- Какой позор! - возмущенно воскликнул Минчо. - Обокрасть слепого нищего!
Я молчал, повесив голову (так было по пьесе).
- Ты дурной мальчишка! - продолжал ругать меня мастер и схватил меня за уши.
Надо было дернуть слегка, но Минчо, разозлившись на мой пинок, крепко ухватил мои уши и стал их драть изо всех сил. Публика заржала от удовольствия. Я хватил Минчо по лицу. Тогда он выпустил мои уши и тоже пустил в ход кулаки. Мы принялись драться, а ребята решили, что так полагается по пьесе, и, в восторге от нашей игры, кричали "браво" и аплодировали. Им очень понравилось, что мы не прикидывались, будто клоуны в цирке, а дрались по-настоящему. Из носа у меня потекла кровь. Я налетел на Минчо и повалил его на пол. Кто-то ударил меня сзади. Я обернулся: Прою воспользовался суматохой и решил мне отомстить за то, что я вечно колотил его. Я наскочил на Прою, потому что мне и без того не хотелось драться с Минчо, а на Прою я давно был зол. Теперь уже все поняли, что драка не имеет ничего общего с пьесой. Началась общая свалка, нельзя было понять, кто с кем дерется. Больше всего досталось Прою. Ребята требовали деньги назад - они были в кармане у Прою, - но он не отдавал их и в конце концов удрал домой и заперся. Ребята столпились у дверей, но мать Прою разогнала их скалкой.
Так неудачно завершилось наше представление. Как артисты мы потерпели полный провал. Денег за спектакль мы так и не увидели. Прою наврал, что отец отобрал у него все деньги за повреждения, которые мы нанесли сараю: мол, надо было заплатить плотнику за ремонт. Никто плотника не приглашал, конечно, и деньги остались у Прою. Ну, битья ему не миновать. Мы с Минчо решили как-нибудь поколотить Прою так, что ему и во сне не снилось.
ЧЕЛОВЕК ЗА БОРТОМ
Через два дня мы пошли в порт искать работу. Все говорили, что там лучше всего платят, что некоторые грузчики зарабатывали так же, как банковские чиновники.
В тот день в порту было много иностранных кораблей. Мы остановились посмотреть, как грузят черный французский корабль. Мы с детства знали все иностранные флаги. Это был обшарпанный старый пароход.
Грузчики брали со склада мешки с зерном, поднимались по доске на пароход и высыпали зерно в трюм. Наверное, мешки были очень тяжелые, потому что грузчики гнулись в три погибели, а колени у них подгибались. Один рабочий, усатый старик, покачнулся, поднимаясь по доске, потерял равновесие и упал в воду вместе с мешком. На причале поднялась паника. С корабля бросили спасательный круг, но упавший не показывался на поверхности. Его искали целый час. Наконец в воду спустился моряк в водолазном костюме. Все столпились посмотреть, как водолаз уходит под воду, чтобы отыскать человека с мешком. Я глазел, зажатый людьми, как вдруг кто-то дернул меня за рукав. Я обернулся - Минчо хитро мне подмигивал. Мы отошли в сторонку, Минчо скорчил таинственную физиономию и прошептал:
- Сейчас самый подходящий момент сбежать!
Я огляделся и, поскольку всегда был догадливым, сразу сообразил, в чем дело. Все следили за водолазом, никто не обращал внимания на пароход, даже вахтенный исчез. И на палубе никого не было. Мы собирались бежать по суше, но теперь было бы страшно глупо упустить такой удобный случай.
Совершенно спокойно мы поднялись по трапу на палубу - вроде бы просто посмотреть. Нам было не впервой подниматься без разрешения на иностранные пароходы. С кормы несколько моряков наблюдали за водолазом.
Где же спрятаться? В угольном трюме опасно. Там в свое время нашли двух мальчишек из нашего класса. Кочегар их нашел. Тогда почти все корабли были с паровыми машинами. Ребята были с ног до головы измазаны углем, черные, как негритята. Когда их вывели на причал, хохот стоял невероятный. Так что и речи быть не может об угольном трюме - поймают, а потом вся школа будет над нами смеяться.
