- Это как сказать, - горячился старший помощник. - Яша - он сообразительный, лихой моряк, и его призвание - штурманское дело…
Ведь не из-за Яшки спорили, а всё по той же старой-престарой причине: чья специальность лучше и важней.
Когда спорщики мало-помалу успокоились, снова заговорил Александр Петрович. До того он не мешал спорить.
- Следовательно, - сказал капитан, - решил я поступить так: пассажира Якова Кубаса с вверенного мне парохода списать на берег в распоряжение начальника зимовки. Пусть ожидает самолета и ест огурцы там. Но надо объяснить мальчику, внушить, что он заслужил наказание большее. Кому бы поручить это?
- Да хоть мне, - вызвался старпом.
- Могу и я, - поднялся стармех.
- Разрешите, Александр Петрович, мне? - дядя Миша стоял в дверях и чему-то улыбался. - У меня, правда, своих детей не водилось, и как им объяснять такое, - я не особенный мастер, но попробую.
- Добро, - согласился капитан.
Глава двадцать шестая
О дружбе и расставании. - Яшка возвращает подарки. - Сборы. - Последние советы дяди Миши.
На берегу, где много людей, часто бывает так, что расстаешься с другом и скоро начинаешь забывать о разлуке. Встречаются другие люди, заводятся новые знакомства и дружба, а память о старых друзьях мало-помалу сглаживается.
В море совсем иначе. На пароходе людей мало, все живут друг у друга на виду и работают бок о бок. И если человек покидает судно, своих друзей, то сразу становится как-то пусто, не хватает его на вахте, в столовой, в каюте. Да, морская дружба - особая дружба, и в море расставание с товарищем гораздо тяжелей, нежели на берегу.
Когда дядя Миша вошел в яшкину каюту, мальчик раскладывал на столе свои пожитки. Повар сел и молча стал наблюдать за ним. Яшка несколько раз перекладывал вещи то так, то этак, что-то озабоченно бормотал, пересчитывал. Дядя Миша хотел уже сказать о решении капитана, но Яшка выбрал кисточку для бритья, подтяжки и подал их повару.
- Это дяде Саше Костюничеву.
- Костюничеву? - удивился дядя Миша. - Хорошо, передам.
- А это Поле, - Яшка протянул кусок розового душистого мыла.
- Спасибо.
- А это тебе, - мальчик вертел в руках старый, негодный будильник, - его если починить, - он, знаешь, как ходить будет? Со звоном. - Яшка встряхнул будильник над ухом повара. - Слышишь? Тут одних колесиков сколько, и еще два запасных. А пружина, ого!
Дядя Миша и пришел-то расстроенный, а тут совсем разжалобился. Значит, Яшка всё уже знал, раскаялся и вот наказывал себя, возвращая подаренные ему вещи.
Повар отложил будильник в сторону и притянул к себе Яшку:
- Стыдно, конечно, виноват ведь… Эх-хе, и как у тебя поднялась рука на огурец на тот, горе ты мое!
- Какой там огурец! - усмехнулся Яшка, вспомнив слова Томушкина. - Горечь одна.
- Какой бы там ни был, а всей команде стыд.
- Капитан срамил? - угрюмо спросил Яшка. - Здорово срамил? Поди, и сейчас не унялся. Чего же вы? Берите - Он отвернулся, чтобы не смотреть на будильник. Не хотелось отдавать его. Но забирать всё с собой тоже нельзя было. Об этом Яшка уже думал. Скажут потом: "Вот мы ему подарки подарили, а он огурец стащил".
Дядя Миша обнял Яшку крепче и тихо сказал:
- Александр Петрович очень огорчен. Старый он, ты ему лучше подари это. Приятно ему будет, память как-никак.
- Верно, - согласился Яшка, - и это ему тоже, - он подал дяде Мише книгу и несколько красивых папиросных коробок, - в такие коробки можно прятать что хочешь.
