Это относилось к Чосеку, и он вышел, посмеиваясь, не вынимая рук из карманов.
Люди окружили спорщиков. Запахло крупной ссорой.
- Ну-с, приступим к занятиям! - тоном массовика-затейника начал месье Канцон, хлопками требуя тишины и внимания. - Кто первым в этом нищем и вшивом городе разучит сочиненный мною "Евргопак", получит приз в один доллар! Итак, сгибаемся в поясе до пола и начинаем мелкими шагами под музыку: раз, два!.. Вытащить руки из карманов, лезть в карманы - наша прерогатива!.. Раз, два!..
Чосек не двигался - с усмешкой глядел на расходившегося "маэстро".
- Где нет цивилизации, там могут не понимать, что такое доллар! Объясняю для тех, кого в детстве роняли темечком на булыжники: это сто семьдесят рубликов!.. Итак, продолжаем гопак, который от старорежимного отличается тем, что танцуют сразу все, на одном месте и, как правило, без одежды и обуви. На-ча-ли!.. Раз, два!..
Чосек не двигался, и тогда побуревший от ярости месье выхватил из-за пояса кнут.
- Руки из карманов!.. Танцуй или живьем вгоню в землю! Тут кругом мои люди, они научат любить свободу и не позволят глумиться над идеями повелителей мира!
Чосек и ухом не повел. Канцон размахнулся… Удар кнута пришелся в точности по тому месту, где стоял Чосек. Но Чосек. успел подпрыгнуть, все так же не вынимая рук из карманов. Жало кнута, щелкнув, просекло воздух.
- Ага, танцуешь? Ты еще и не так затанцуешь! Вот уберу из тебя шампур, и ты рассыплешься на мелкие части!.. Руки, руки из карманов!..
Канцон ловко владел кнутом: удары катились один за другим, но Чосек то пригибался, то отскакивал в сторону.
Публика довольно смеялась. Но это был жуткий смех.
- Если дрессировщик попадет кнутом, он рассечет несчастного пополам, - со слезами на глазах воскликнула какая-то старушка. - Неужели в зале нет мужчины, который решился бы прекратить безобразие?
- Я еще и тебя подпрыгивать научу, бесхвостая курица! - пригрозил женщине Канцон и вновь заработал кнутом, наращивая удары и постепенно загоняя Чосека в угол зала.
Теперь уже никто не смеялся. Слышались только удары кнута да тяжелое сопение учителя танцев. В том, что Чосека не минует в конце концов удар кнута, никто не сомневался.
И вдруг:
- Ваши минуты истекли!
К остановившемуся на миг, чтобы передохнуть, учителю танцев стремительно приблизился пан Дыля и молниеносным движением вырвал кнут.
- Вы не исполнили обещания! Прошу заплатить тысячу рублей и извиниться за словесный мусор, который вы здесь сыпали, не считаясь с правилами приличия!
- Да кто ты такой, паршивец? - Канцон двинул кулаком, разумеется, в пустоту: пан Дыля успел перехватить руку обидчика.
- Извинение и деньги!
- Мошенники, - неистовствовал Канцон. - Зовите полицию! Всех упрячу за решетку!..
И тогда пан Дыля употребил кнут: захватил ноги учителя танцев и дернул так, что тот рухнул на пол. Кнутом пан Дыля владел великолепно: не один год пас колхозное стадо.
Подхватившись с пола, грузный Канцон попытался убежать, но пан Дыля сделал новую подсечку.
- Черт с вами! - с пола закричал учитель танцев. - Вот вам десять долларов, этого с лихвой хватит на всю ораву! Все равно нищие останутся нищими и ублюдки останутся ублюдками!.. Завтра я с лихвой верну свои денежки! Все, все вы попляшете у меня! А этих чучел я повешу у ворот дома, который куплю, и каждому, кто будет плевать в их рожи, заплачу по гривеннику за плевок!
Он поднялся с пола, швырнул зеленую купюру и вознамерился было уйти. Но пан Дыля преградил ему дорогу.
- Тысячу рублей, - твердо произнес он в ледяной тишине. - Это условие, которое никто не отменит!
