Они сели на камни, и Миккель рассказал о человеке, который просил доставить его на берег и уронил свой багаж в лодку.
- А что он уронил, не знаю, - сказал Миккель. - Исчезла та вещь.
Странное дело: у него вдруг пропала охота рассказывать дальше.
- Двести долларов давал? - переспросила Туа-Туа.
Миккель кивнул и проглотил слюну. В животе у него бурчало.
- Если бы мы свезли его на берег, были бы богатыми теперь, - ответил Миккель и подумал о бутербродах, которые нехорошо есть на морозе. - Вот бы пробраться в сарай Симона Тукинга? А, Туа-Туа? Оттуда здорово мель видно. У него печка есть, тепло.
- Ты с ума сошел! - воскликнула Туа-Туа. - И мне к пяти надо дома быть. Кто в чужие дома входит - тех полиция забирает.
- Дом и сарай - большая разница. Пошли, Туа-Туа! Где у тебя бутерброды?
- Здесь! - крикнула Туа-Туа ему вдогонку и хлопнула по карману пальто. - Но, Миккель, я бы все равно…
Однако Миккель был уже далеко внизу и ничего не слышал.
- Захвати хворосту на растопку, вдруг печка погасла! Я пойду вперед и…
Ветер унес остальные слова.
Когда Туа-Туа спустилась следом, он уже приставил доску к стене сарая и влез на нее.
- На всякий случай, - объяснил он. - Заглянуть в окно, проверить, есть ли кто дома… Пусто. Печка топится. Но замок крепкий, он раньше на церкви висел. Пройдем через пол.
- Через пол? - удивилась Туа-Туа. - Разве можно?
- Там две доски оторваны, - сказал Миккель. - И вообще, гвозди не держатся, потому что балки все прогнили.
Он взял Туа-Туа за руку. Они сбежали на лед и шмыгнули под сарай.
- Здесь, - показал Миккель. - Симон не стал бы ругаться. Сам же говорил, что нельзя есть на воле в мороз. Подай камень.
Туа-Туа принесла камень. Миккель отбил доски.
- А теперь неси два полешка, чтобы было на что стать.
Туа-Туа принесла полешки. Миккель полез в щель, затем подал руку ей. Темно… В печке тлеют красные угольки.
- Где-то на столе свеча должна быть, - сказал Миккель. - У меня спички есть. Осторожно, здесь на полу моток бечевки лежит, не запутайся.
Чиркнула спичка, и в ее неверном свете они рассмотрели каморку Симона Тукинга. У одной стены, в противоположном от печки углу, была койка, покрытая вместо одеяла старыми мешками. Посередине стоял стол, а на нем свеча в бутылке, жестяная кружка и тарелка хамсы.
Миккель зажег свечу; они увидели три кораблика на полке над кроватью.
- Если он сейчас вдруг вернется, я умру, - сообщила Туа-Туа.
- Он вернется весной, - ответил Миккель, - не раньше.
Они уселись на койку и поделили бутерброды.
В одной стене было окно в сторону постоялого двора, в другой - круглый иллюминатор с видом на море, но через них проникало мало света. Миккель проглотив последний кусок, подошел к иллюминатору, поплевал на руки и протер стекло.
- Гляди, как здорово видно, - позвал он Туа-Туа. - Вон там мель. Правда, над ней сейчас лед. Они легко отделались.
Туа-Туа ступала осторожно, потому что пол скрипел под ногами.
- А вдруг кто-нибудь увидит свет и подумает, что здесь воры! - сказала она.
- Что ты! - фыркнул Миккель. - Никто же не знает, что Симон ушел. Подумают - это он, и все.
Он поддел ногой веревку, торчавшую из стены.
- А это что?
- Откуда мне знать, - ответила Туа-Туа. - Но я бы…
- Погоди, - перебил ее Миккель. - К ней что-то привязано.
Он присел на корточки и вытащил из-за досок какой-то чурбан. От волнения у Туа-Туа засветились веснушки.
- Дай поглядеть, Миккель… Знаешь, на книгу похоже.
- С такими корками? - Миккель постучал пальцем. - Ты что?.. Они же деревянные, вон какие толстые! Да Симон и читать-то не умеет.
- А вот посмотрим! - настаивала Туа-Туа. - Клади на стол… Видишь, листы!
- И правда, - удивился Миккель. - Ну-ка, подвинься.
