три котлеты, положил их в пакет и обвязал тряпицей, которую выдала ему тетя Люба вместо полотенца. Они хотели сделать из него вора? Ну, так вот он взял у них без спроса немного еды на завтра. Они этого даже не заметят, а он вправе взять свою долю, которую заработал вместе с Лорой.