- Ты слышал, рыцарь? - судья обратился к Кавалеку. - Наш славный музыкант подтверждает, что слышал игру клавесина, а, как известно, музицирование дьявола на суставах и рёбрах напоминает игру клавесина.
- Никаких напоминаний! - сказал бледный Фробелиус. - Это был клавесин, и только клавесин, ни суставы, ни рёбра.
- Но, сын мой, - сказал судья, - ты дал хорошее свидетельство, ибо клавесин всего ближе к музицированию дьявола.
- Это был именно клавесин! - закричал Фробелиус. - Уж если вы полагаетесь на мой слух, так я клянусь всем, чем угодно, что это был обыкновенный клавесин, весьма похожий звуком на мой!
- Ты уже клялся на священном писании, - сказал судья, - остальные клятвы неуместны. Достаточно одного показания о клавесине. Ты, разумеется, слышал, что этого инструмента в епископате нет.
- Как знать, - кричал Фробелиус, - может быть, здесь замышляют чёрное дело!
- Успокойся, сын мой, - сказал судья. - Сегодня ночь очищения. Любое чёрное дело отмоет вода, уничтожит костёр. Мы не судим Анну-Май, на суде, как ты знаешь, применяются пытки, ныне же мы подвергаем её испытанию.
- Вы утопите её!
- Отнюдь. Нынешней ночью вода не пойдёт в праведное тело, если же Анна-Май продалась дьяволу, то и тут жалеть нечего, ибо душа её давно изъята сатанинскими лапами.
- Подвергнуть испытанию по третьему свидетельству! - крикнул профос.
Хорошо, что плот далеко, я не вижу мучений Анны, за этим мокрым мешком я не могу представить её прекрасного лица, которое, вероятно, сейчас совсем некрасиво, и, может быть, оно чем-то сродни лицу проплывшего мимо меня Эксхольма…
- Свидетель, называемый Путешественником! Омой лицо в реке и клянись на священном писании!
Я зачерпнул тяжёлой воды, попробовал её на вкус и сказал тихо: "Помоги, Мать-Вода".
- Свидетель, отчего ты зовёшься Путешественником, а не открываешь христианского имени?
- Я путешествую инкогнито.
- Но кто может поручиться, что ты не беглый разбойник?
- Любой человек из епископата. Я привёз епископу письма от друга моего Хуана де Эспины.
- А кто таков Хуан де Эспина?
- Это человек, который подарил мне чёрный с золотом плащ.
- Много ли нам дела до твоего плаща, свидетель?
- Вам нет дела до моего плаща. Я только ответил, что Хуан де Эспина подарил мне чёрный с золотом плащ.
Судья в лёгком замешательстве.
- Мы не о плаще здесь толкуем, свидетель. Был ли ты в ту ночь рядом с рыцарем Трампедахом, рыцарем Кавалеком и музыкантом Фробелиусом?
- Я был рядом с ними.
- Что ты слышал и видел?
- Я видел и слышал многое. Я видел, что рыцарь Кавалек порвал свой плащ, я видел, что ров перед монастырской стеной не заполнен водой, а стало быть, штурмовать стены будет легко. Я слышал, как над головой моей пролетела птица, я слышал, как ратушный колокол пробил полночь.
- Видел ли ты, как в келью к Анне спустился дьявол?
- Ваша милость, в Мадриде каждую ночь можно видеть, как некто в чёрном плаще карабкается по стене дома. Поезжайте в Мадрид, ваша милость, там вы найдёте достаточно башен, и каждую ночь по одной из башен кто-нибудь да спускается. Я привык к этому, ваша милость.
- Ты хочешь сказать, что в Мадриде много дьяволят?
- Отчего же? Просто это влюблённые. Они плетут себе верёвочные лестницы, карабкаются на крыши, а потом спускаются в окно любимой.
В толпе оживление.
- Ты хочешь сказать, что это был не дьявол? - спросил судья.
- Я не знаю, кто это был, ваша милость. Только и всего.
- Но ты различил музыку?
- А как же, разумеется.
- Она неслась из кельи?
- Скорее всего, из города. Был лёгкий ветер, он доносил до нас звуки колокола, вполне мог донести и звук клавесина.
- Нам не требуется домыслов, свидетель, мы лишь хотим знать, слышал ли ты музыку.
- Но я и сейчас её слышу, господин судья.
- Ты слышишь музыку?
- Да, она играет у меня в голове.