- У меня нет "деревянных"!
- Поднимите свой мусор!
Канцон взглянул на пана Дылю и, сообразив, что с ним не шутят, поднял купюру.
- Итак, - сказал пан Дыля. - Вы сейчас же разменяете доллары и поровну распределите тысячу рублей между всеми, кто присутствовал при споре. Эти люди - свидетели моей законной воли. Если же вы уклонитесь, я сыщу с вас в десять раз больше!
- Не сомневайтесь, - добавил Чосек, все так же не вынимая рук из карманов. - Вы готовы умереть за деньги. Мы готовы умереть за правду. И пусть кругом будут ваши родственники и холуи, земля будет гореть и у них под ногами!
Пан Дыля поклонился обществу, приподняв шляпу, и вышел из зала, сопровождаемый своими друзьями…
Как отличить дьявола
- Как отличить дьявола? - спросил однажды Чосек. - Теперь все видят, что вор громче всех кричит о честности, преступник разглагольствует о справедливости, невежда поучает с трибуны, пропагандисты-брехуны чаще всех клянутся в приверженности правде, закоренелые насильники вещают о свободе, развратники рассуждают о морали.
- Лично я определяю дьявольское очень просто, - сказал Гонзасек. - Оно вызывает массовый психоз, люди глупеют и черствеют на глазах, оно давит на мозги и душу своей противоестественностью и обилием пустопорожних словечек. Я запах его ощущаю, потому что дьявольское - это извращение сути человека: вместо сердечности - расчет и деньги, вместо совести - наглость, вместо труда - видимость активности, вместо правды - демагогия, вместо права - интересы шайки мошенников. Я всегда нахожу наиболее чистое там, где слуги дьявола более всего топчут ногами и брызжут слюною. Чаще всего теперь дьявол - на сценах, на экранах, на полосах газет… А что ты скажешь, Дыля?
- У меня свой метод, но тоже безошибочный: дьявольское всегда перемещается с места на место, оно способно делиться и множиться, тогда как божественное, природное, святое сохраняет постоянство… Скажем, вы заметили дьявольское в какой-нибудь черной вещи - газете, политической банде или программе - и объявили об этом. Глядь, оно уже желтеет или розовеет. Проходит время, и люди открывают преступное в желтом и розовом, и тотчас желтое и розовое меняют цвета на салатовые, бежевые, фиолетовые, белые… Все дьявольское прячет суть, маскируется. На словах оно всегда за людей, на деле - смертельно ненавидит их, особенно тех, которые способны осознать правду и возглавить борьбу… Дьявольское все доводит до абсурда. Голого утешает: зато у тебя не осталось забот. Бездомному шепчет: зато ты свободен отправиться на Луну. Больному подмигивает: действуй по гороскопу, не случайно же их запрещали!..
Дворник Кузьмич - пану Дыле
У дворника Кузьмича была красивая дочь. Бедную девушку соблазнил некий фрайер и увез в страну, где у него числились родственники. Дворник-вдовец поехал с ними, потому что таково было условие дочери.
Прошел год, и пан Дыля получил письмо от Кузьмича.
"От здешнего воздуха я задыхаюсь двадцать четыре часа в сутки. Фрайер, вестимо, обманул: продал мою дочь в притон, где ее заразили неизлечимой болезнью, она скончалась в мучениях. Я же подыхал с голоду, пока не купил места носильщика трупов в морге. Жаловаться некому. Мстить нету здоровья. Одиночество полное, не с кем даже чаю выпить. Мечтаю вернуться домой, но меня пугают. Мол, всех бедняков травят уже крысиным ядом и сажают за колючую проволоку. Напиши, что происходит дома и как мне быть?.."
Пан Дыля ответил: "Наши вожди стремятся догнать страну, в которой ты находишься. Народ почти забыл, какого он рода и племени, - то, что у наших предков считалось началом начал. Теперь о народе даже рассуждать боятся - это уголовно наказуемо. Родной язык презираем. Иноземца предпочитают любому соотечественнику. От пропаганды и обильного питания лица у людей стали похожи на баклажаны. В моргах не был, но твое прежнее место занял тенор Жужукевич из Большого театра, который за ненадобностью закрыт. И все же приезжай, потому что здесь еще можно встретить тех, кто будет рад видеть тебя: не все предатели, не все проходимцы, не все потеряли самоуважение и гордость…"
Жить по совести
Друзей не единожды пытались сманить легким заработком.