Дядя Миша собрал все вещи и пошел к двери. Сказал, не оборачиваясь:
- Собирайся. Катер скоро пойдет на берег.
Едва дверь закрылась, Яшка выдвинул из шкафа ящик. Там лежало самое заветное, самое дорогое его имущество, всё завернутое в обрывки старых флагов. Хмыкнул. Пускай думают, будто Яшка всё отдал. Вот он, бинокль, зубы палтуса, лотерейные билеты Осоавиахима. Автомобиль не автомобиль, но ружье по ним обязательно выиграется. И самое главное - портрет товарища Ленина, сделанный из ракушек.
Яшка развернул клад и проверил. Всё было на месте. Да, это богатство так богатство. Будильник, пожалуй, он напрасно отдал, Ну да пусть его!.. Яшка снова завернул всё и стал укладывать в мешок.
В каюту кто-то скребся. Мальчик быстро спрятал мешок за спину и открыл дверь. Вошел Томушкин, жалкий, сморщенный.
- Ну, как?
- Чего "как"? - хмуро спросил Яшка. Ему не хотелось ни встречаться, ни разговаривать с Томушкиным.
- Никому не сказал?
- Сам не забудь сказать, врун! - Вся злость, что накипела в Яшке, вырвалась здесь наружу. - Как сдашь экзамены, так и говори, что Кубас, мол, не виноват, не такой он. Сразу говори, понятно?
- Понятно, Яшенька.
- Прощай, - Яшка протянул Васе руку.
- Прощай, Яшенька, спасибо тебе, - Томушкин пятился из каюты и в дверях натолкнулся на дядю Мишу.
- Чего он? - спросил повар, когда Вася ушел.
- Попрощаться забежал, - неохотно ответил Яшка и отвел глаза в сторону, чтобы дядя Миша, чего доброго, не заметил, как Яшка врал. - Капитан-то что?
- Сердился, но подарки взял.
- Правильно! - Но обида и горечь душили Яшку. За что его так наказывают - выгоняют? Эх, рассказать сейчас дяде Мише всё, всё, по-честному, по правде! Пускай наказывают Томушкина. Что за механик выйдет из него? Разве механик должен врать и таскать огурцы?..
- Ты вот что, - дядя Миша заметил мешок, - сходи всё-таки попрощаться к Александру Петровичу и к Борису Владимировичу, поблагодари их.
У Яшки сердце разрывалось на части. Чуть-чуть он не крикнул: "Не виноват я! Это всё ваш Томушкин!" Но смолчал, насилу удержался. А слезы как хлынули из яшкиных глаз!
- Не буду прощенья просить! - крикнул Яшка, рванулся к двери и выбежал.
Глава двадцать седьмая
Проводы Яшки. - На берегу. - Еще один знакомый ученый. - Новое местожительство. - Что оказалось в мешке. - Дарственная надпись.
Провожать Яшку вышли многие. Он уже не думал о том, что у него по лицу текли слезы. Ему хотелось поскорей спуститься в катер, а тут подходили один за другим: боцман, Савелий Илларионович, дядя Сережа. Пес Живучий, который всё-таки поправился, как нарочно, помахивал хвостом. Этот, видно, не забывал, кто спас его.
Капитан, будто невзначай, прошелся два раза по спардеку. Все оглядывались на Александра Петровича, но каждый обязательно говорил Яшке что-нибудь.
Савелий Илларионович велел писать об успехах в школе, потом наклонился и сказал на ухо:
- А когда будешь вступать в комсомол, - смотри, чтобы к этому подготовился, чтобы духом прямой, честный, железный.
Поля всхлипнула и застегнула на яшкином пиджаке все пуговицы.
- Будь здоров! - Она ушла, даже забыв отдать Яшке что-то приготовленное для него.
Старший машинист Петров покачал головой:
- Надо же было…
И вдруг со спардека спустился капитан. Он подошел к Яшке, поглядел строго, но ничего не сказал. Верно, передумал. Поднялся обратно на спардек, погрозил оттуда пальцем и крикнул:
- Будешь знать!