В слабом свете свечи загадочный предмет больше всего напоминал ящичек. Деревянные корки были когда-то синими, но успели посереть от возраста и воды.
- Должно быть, в море лежала, - сказала Туа-Туа. - Листы совсем слиплись.
Миккель кивнул. Он открыл первую страницу, придвинул свечу поближе и…
Туа-Туа видела только, как вздрогнули его плечи. Миккель молчал.
- Что там, Миккель? - шепнула она. - Что написано?
Не дожидаясь ответа, Туа-Туа наклонилась и прочла сама по складам размытую надпись: СУДОВОЙ ЖУРНАЛ БРИГА "ТРИ ЛИЛИИ" ЗА 1884 ГОД.
- Миккель!.. - воскликнула она; у нее перехватило дыхание.
- Это… это он! - глухо сказал Миккель, не оборачиваясь. - Бриг, на котором отец плавал. Туа-Туа, я ничего не понимаю…
- Читай дальше, - прошептала Туа-Туа.
Миккель перевернул страницу.
- "Воскресенье, двадцать третье октября, - прочел он. Вышли с грузом леса в Эмден. Ветер норд-ост, свежий бриз, дождь…" Он остановился - ком в горле не давал читать.
- Туа-Туа, - пробормотал Миккель. - Точно… он… "Три лилии". Или мне снится? Может, я сплю?
- Зато я не сплю, - ответила Туа-Туа. - Листай до конца.
Миккель торопливо переворачивал страницы; последние листы слиплись особенно сильно.
- Вот, - остановила его Туа-Туа. - Здесь обрывается.
Дрожащий палец Миккеля пополз вдоль строчки, голос срывался:
- "Траверз маяка Дарнерарт…" Это что значит? Увидели маяк, да?
Туа-Туа нетерпеливо кивнула.
- А к берегу, видать, подойти не смогли, - продолжал он. - Вот гляди: "Штормовой ветер. Сильная волна. Взяли два рифа на гафеле…"
Ком заполнил все горло.
- "Шторм не прекращается…" - читал Миккель. - Маяк Дарнерарт? Это где же, Туа-Туа?
Туа-Туа покачала головой: она не знала.
- В Германии, наверное, - решил Миккель. - Они же шли в Эмден, а это в Германии. Гляди-ка: "Шторм усиливается…" И здоровенная клякса. И все. Все, Туа-Туа!..
Туа-Туа опустила глаза, не зная, что ответить. Вот перед ними книга с огромными деревянными корками, а в ней вся история брига "Три лилии". До кляксы…
- Ты… Вот увидишь, Миккель, - начала она, - они спаслись.
Миккель сидел на койке, спрятав лицо в ладони.
- Нет, Туа-Туа, - сказал он.
Туа-Туа подумала и вдруг встрепенулась.
- А как же, как же сюда попала книга?! - торжествующе воскликнула она. - Скажешь, из самой Германии приплыла?
- Правда! - подхватил Миккель. - Книга! Эх, жаль, Симона нет… Из Германии? Хотя, корки у нее ужас какие толстые и деревянные. Как думаешь, Туа-Туа?
- Я думаю - они спаслись, - сказала Туа-Туа.
- В Германии? Значит, по-твоему, он вернется?
Туа-Туа кивнула.
- Конечно, Миккель. А теперь мне домой пора. После рождества придем еще. Клади книгу на место. Ой, до чего здесь холодно!
Она села на пол и свесила ноги в щель. Внизу поблескивал серый лед.
- Вот увидишь, Миккель, он вернется! - решительно сказала Туа-Туа.
Миккель сунул книгу на место и задул свечу.
- Ага, весной вернется, - утешил он сам себя. - И я так думаю. Но мы об этом никому не скажем. Слышишь, Туа-Туа!
- Никому! - обещала Туа-Туа. - Как думаешь - заметил нас кто-нибудь?
- Никто! - заверил Миккель.
На Бранте Клеве, ниже каменного тура, они расстались. Миккель пошел к постоялому двору. Туа-Туа - в деревню.
Вдруг Миккель обернулся:
- Ты не забыла, что обещала, Туа-Туа? Никому ни слова.
- Лопни мои глаза!.. - ответила Туа-Туа.
Так началось рождество.