- Слушай, иди ко мне в бродячий цирк со всей своей капеллой, - предложил однажды пану Дыле заезжий бизнесмен из Армении. - Будешь ходить по канату, а вот этот твой друг сможет показывать номер "говорящая собака", только загримировать. Даю сто рублей за каждое представление!
- Нет, - отказался пан Дыля. - Для меня главное не заработок, а спокойное ощущение жизни. Торжествовать за счет единоплеменников - это мне претит. Лучше впроголодь, но со спокойной совестью, нежели с сытым брюхом, но зная, что ты подлец.
- Ай, бредни прежней пропаганды! Кому нужна совесть, если в ней нет сладкой начинки? Честные люди и губят народ, расслабляя его волю!..
Даже Чосек как-то поддался чуме всеобщего приобретательства и упрекнул пана Дылю:
- Что мы все время побираемся? Если бы не твое упрямство, мы могли бы грести деньги лопатой! Пока мы жеманимся, другие расхватывают места под солнцем!
Пан Дыля показал в ответ жилистый кулак:
- Сохраним совесть, сыщется и место под солнцем! Потеряем честь, потеряем последнюю надежду на возрождение: наш народ не может организоваться на принципах разбоя.
- А что народ? Помнишь, я крикнул на заводском собрании: "На проходной тушенку дают!" Все повскакивали с мест и побежали на проходную. А в другой раз при скопище людей заорал: "Братцы, вооружайтесь, завтра нагрянут инопланетяне и станут убивать всех подряд!" Так никто и ухом не повел. "Это дело начальства", - сказал один. А другой: "А что с ними сделаешь, с инопланетянами? У них силища, пожалуй, не меньшая, чем у международной закулисы!" Есть ли смысл посвящать всю жизнь недалеким и безалаберным людям?
- Эти люди больны. Их суть извращена ложью. Они уже не разбирают ни своих подлинных интересов, ни своей действительной беды, ни своих истинных друзей, ни своих злейших врагов. Ими манипулируют так, что каждому кажется, будто он свободен в мыслях и чувствах. Мы не имеем права оставить в беде этих людей, даже если они поступают глупо. Мы должны подать им пример. Если не мы, то кто же?
- Подохнешь от этого примера!
- Помолчи, - строго сказал пан Дыля. - Наш отец повторял: если долг вынуждает умереть, умрите, но не измените долгу! Вполне счастливым можно быть только тогда, когда родной народ имеет все условия для счастья! Иначе говоря, для вечного развития!
- Да чего там, - возмутился Гонзасек. - Если я еще раз услышу твои слабодушные речи, Чосек, можешь забыть о том, что я твой брат!
Чосек потупился:
- Ладно, ребята, это я проверял вас на крепость! Я ведь тоже не какой-нибудь охламон, безразличный к стонам родной земли!..
На реке
Поплыли однажды на лодке. Чосек - впервые. И так ему понравилось, что он все время распевал: "Славное море, священный Байкал!" Хотя река была узенькой и мелкой.
После плавания Чосек забрал весла домой и приспособил их к кровати. Перед сном погребет-погребет, что-то воображая и напевая прежнюю песню.
А потом достал где-то лодку и уговорил пана Дылю отправиться к Днепру. На самой середине Днепра Чосек вдруг заинтересовался, что там - под днищем лодки, - и стал выламывать доску.
Пан Дыля говорит:
- Не дури!
Но разве вы не знаете любопытного Чосека?
- Я только на минутку взгляну и все на место поставлю! - И ломиком - тюк!
Образовалась течь, и все путешественники очутились в воде, а поскольку по воде плыл мазут, то и выпачкались в мазуте. От каждого несло керосином.