Но времени терять было нельзя: в любой момент нас могли поймать. Мне пришло в голову спрятаться в спасательной шлюпке. Я знал, что на каждом пароходе имеется хотя бы две спасательных шлюпки, закрепленных у бортов.
- Давай к шлюпкам! - крикнул я Минчо и, пригнувшись, побежал вперед. Минчо бежал следом. Теперь я стал главарем, и он послушно выполнял мои приказы.
Мы быстро нашли шлюпку. Закрепленная у борта, она была покрыта темно-зеленым брезентом, перевязанным тонким канатом. Я выдернул его и приподнял брезент.
- За мной, быстро! - скомандовал я. Слышно было, как он сопит у меня за спиной. Я пролез в лодку. Там было темно и пахло смолой.
- Минчо, ты где?
- Не могу залезть, - пыхтя, ответил он.
"Ну, мы пропали, - подумал я. - Если его заметят, конец. Нас вышвырнут, как паршивых котят, и мы станем посмешищем на весь город".
Не иначе, нос ему мешает, подумал я, и прошептал:
- Попробуй плечом вперед, а я еще немного приподниму брезент.
Наконец, охая и сопя, Минчо влез в лодку.
- Носом стукнулся, - простонал он.
- Ш-ш-ш, тихо, - сказал я и подумал: "Похоже, этот нос нам еще наделает бед во время путешествия".
Но сейчас было не до разговоров, и мы затаились, скорчившись в лодке. Вскоре послышался шум, крики:
- Вот он, вот! Водолаз тащит его!
Мы поняли, что утонувшего, наконец, нашли и погрузка корабля возобновится. И в самом деле, вскоре палуба стала дрожать под тяжелыми шагами носильщиков.
Два человека, наверное, из экипажа, остановились у лодки. Потом она слегка качнулась - моряки, видно, оперлись на нее. Я затаил дыхание. Они что-то говорили на своем языке и громко смеялись. Если нас найдут, мы пропали! И вдруг - апчхи! - Грач чихнул! Ну, этот Минчев нос! Мы себя выдали!
Моряки умолкли и словно бы прислушались. А мы в лодке умерли со страху. Вскоре моряки снова заговорили по-своему и отошли. Мы перевели дух.
- Минчо, - прошептал я, - ты что, простудился?
- Насморк у меня, - виновато ответил он, - а носового платка нет.
И у меня не было. В нашем квартале считалось позором носить в кармане такие вещи. Только маменькины сынки носили платки.
Время тянулось ужасно медленно, нам было страшно молчать в темноте, и мы всё время шептались.
Приближалось обеденное время - я почувствовал это по своему пустому желудку.
- Минчо, тебе есть охота?
- Ух, до чего же я голодный! - сказал он. - Могу в один присест съесть целый котелок фасоли.
Я не удивился, потому что помню, как он однажды съел целую буханку горячего хлеба. Дядя Христаки - бакалейщик - дал нам денег на две больших буханки и послал в пекарню на главной улице. Хлеб был горячий, белый, вкусный, как коврижка. Он жег нам руки и чудесно пахнул. Грач не удержался и отломил корочку. Тогда и я отломил. "Смотри, как надо, чтобы было незаметно", - сказал Минчо и отломил еще кусочек. Я тоже. Потом он, потом снова я… А хлеб был такой вкусный, чем больше ешь, тем больше хочется. Мы шли медленно и отламывали по кусочку. А когда спохватились, оказалось, что от каждой буханки осталась половина. "Э, теперь уже всё равно", - сказал Минчо и храбро надкусил. Пока мы дошли до нашей улицы, в руках у него была одна горбушка. Мы незаметно прошмыгнули в лавку (дядя Христаки в это время отвешивал халву), положили огрызки на прилавок и убежали. Дядя Христаки пожаловался моей матери, и меня угостили такой березовой кашей, что белый хлеб мне вышел боком.