Глава десятая
Плотник бросает первую свечу
Рождество бывает только раз в году. В комнате ставят елку, если есть, и объедаются горячей свининой. Достают изпод гнета зельц, подают на стол вяленую треску. Проснешься спозаранок и думаешь: сегодня сочельник, лучший день во всем году.
Если только вы не живете в заброшенном постоялом дворе в Льюнге, в 1891 году. Потому что тогда ничего этого нет.
Бабушка Тювесон украсила комнату честь честью, все как положено. Рассыпала по полу ветки можжевельника, смела с подоконника дохлых мух. Пахло рождеством и - немного - свининой. Впрочем, запах свинины доносился сверху, от плотника. Бабушка варила треску.
Свежая, белая, нежная треска - разве плохо? Кто там мечтает о свининке, да так, что слюнки текут, а?
Миккель Миккельсон сидел у стола и листал газету восьмимесячной давности. В ней было написано, что в Америке строят корабли длиной в пять километров. Враки, конечно, как и все остальное. Боббе лежал на полу и храпел, уткнув нос в густую шерстку Ульрики. То один, то другой из них дергал головой и щелкал зубами, ловя блох.
А сверху пахло так вкусно, что прямо хоть ложись и помирай. Защемить, что ли, нос прищепкой? Подумать только, корабль длиной в пять километров!
Вдруг вся лестница застонала и заскрипела, сообщая, что сверху спускается плотник Грилле. Миккель считал, сколько ступенек ему осталось. Пять, четыре, три, две. Вот он остановился у двери. А теперь стучится.
- Войдите, - сказала бабушка, затягиваясь трубочкой.
Дверь открылась, показался плотник. Меховая шапка скрыла весь лоб, и он был похож на лешего.
- Вот поздравить пришел с праздником, - пробасил плотник Грилле и чихнул от рыбного духа. - Или я ошибаюсь, или у вас в самом деле треска?
- А чем плохо? - осведомилась бабушка.
- В будний день сойдет, - согласился плотник. - Но на рождество в рот бы не взял!.. Убирай кастрюлю с плиты, бабуся! Стол уже накрыт!
Бабушка уронила трубочку, пепел высыпался на половик.
- Может, поработаете ногами, подниметесь по лестнице? - пробурчал плотник, повернулся и исчез во мраке.
Бабушка Тювесон сняла суп с огня и пошла следом; Миккель - за ней. Войдя в обитель плотника, она остановилась и всплеснула руками.
- Сомлею… сейчас сомлею! - ахнула бабушка.
- На здоровье! - буркнул плотник. - Только поешьте сначала. Старухам вредно млеть на пустой желудок! Входите, дует!
Кастрюли и прочий хлам были свалены в углу, так что можно было пройти к столу, не боясь поломать ноги. А на столе стояла свинина. Вокруг нее на тарелках и в мисках лежал зельц, крупяная колбаса, масло, сыр, маринованная сельдь. В большом бачке - свежий ржаной хлеб из булочной, рядом, в трех бутылках, три свечи. Плотник уже раскачал качалку и раскурил носогрейку.
- Присаживайтесь, бабуся, - пригласил он. - Стоя одни турки едят.
Бабушка поблагодарила и села. Миккель ковырял в носу.
- Заходь, Миккель Миккельсон! - рявкнул плотник. - Не в отца пошел, того плута не надо было упрашивать. Закрой дверь да садись!
Все заняли свои места. Плотник в качалке, бабушка рядом с ним. Миккель сидел напротив и спрашивал себя, как поступают плуты, когда им предлагают свинину.
Где ты, Петрус Миккельсон?
У Миккеля появился ком в горле, и он никак не мог проглотить его. Полчаса стояла полная тишина. Свеча коптила, свинина дразнила вкусным запахом, над колбасой вился пар. Уж этот плотник - на все руки мастер! Седые усы блестели жиром. Он нарезал свинину толстыми кусками и глотал, не разжевывая. Он пил пиво. Он пел:
Когда плавал o, эх,
Во испанских водах…
А наевшись, откинулся назад и икнул так, что чуть свечи не потухли.
- Вот теперь можете идти треску есть, - сказал он. - Коли место осталось.
Бабушка покачивалась на табуретке, раскрасневшаяся, потная. В комнате стояла жара, как в бане, а еда была жирная.