Мальчишки, встретив друзей на берегу, смеялись и кричали: "Эй, незадачливые мореходы! Вот мы сейчас вас спичкой проверим!"
И пану Дыле пришлось выложить последние деньги на баню.
Пройдоха наказан
- У лентяя бока млеют вначале от сладкого сна, а после - от побоев, - частенько говаривал пан Дыля, поглядывая на Чосека.
Но Чосек долго не понимал намека. Он любил поспать и поесть, нередко покушаясь и на чужую долю.
Как-то жили в курятнике у пана Гымзы - нанялись пилить и колоть дрова. Чосек повадился прятаться в кустах за сараем и пугать хозяина. Едва появлялся пан Гымза, Чосек вопил замогильным голосом:
- Гымза, эй, Гымза, я дух твоих родителей, заклинаю тебя: принеси сегодня баранины с морковкой работникам, что живут в курятнике, я питаюсь через их тела! Если не сделаешь по моему слову, буду пить твою кровь и сосать плоть! А то и в ад упеку! Ты достоин ада! Уже и крючья приготовлены, и костры пылают! У-у-у!..
Пан Гымза трясся, как осиновый лист, подходил, зажимая нос, к курятнику и приглашал:
- Выбирайтесь из сарая, господа, поужинаем сегодня вместе! Правда, я уже поел, но вам в кухне оставлена баранина с морковкой!..
А то пристрастился этот Чосек рассказывать байки девице Карнауховой, к которой иногда захаживал пан Гымза поиграть в шашки.
Рассказывает анекдоты, девица Карнаухова хохочет, как от щекотки, а пан Гымза млеет за дверью, держа под мышкой коробку с шашками и клеточное поле.
Наконец, не выдержит, войдет, а Чосек стрекочет:
- Ну и шашечки, как новенькие! Будто ни разу не игранные! Сыграйте, сыграйте при мне, а я часок-другой поболею!
- Ты и так тощий, болеть тебе вредно, - мрачно скажет пан Гымза.
- Так дайте на булочку с маком, - попросит Чосек. - А то такой анекдот расскажу, от которого у вас расстройство желудка получится. Прямо на месте.
Девица Карнаухова смеется, понимает Чосека. Ну, Гымза покряхтит-покряхтит, а все же "зайца" или "бобра" отслюнявит…
Терпел-терпел пан Гымза вымогателя да и выгнал всю компанию. А осень стояла, холодные туманы наползали каждое утро.
Пан Дыля и Гонзасек рассердились и решили проучить Чосека. Засели в бурьяне неподалеку от шалаша, в который перебрались. Глядь - идет Чосек. Щеки раздуваются от леденцов, он их грызет, к друзьям не торопится.
- Эй, Чосек, - трубит из бурьяна Гонзасек ужасным голосом. - Сто раз ты вызывал меня из преисподней, и вот я здесь, чтобы посчитаться с тобою! Я дух преисподней!
И щелкнул сладкоежку желудем из рогатки.
- Ой, - закричал Чосек, - заклинаю тебя: уходи скорее в свою преисподнюю! Мне недосуг выяснять отношения сегодня! Завтра, старина!
- Нет, не уйду, пока не посчитаемся! Ты мелкий воришка - кипеть тебе в смоле!
Тут Чосек дал такого стрекача, что его два дня искали и найти не могли.
Возвращается смирный-пресмирный.
- Отныне, друзья, жадничать больше не буду!
- Что же так? - спрашивает Гонзасек.
- Совесть замучила.
- Оно и видно! Говорят, ты сегодня утром из ларька кулек халвы унес, не заплатив!
- Не знаю, о какой халве речь. Я халвы не покупал, потому что у меня денег нет. Может, кто другой покупал, на меня похожий?..
Слава ходила по пятам
Да, слава ходила по пятам за паном Дылей и его товарищами. Только они сторонились славы. Кто говорил, что из скромности, но некоторые утверждали, что слава мешала им спокойно проводить дни жизни.
Утюгович, городской "мастер светописи", хотел запечатлеть всю троицу для витрины своего фотоателье.
- Представляете, как попрет народ в мое заведение? - говорил он, цокая языком. - Это же такие биндюжники, ух! У одного оторван хвост, у другого на ушах солома - типичные аборигены!..