- Минчо, ты помнишь, как мы съели хлеб дяди Христаки?
- Ох, вот бы его сейчас сюда…
- Ш-ш-ш, говори тихо…
Поблизости снова послышался французский говор. Я напряг слух, чтобы уловить, о чем говорят. Мы с детства вертелись около иностранных пароходов и знали по нескольку английских и французских слов, но сейчас я ничего не мог понять. Спрашиваю шепотом:
- Минчо, ты ведь знаешь немного французский?
- Ага… Знаю "мерси", "пардон", "бонжур"…
Я ущипнул себя, чтобы не расхохотаться. Даже мой четырехлетний братишка Петко знает эти слова.
Голоса у лодки затихли, и мы снова разговорились.
- Раз пароход французский, - сказал Минчо, - значит, нас отвезут в Париж.
- Париж ведь не на море. Наверное, бросят якорь в Марселе.
У нас дома была географическая карта мира, и я любил разглядывать ее. Знал наизусть все большие портовые города на Средиземном море. Я начал потихоньку называть их Минчо. Так незаметно бежало время, и мы даже забыли про голод. Не знаю, сколько его прошло, но вдруг мы услышали грохот цепей. Поднимали якорь! Отплываем! В темноте мы с Минчо обнялись и поцеловались - ничего подобного мы раньше не делали.
Но мы отплыли не сразу. Еще долго суетились моряки на палубе, что-то кричали (видно, команды на французском языке), и, когда корабль отошел от причала, солнце уже садилось. (Минчо посмотрел сквозь дырку в брезенте и сказал, что над Карабаиром облака розовые. Это всегда предвещало бурю).
Было уже совсем темно, когда корабль вышел из порта. Возле нас никого не было, и мы высунули головы из-под брезента. На берегу сияли огни города: с моря он казался необыкновенно большим и сказочно красивым. Мы смотрели на него, как на нечто незнакомое и уже бесконечно далекое, словно это не наш родной город со старыми улицами, по которым мы столько бродили. Навсегда ли мы оставляем его? Вернемся ли мы сюда? Мое сердце сжалось от тоски. И страшно стало. Куда я отправился? Что станет со мной? Я вспомнил о маме, которая сейчас в тревоге ищет меня; что будет с младшим братишкой Петко? Ах, я действительно плохой и неблагодарный мальчишка, как мне часто говорила мама. Я едва сдерживался, чтобы не разреветься в голос, стыдно было перед Минчо.
- Больше всего мне жаль моего конька Червенко… - услышал я его голос. Он тихонько всхлипывал.
- Все кончено, - ответил я и вытер слезы рукавом рубашки.
Каяться было поздно. До берега вплавь не добраться, ночью в море страшно. Даже если доплывем до берега, нас засмеют: испугались! Нет, идти на попятный нельзя!
- Минчо, не надо плакать, - попытался я ободрить и себя, и своего друга. - Мы же давно собирались отправиться в далекие страны. Только подумай, сколько интересного мы увидим. Потом будем рассказывать Велосипеду и Таско про наши приключения, так они лопнут от зависти. А Прою прямо помрет!
- Не только они, - оживился Минчо, - вся школа будет нам завидовать. Мы вернемся с целым вагоном слоновой кости и шкур леопардов и львов. Потому что я тебе скажу одну вещь: во Франции мы сядем на другой пароход и поплывем в Африку, где полно слонов, львов и крокодилов.
- Ага, обязательно поплывем в Африку, - загорелся и я. - Я слышал, что там даже дети ловят крокодилов. Берешь палочку, хорошо заостренную с обоих концов, входишь в реку и ждешь, когда покажется крокодил. Он приближается, раскрывает пасть, чтобы тебя проглотить, а ты смело втыкаешь палочку в пасть. Крокодил хочет сжать челюсти, чтобы откусить тебе руку, но натыкается на острия, и чем сильнее пытается сжать челюсти, тем глубже вонзается палка в его тело. Крокодил ревет от боли и застывает с разинутой пастью. Тогда ты привязываешь к палке веревку и тащишь его, как ягненка.