- Это после такого-то угощения, штурман! - польстила она. - Да я свининой вот так наелась…
На дворе шел снег. Огромные снежинки лепились к стеклам, плотник загрустил. Он вытащил из-под кровати старую гитару и снова запел, но на этот раз что-то очень печальное. Голос гудел то сильнее, то слабее, как орган, когда воздух идет неровно.
Вдруг он опустил гитару, насупил брови и прислушался:
- Что это, Миккель Миккельсон? Или мне послышалось, или?..
Все трое напрягли слух.
- Боббе лает, - сказал Миккель.
Плотник поднял гитару. Опять раздался лай - резкий, отрывистый, злой.
- Кто-то пришел, - сказал плотник Грилле. - Поди-ка, Миккель Миккельсон, погляди. Или боишься?.. То-то! Вот свеча.
Миккель фыркнул. Кто пугается на сытый желудок?
Тем более, в светлой комнате. Он захватил свечу посветить и кусок мяса для Боббе и пошел вниз. Боббе стоял в прихожей - нюхал дверь и скулил.
Мы ждем тебя, вечер чудесный,
Мы ждем тебя, вечер святой!
гудел плотник, заглушая бабушкин голос.
Миккель открыл дрожащими пальцами задвижку. В тот же миг ветер распахнул дверь и швырнул в них облако снега. Свеча погасла. Боббе попятился, жалобно тявкая.
- Кто там? - чуть слышно произнес Миккель, ловя задвижку.
Боббе взвизгнул.
- Что… лису почуял? - успокоил Миккель себя и собаку. - Учуял запах и залаял. Да? Ну конечно! Вон она!
Сквозь гул ветра донеслось с Бранте Клева хриплое лисье тявканье.
- Ну, что там, внучек? - послышался с лестницы скрипучий голос бабушки.
- Лиса, - ответил Миккель. - На Бранте Клеве.
А ведь он не хуже бабушки знал, что Боббе никогда не лает на лис, пока на двор не придут.
Миккель запер дверь и побрел ощупью наверх. Удивительно, до чего тепло от двух свечей на столе…
- Миккельсона лисой не испугаешь, - сказал плотник и спрятал гитару под кровать. - Съешь еще ломоть хлеба, сразу на вершок подрастешь.
Но Миккель уже наелся.
- А коли так, бросим свечу, - распорядился плотник Грилле. - По обычаю: первую рождественскую свечу в окно, пока не догорела, тогда в следующем году будешь в полном здравии и с рыбой. Открывай, Миккель Миккельсон.
Бабушка вынула трубочку изо рта и сонно глядела на Боббе, который лежал под столом, зажав хвост между ногами. Недаром говорят: собака подчас лучше человека видит. Миккель отворил окно.
Свети, свеча, лети во тьму,
Да будет сельдь в моему дому…
сказал плотник Грилле.
И полетела свеча мимо старой голой яблони к дровяному сараю. Миккель расплющил нос о стекло и закричал:
- Там кто-то есть, во дворе!.. Нет, вон там!
Он вытянул дрожащую руку, показывая. Свеча зашипела и погасла.
- Ушел, как только свечу бросили! - продолжал он. Вон, у яблони!
Плотник прищурился, всматриваясь в темноту. Потом снял со стены ружье, положил на подоконник и поплевал на дуло: на счастье.
- Если то живой человек был да честный, ничего с ним не приключится, коли пальну разок в воздух, - сказал он. - Ну, а коли еще кто, то будет знать, что у нас хватит пороху. Посторонись-ка, Миккельсон!
Ба-ам-м!
Бабушка уронила трубочку во второй раз за два часа. Черепаха проснулась от выстрела и выползла из-под кровати.
- В рождественскую ночь все твари мирно сидят, одни собаки да черепахи угомониться не могут. Шляфе, шляфе!
Миккель поймал Боббе за загривок.
- Если был кто, должны следы остаться, - сказал плотник Грилле, перезаряжая ружье. - Только погоди смотреть до завтра. Да заприте получше, не ровен час, какой-нибудь мазурик наведается. Спокойной ночи. С праздником вас!
На кухне было темно и холодно. Миккель нащепал лучины и растопил. Стало светлее, и керосин дорогой жечь не надо… Он молча разделся и забрался на кровать.
Бабушка пододвинула свою скамеечку к плите, чтобы почитать евангелие. Она была совсем седая, скрюченная, как можжевеловый куст на ветру. А какие худые пальцы!