Однако пан Дыля наотрез отказался фотографироваться, даже когда Утюгович пообещал заплатить сто рублей. Впрочем, Гонзасек убедил Дылю согласиться на пару пробных снимков для личного альбома.
Случился конфуз: Гонзасек при съемке чихнул, - пленка засветилась. Нервный Утюгович поднял скандал и потребовал возместить стоимость пленки, но ничего у него, разумеется, не вышло.
В другой раз братьев взялся изобразить местный художник Раздрапендеревский, причислявший себя к выдающимся мастерам на том основании, что его тетя жила в Кракове.
За готовность позировать Гонзасек сорвал с художника пять рублей, - в те времена на рубль можно было хорошо пообедать втроем.
Когда Раздрапендеревский принялся малевать круги и треугольники, не глядя вовсе на умилительную троицу (он был, разумеется, абстракционистом, как всякий, не способный прибавить к классическому наследию), у него отчего-то стали ломаться карандаши и кисти. Откуда ему было знать о гипнотизерском таланте Гонзасека?
- Нас может увековечить только народное предание, - подмигнул Чосек, утешая опростоволосившегося абстракциониста. - Передайте большой привет своей тете. Правда, я не был в Кракове, но, когда меня пригласят, непременно навещу этот город!..
Пан Гымза - о себе
Это всегда поучительно - послушать человека, если он рассказывает о своей жизни. Характер не растет на пустом месте, и когда понятно, на чем вырастает характер, тогда понятен и человек.
В один из дней рождения пан Гымза, изучавший как раз японские методы управления "человеческим фактором", пригласил к себе домой подсобный персонал, включая пана Дылю с товарищами. По обыкновению удачливых людей, весьма много о себе полагающих, он целый вечер рассказывал, как родился, как женился, как "вышел в люди", тем более что перед тем крепко-таки набрался браги.
- Ага, я учился. Мог стать академиком. Чуть не окончил университет. Во всяком случае посещал его полтора года, тогда это было бесплатно, и крестьянский сын считался ничуть не хуже сына какого-либо королевского министра.
- Был у него секрет, - добавила жена Гымзы, пани Ядвига. - Возьмет билет на экзаменах или зачетах, увидит, что все ему знакомо, как китайская грамота, подойдет к преподавателю и пошепчет на ухо. Ну, тот побледнеет или побуреет, кто уже как, наморщится и поставит трояк. Чтоб только отвязался.
- Вы великий человек, пан Гымза, - поощрял Чосек, уписывая пироги с капустой и фаршированный перец с чесноком. - Преподаватели, конечно, видели, с кем имеют дело, и не хотели лишней канители!
- Как бы не так, - качал головою пан Гымза, вспоминая. - Знаете, что я говорил на ушко этим нахалам, имевшим заработанные, а не купленные, как теперь, дипломы? Я говорил: "Не поставите трояк, воздух сию минуту испорчу так, что неделю не сможете проветрить". И показывал банку с тухлыми яйцами, присовокупляя: "И сам добавлю, я по этой части мастак!"
Пан Гымза раскатисто смеялся.
- Окончил на тройки первый курс, ну, а зимнюю сессию на втором завалил: банку мою украли, а желудок что-то забарахлил… Очень жалею: сидел бы теперь не с вами, неумытыми харями, а где-либо в парламенте, и меня показывали бы по телевизору как отца беспризорной демократии. От докучливых избирателей отбивался бы мой помощник, говоря, что я в Чикаго или Чатануге, а бесплатная секретарша чесала бы мне перед сном пятки.
- Я думаю, если бы вы и в парламенте применили свой метод, то сделались бы спикером или того больше, - двусмысленно сказал Чосек. - И в премьеры можно было бы прицелиться, несколько сменив анкетные данные. Они ж там, как коты, дремлют, и если создать творческую атмосферу, будут голосовать, как миленькие!
- А вот я сейчас возьму да и тряхну стариной, - внезапно пообещал пан Гымза, отчего-то багровея. - Проверю, на что я еще способен!