А из катера донеслось:
- Скоро вы там?
Мальчика подтолкнули к штормтрапу. Дядя Миша с яшкиным багажом за плечами уже спускался вниз.
Остальное Яшка видел, как во сне. На мостике капитан выглядывал из двери рубки. Поля с Зиной махали платками. А пес Живучий просунул голову в клюз.
Катер пересекал рейд. Раскатисто стучал мотор, и сердце у Яшки колотилось часто-часто.
До самого берега никто не проронил ни слова. Смеркалось.
Яшка вышел из катера и, не оглядываясь, пошел вдоль плохо наезженной дороги. Он не знал, куда надо идти, хотел только одного - как можно скорее спрятаться куда-нибудь от этого шума волн, от приглушенных перестуков мотора, от "Большевика", стоящего близ берега, и даже от собственных мыслей…
Яшку догнали дядя Миша и незнакомый человек, должно быть зимовщик.
- Самолет, значит, будешь ждать? - спросил этот незнакомый.
Яшка ничего не ответил, - не до того ему было.
- Жди, жди, - зимовщик оставил Яшку в покое и повернулся к дяде Мише. - Мы вот дождались. Сразу три парохода.
Зимовщик оказался разговорчивым. Он без передышки рассказывал о здешнем житье-бытье; как строили баню и жилые дома, как в полярную ночь выезжали на собаках за триста километров по льду в море и как однажды в пургу такая научная партия, сбившись с пути, вышла обратно на берег чуть ли не за пятьсот километров от своей зимовки. Хорошо, что повстречались с охотниками. Они и вывели обессилевших людей к дому.
Яшка сначала плохо слушал зимовщика, а когда тот стал рассказывать про охоту на белых медведей, тут мальчик заинтересовался. Он сам охотился на белого медведя; конечно, интересно послушать, как охотились другие. Оказывается, один раз, тоже полярной ночью, здесь в бухте огромный медведь, почуяв запах кухни, зашел в сени, а в это время повар вынес в кладовую зажаренный окорок. В темных сенях он натолкнулся на медведя, но подумал, что это собака, и стал гладить ее. Показалось лишь повару, будто собака чересчур большая и толстая. Он повернул выключатель и при свете рассмотрел, кого гладил: рядом с ним стоял огромный медведь. Повар выронил окорок и потом долго не мог вспомнить, как выскочил из сеней. Поднял тревогу. Сбежались охотники. Трое, держа ружья наготове и крадучись, вошли в сени. То, что они увидели, рассердило их. Свора собак терзала брошенный окорок. Конечно, над поваром и посмеялись и поругали его, да не долго, пока не вошли в кухню. Там-то и увидели нахального гостя. Опрокинув мешок с сахарным песком, медведь старательно и не торопясь слизывал с половиц сладкие крупинки. Залпом из трех ружей его убили наповал. Повар зажарил потом два отличных окорока из туши этого медведя.
- Диковинная охота. Вы, наверное, давно здесь? - поинтересовался дядя Миша.
- Нынче, - сказал зимовщик, - второй месяц, а вообще уже две зимовки провел, по гидрологии я работаю.
Яшка смотрел на гидролога. Уж очень много он говорил, пожалуй, не меньше, чем Вася Томушкин, хотя совсем не так. Вася надувался, важничал, сыпал мудреными словами, а этот рассказывал просто и не повторял всё время "я" да "я". И чем-то он даже напоминал профессора Дроздова. Удивительные люди! Рассказывают о своих делах так, будто на всем свете нет ничего интересней и важней. Для Александра Николаевича - птицы, для докторши - огурцы, а для этого вот - какие-то течения, соленое море. О науке - гидрологии - Яшка услышал впервые. Что же получалось? Она, по рассказам зимовщика, была чуть ли не самой главной наукой. Кораблям без нее плавать невозможно. Электрическую станцию на реке тоже не построишь. И рыбы не поймаешь… Ну, это как сказать! Яшка без всякой гидрологии ловил рыбу - только держись. Верно, другие ребята не могли столько наловить, потому что Яшка и места знал, и повадки рыбьи, и какие где течения. Батя всему научил его. Стало быть, и Яшка гидролог. Чудно́!..