Но голос звучал ласково. Отсвет пламени играл на морщивистых щеках: бабушка улыбалась.
Миккель лежал и слушал, прищурив глаза. Свет от плиты падал на противоположную стену. Там, в рамке под стеклом, сидел Петрус Юханнес Миккельсон. Он глядел на Миккеля. И получалось, что они вроде как вместе, все трое.
В ту ночь Миккелю снился бриг "Три лилии" и шторм возле маяка Дарнерарт. Плут Петрус Юханнес Миккельсон сидел на поручнях левого борта; волны захлестывали его ноги. Он был бритый, как на фотографии, и зеленый луч маяка освещал бородавку на левой щеке.
Глава одиннадцатая
Куда делся капитан Миккельсон?
Всю ночь и весь следующий день шел снег. Потом прояснилось, и ударил мороз. Колодец на откосе, выше постоялого двора, замерз. Бабушка заткнула щели в окнах овечьей шерстью, но все равно дуло. Ульрика Прекрасношерстая ночевала на кухне. Бабушка ходила дома в сапогах, набитых тряпками. Все зябли.
Миккель уже который раз ощущал странную тревогу.
Он думал о словах плотника. Что такое плут, если разобраться? Весельчак, лоботряс или просто пустая голова?
Кстати, что говорил в тот раз на лугу богатей Синтор?.. Надо же, мороз какой!..
Ночью ему опять приснилось, что Петрус Миккельсон подходит к его постели. На этот раз у отца на груди висел плакат с надписью: КОМУ НУЖЕН УПЛЫВШИЙ ПЛУТ?
Миккель задрожал от волнения.
"Когда ты вернешься?.. Когда, отец?" - прошептал он.
"Когда Бранте Клев надвое расколется, - мигнул ему отец. - Я ведь говорил! Или ты передумал? Не хочешь, чтобы я возвращался?"
"Хочу!" - закричал Миккель и проснулся.
В комнате было холодно, как в погребе. Во сне он сбросил одеяло; ноги даже посинели от стужи.
И поговорить не с кем.
На чердаке постоялого двора валялось всевозможное старье.
Рано утром Миккель прокрался туда, чтобы посидеть, поразмыслить наедине, и нашел в углу кипу бумаги. Она была желтая, с пятнами, но вполне пригодная. Миккель проколол в кипе дырки и продернул веревку. Получилась книга. Если не с кем говорить, то и книга сойдет. На первой странице он написал наискось:
Миккель Миккельсон. Происшествия
На следующий день умерла Плотникова черепаха. Этому событию Миккель посвятил первую запись. Никто не знал, как она спустилась по лестнице и выбралась на волю.
Следы вели на гору, а мороз стоял двадцать градусов.
- Мир ее памяти, - сказал плотник. - Семьсот лет прожила, не так уж мало.
Учитель Эсберг в тот день пошел в церковь разучивать новогодние песнопения, и Туа-Туа была одна дома, когда пришел Миккель и швырнул снежок в окно.
- Открой, Туа-Туа, поговорить надо!
Туа-Туа спустилась в одних чулках и приоткрыла дверь:
- Папы дома нет, Миккель. Ой, как дует! Тебе чего?
- Выходи, узнаешь, - сказал Миккель.
Воздух загустел морозной мглой, в домах среди бела дня зажгли свечи. Туа-Туа натянула башмаки, надела пальтишко и вышла. Миккель рассказал, что произошло в сочельник.
- Вдруг это был кто-нибудь с заколдованного корабля, прошептала Туа-Туа. - Ни за что больше не пойду на берег, ноги моей там не будет.
Миккель удержал ее и объяснил, что в лодочном сарае им ничего не грозит, надо только написать на двери "С". "С" означает "сера", а привидения боятся серы, как комары трубочного дыма, - так говорил Симон Тукинг.
- И вообще мне надо посмотреть книгу еще раз, - продолжал Миккель. - Вот уже три ночи не сплю, все о ней думаю. Ты как думаешь, Туа-Туа, вернется отец?
Туа-Туа нерешительно кивнула.
- Ведь ты лучше меня написанное разбираешь, - уговаривал Миккель.
Туа-Туа продолжала отказываться.
- Я тебе перочинный нож отдам, - посулил Миккель. Пошли. И два больших крючка. Ну, хоть ненадолго.