- А разве крокодилы ревут? - спросил Минчо.
Ревут ли крокодилы? Я не знал, что сказать. А Минчо настаивал:
- Ну говори, ревут?
- Это неважно, - раздраженно ответил я.
- Очень даже важно, - сказал он торжествующе. - Если ревут, их услышат и другие крокодилы, и тогда… Скажи, что тогда делать?
- Бежать.
- Ну вот еще, трусишка, бежать. Мы запасемся не одной, а множеством острых палок, понял?
Минчо был прав, но, чтобы он не подумал, что будет командиром в нашем путешествии (как вроде более сообразительный), я сразу же спросил:
- Одних палок мало нужно и кое-что другое.
- Что еще?
- А ты догадайся, ты же все знаешь!
- Ничего другого не нужно! - отрезал Минчо.
- Как же, не нужно! - на этот раз торжествовал я. - А как же мы вытащим на берег всех крокодилов? Одной веревкой? Мы возьмем целую связку каната, ну, того, ты знаешь, крученого, и, когда забьем палки в пасти десятку крокодилов, всех их свяжем и поведем за собой, как стадо овечек. Теперь понял?
Он не нашелся, что сказать мне. Теперь ясно - командир я!
Палуба была всё так же пуста. Наверное, моряки ужинали, потому что где-то звякали ножи и вилки и до нас долетал возбуждающий аромат жареного мяса.
- Любо, а крокодилов едят? - удивил меня Минчо своим вопросом.
- Не знаю… зачем тебе?
- Так… Они ведь тоже рыбы. Я бы сейчас запросто слопал целого крокодильчика, жаренного на решетке!
Раньше я об этом не думал, но в тот первый вечер на корабле, когда, скорчившись в лодке, мы умирали от голода, я не отказался бы и от жареного слона! Но раз уж я объявил себя командиром, надо было поддерживать дух и в себе, и в своем друге. Из приключенческих романов я знал, что командиры никогда не отчаиваются. И потому сказал:
- Только бы дотерпеть до утра! Завтра мы будем далеко от берега, и нас не смогут вернуть. И накормят досыта. А представь себе, что нас возьмут помощниками кока. Каждый день будем есть, сколько влезет.
Минчо молчал. Я подумал, что он уснул, но вскоре услышал, как он скребет ногтями по лодке. А потом он зачавкал.
- Ты что ешь, Минчо?
- Смолу, - ответил он. - Вот, нацарапал. На, возьми кусочек.
Как мы раньше не догадались! Ведь лодки смолят, чтобы они не пропускали воду.
Мы стали жевать смолу, и нам уже не так хотелось есть. В открытом море пароход стало слегка покачивать, словно он сам лежал в огромной лодке. Я стал засыпать…
Меня разбудило тихое рычание. Какой-то зверь проник в лодку. Ничего странного, если на пароходе держат львов или тигров и один из них сбежал из клетки. Я испуганно перелез в другой конец лодки и прислушался. Зверь не пошел за мной - он сидел где-то в темноте и тихонько рычал. Потом рычание вдруг прекратилось, и я услышал, как Минчо проговорил во сне: "Запросто могу съесть и двух жареных крокодильчиков". Завозился, зачмокал губами и затих. Через секунду я снова услышал тихое сердитое рычание. Вот смешно! Это просто храпел Минчо.
ЧТО СЛУЧИЛОСЬ НА ДРУГОЙ ДЕНЬ
- Эй, алло!