С размышлениями да с разговорами Кубас не заметил, как они дошли до большого деревянного дома с резным крыльцом. Дом совсем новенький, от него приятно пахло сосновой смолой. Этот запах сразу напомнил Яшке родное село. В Тихом тоже много новых домов выстроили. Но здешний почище был сделан. Под крышей и вокруг окошек узорчатые доски приколочены. Красиво!
- Сейчас я доложу начальнику зимовки, - сказал гидролог, - и насчет койки разузнаю.
Яшка остался с дядей Мишей. Они присели на камни.
- Хочешь, я к тебе завтра приеду? - сказал повар.
- Попадет тебе.
- За что же? Ты теперь не наш, а вроде зимовщика.
Больно и досадно прозвучало это "не наш". Давно ли Яшка был моряком, стоял на вахте, жил в каюте, ходил по палубе? А теперь "вроде зимовщика".
- Полный порядок! - крикнул с крыльца гидролог. - Прошу!
Комната, куда они вошли, освещалась тусклой электрической лампочкой. По стенам протянулись ряды коек. Все обитатели комнаты спали. Свободной оказалась самая дальняя койка.
- Это ночное освещение, - словно оправдываясь, шепнул гидролог, - а днем свету хоть отбавляй.
Какой большой и неуютной показалась Яшке комната! Это не каюта на "Большевике".
Дядя Миша подошел к кровати, потрогал матрас и неопределенно сказал:
- М-да… А мне на катер пора.
И Яшка вдруг понял, что значили для него эти слова. Ведь не дядя Миша уходит, а весь пароход уплывал далеко-далеко. Уйдет "Большевик", и останется одна память, будто не сам Яшка плавал на пароходе, а прочитал всё это в интересной книге…
- С тобой я пойду, - взмолился Яшка.
- Поздно уже, спи.
- Провожу только.
Они вышли на двор. Луна, обгрызанная с одного бока, висела над бухтой. Тянуло свежим ветерком. Собаки где-то лаяли, но не просто, как на пароходе, от безделья, а по-хозяйски, по-деловому, словно в деревне.
- Ночь-то какая! - вздохнул дядя Миша, опускаясь на камень. - Хочешь, я тебе писать буду?
- Хочу.
- А ты мне отвечать будешь?
- Буду.
- Вот и хорошо, - повар встал. - Ну, мне пора, давай, по старорусскому обычаю, поцелуемся.
Он нагнулся к мальчику, обнял его и без труда приподнял. Яшкины глаза очутились вровень с дядиными Мишиными. Мальчик даже заметил в них крохотные отражения луны.
- Чудно́й ты, - улыбнулся Яшка, - а я сперва думал, что жулик.
- Почему жулик?
- Раз в карты играешь.
- Так я не на деньги играю, а так просто, провожу время.
- Ты бы так и сказал тогда. А лучше всего - не играй.
Яшка обхватил повара за шею и поцеловал.
- Пора, а завтра вечером я приеду. - Дядя Миша потрепал Яшку по щекам и пошел. Несколько раз оборачивался, махал рукой. Потом его не стало видно вовсе.
Яшка не хотел идти в дом и долго сидел, глядя на пустую дорогу. Чего он только не передумал!.. Почему так получалось каждый раз? Он должен расставаться с самыми замечательными людьми: с профессором, с докторшей, с дядей Мишей.
Повар-то оказался настоящим другом, - небось, не побоялся дружить с Яшкой. И как дружить! И в беде вот не бросил.