Я вскочил. Сильный свет слепил мне глаза. Какой-то мальчишка в морской тельняшке махал нам рукой, чтобы мы вылезли из лодки. Еще сонные, но не соображая, где находимся, мы ступили босыми ногами на палубу, влажную от росы. Незнакомый мальчишка презрительно посмотрел на наши грязные, в ссадинах ноги; затем его взгляд скользнул по нашим залатанным коротким штанам и рубахам с оторванными пуговицами и, наконец, насмешливо уставился на наши головы, обросшие жесткими, как щетина, волосами, давно не знавшими ножниц. Сам же он был в длинных, как у взрослых, брюках, с блестящим красным ремнем, с золотой пряжкой.
- Э! - развел он руками, желая, видимо, спросить: "Эй, оборванцы, как вы попали на корабль?" Его новые ботинки блестели, как лакированные.
Мы молчали, засмотревшись на его красивую одежду. Мальчишка сделал нам знак следовать за ним и самоуверенно пошел вперед, не оборачиваясь. Страшно гордый мальчишка!
Откуда-то появились моряки и закричали что-то на своем языке. Один из них подошел поближе и сказал:
- Алло, Мишель, - и еще целый водопад французских слов. Все засмеялись, а Мишель только махнул рукой и продолжал гордо вышагивать. Мы шли за ним, словно арестанты. Стало мне обидно. Чего он, в самом деле, воображает? Но сейчас было не до драки. Живот ужасно болел от голода.
Поэтому мы послушно шли за мальчишкой, шагавшим важно и гордо, словно он - капитан корабля. Он провел нас по узкой железной лесенке и вошел в каюту, оставив дверь открытой. Даже не обернулся посмотреть, идем ли мы следом.
Подталкивая друг друга, мы робко перешагнули порог каюты. За маленьким письменным столом сидел пожилой человек в капитанской форме. Длинной золотой ручкой он что-то записывал в корабельном журнале. Подняв голову, он оглядел нас с головы до босых ног холодным пронизывающим взглядом. Мальчишка, видно, был его сыном: они были очень похожи. Теперь я понял, почему он держался так надменно.
Мишель громко заговорил, поглядывая на нас с презрительной гримасой. По его жестам мы поняли, что он рассказывает отцу, как нашел нас в лодке и приказал идти за ним. Капитан задумчиво кивал головой. Потом обратился к сыну и произнес несколько слов.
- Уи, мон капитэн! - ответил мальчишка и вышел.
Капитан встал и нервно заходил по тесной каюте, посматривая на нас так, будто собирался выпороть. Это был высокий, крепкий, широкоплечий человек, и бицепсы у него были, наверное, с футбольные мячи. Такой только тронет… Вдруг он остановился перед нами и показал рукой на рот: мол, голодные?
- Голодные, очень голодные! - в один голос завопили мы.
Он кивнул, чтобы показать, что понял. Тогда Минчо вдруг, ни к селу, ни к городу, высказался:
- Пардон! Мерси! Бонжур!
Капитан удивленно поднял брови и засмеялся. Мы тоже засмеялись, и подбодренный Минчо Грач еще раз повторил:
- Пардон! Мерси! Бонжур!
Внезапно лицо капитана снова стало строгим, и он раздраженно погрозил нам пальцем.
Снова появился Мишель в сопровождении какого-то негра. Негр, стройный парень с хорошо развитой грудью и мускулистыми руками, был в спортивной майке, когда-то белой, а теперь серой, в жирных пятнах. Его голова - вся в мелких одинаковых завитках - казалось, только что побывала у парикмахера. Он, как и мы, был бос, в штанах, залатанных на коленях.
Капитан что-то сказал, и негр велел нам идти за ним. Парень взлетел по крутой железной лесенке быстро и ловко, как кошка. На палубе он остановился подождать нас. Мы же карабкались, высунув языки - обессилели от голода. Негр дружески усмехнулся и пошел медленнее.
Он привел нас на кухню - тесную комнатку, наполовину занятую железной плитой. Я впервые увидел такую большую плиту. Тут пахло жареным луком и подгоревшим молоком. Очень приятный запах.