Но почему надо расставаться с ними, неужели потому, что они взрослые, большие и спешат работать, заниматься своими делами? Так Яшка тоже вырастет и станет настоящим моряком, может быть, даже профессором или гидрологом. Трудно решить, кем лучше быть. Вой дядя Миша - простой повар, а как работает, как его уважают все Яшкин батя тоже простым рыбаком был… Ну, не очень-то простым. В газетах про него писали и медаль "За трудовую доблесть" выдали. Вот и выходит, что главнее всего работа. Понятное дело, слушаться старших тоже надо. А то другой, как Вася Томушкин, наврет, насамовольничает, потом и получается, что стыдно людям в глаза смотреть. Лучше быть, как Савелий Илларионович - молодой, а говорят про него: первейший комсомолец, вообще самый дисциплинированный. А ведь если бы не Вася, Яшка еще бы работал на "Большевике" и еще благодарность в приказе получил бы…
Что-то случилось тут с Яшкой. Думал он о Васе, злился на него, и вдруг на самого себя злость закипела. А чем он был лучше Васи? Наврал перед капитаном, перед всей командой. Уезжал как с парохода? Выходит, что правильно говорила бабушка: "Эх, Яша, Яша, талан ты наш горе-горький!" Вот тебе и талан!..
Наконец Яшка почувствовал озноб и пошел в дом. Лег не раздеваясь. Стал думать про "Большевик". Неужели никогда не придется больше растянуться на самом носу парохода и смотреть, как внизу перед форштевнем с сердитым шумом расступается вода? Она пенится, бурлит… Почему это на воду, когда она неспокойная, хочется смотреть без конца? На огонь - тоже. Посиди-ка у костра и узнаешь.
Что-то твердое давило Яшке в спину. Он повернулся. Матрас был неудобный, жесткий. Ну и койка! На такой много не поваляешься. То ли дело на "Большевике", коечка так коечка, спи - не хочу! А хорошо всё-таки вечером смениться с вахты - и в каюту. Нет, раньше надо зайти в столовую, попить чаю, потом сесть возле патефона и завести пластинку: "Раскинулось море широко…" Яшка крутил ее раз по десять подряд, капитан даже бранился. А на вахте каково! Ходишь по мостику, смотришь кругом, - нет ли чего? Вдруг показалось! А что? Непонятно. Берешь бинокль… Ой, а бинокль-то здесь?
Яшка вытащил из-под койки мешок. Что это? Ага, зубы палтуса. А это? Что-то мягкое. Но где же бинокль?
Развязав мешок, мальчик выкладывал имущество на койку. Достал какой-то незнакомый пакетик и большой сверток. Откуда они взялись и что в них? Яшка еще не распаковал сверток совсем, но уже догадался - так вкусно запахло. Оказалось, целых двенадцать пирожных! Вот хитрец дядя Миша, - это он положил, когда Яшка выходил из каюты. А пирожные-то ладные… Да, пакетик еще раскрыть надо, - в нем что? Яшка развернул. Прежде всего он увидел фотографию дяди Миши, а на ней надпись: "На долгую добрую память товарищу по арктическому плаванию Якову Кубасу от дяди Миши". Даже не верилось, что всё это настоящее. Сам дядя Миша хорошо снялся на карточке, молодой, красивый, осанистый.
Яшка отложил фотографию. Под ней лежало письмо: "Анне Михайловне Кубас". Это матери, значит. Яшка отложил и письмо. А это что? Деньги. Ох ты! По сто рублей каждая бумажка. Сколько же всего? Двенадцать бумажек. Зачем же ему, Яшке, такое богатство? Может, они самому дяде Мише нужны? Конечно, надо отдать завтра!
Яшка запрятал деньги и письмо в мешок, уложил все вещи, оставил только карточку. Долго разглядывал дядю Мишу, перечитывал надпись: "Товарищу по арктическому плаванию Якову Кубасу"… Так и заснул, уронив на грудь фотографию дяди Миши.