- Но тогда она играла вне твоей головы?
- Я затрудняюсь ответить. Возможно, так, а возможно, эдак.
- Он путает суд! - крикнул Трампедах. - Музыка раздавалась явственно!
- В конце концов, ты не отрицаешь, что музыка была, вне твоей головы или внутри её. Для испытания это достаточно. - Судья поднял руку с колокольчиком.
- Испытать по четвёртому свидетельству! - возгласил профос.
И это было самое длинное испытание. Толпа напряжённо следила, как палач вытаскивает тяжёлый мешок из воды.
- Захлебнулась, - сказал кто-то.
В полной тишине плот приблизился к берегу. Палач сошёл на берег, неся на руках запрятанную в мешок жертву. Анну положили на траву, судья поднял руку.
- А как известно, если не выдержала она испытания, то на лбу её, на щеках, или где-нибудь на теле проступит водяная лилия и то означать будет, что состоит в сделке с дьяволом. Если же лилии нет, то продолжим испытание огнём. А если дух она испустила, то также будет означать неправедность, ибо в купальную ночь вода не станет убивать праведное тело. - И он приказал: - Начинайте.
Они сняли с Анны мешок, и сердце моё колотилось. Жива ли?
Кто-то сказал:
- Не дышит, синяя.
Ему возразили:
- Э, нет, а ну-ка откачивай.
Я отвернулся. Я слышал, как полилась вода, раздались надрывные горловые звуки, это Анна извергала воду.
- Ожила, - произнёс кто-то.
- Снимите одежду! - приказал судья.
- Нет! - вдруг дико закричал Фробелиус и кинулся на них с поднятыми руками. - А-а! - кричал он. - Убийцы!
- Держи его, держи руки!
Фробелиуса повалили, оттащили в сторону.
- Пся крев… - цедил сквозь зубы смертельно бледный Кавалек, рука его терзала рукоять сабли.
- Ищите лилию, - сказал судья.
Толпа сгрудилась в молчании.
- Вон та не лилия? - подсказывал кто-то.
- Синяк.
- Спину смотри.
- Тут родинка.
В красном озарении факелов, среди мечущихся теней они наклонились над телом Анны. Я вытащил пистолет и направил его в спину Трампедаху. Он словно почувствовал и обернулся, на лице его не было страха, лишь кривая усмешка. Я спрятал пистолет.
Судья встал и вытер руки о край плаща.
- На этом теле нет лилии, - сказал он торжественно. - Теперь нам огонь ответит, не таится ли цветок порока где-либо глубже. Под пламенем он покажет себя, если же нет, эта дева будет считаться очищенной и беспорочной.
Я подошёл к судье и сказал:
- Ваша милость, кто должен нести её к пламени? И есть ли на то указание в судебных уставах? Если такого указания нет, то не позволите ли мне отнести Анну-Май на Домберг?
- Как свидетель… - начал было судья с лицом, выражающим отказ, но тут же осёкся, потому что в карман его просторной одежды перекочевал увесистый золотой дублон.
Судья пошептался с профосом.
- Как свидетель, имевший отношение к событиям, вы можете сделать это, - сказал судья важно.
Я поднял её на руки, она всё ещё не открывала глаз. Я смотрел в её осунувшееся, сразу сделавшееся маленьким лицо, я увидел на лбу ссадину от грубой верёвки, а в углу губ потемневшую кровь. Она была нелегка, тяжесть придавала мокрая рубаха, мокрые волосы. Тогда я сказал:
- Надобно сменить ей одежду.
Судья кашлянул.
- Не полагается. Она станет сухой у костра, если не выступит лилия, тогда уж…
Я положил её на землю, снял плащ и завернул в него Анну. И снова поднял её. Вдруг она открыла глаза на мгновение. В этих глазах мелькнуло недоумение и ужас, будто человек спал, видел тяжкое сновидение, открыл глаза, но и тут его встретило страшное…
И я понёс её в молчаливом окружении толпы. Толпа молчала, и всё молчало вокруг, только сухо трещали факелы да топот сотен ног беспокоил улицы Дерпта.
Её голова легла на больное плечо, но что мне боль? Правая рука быстро одеревенела, я чувствовал, что долго не смогу нести Анну. Кто-то спросил:
- Где отец?
- Должно быть, в бегах. Ничего не знает.
- Анна… - сказал я, приблизив глаза к её лицу.
- Не положено говорить, - буркнул ландскнехт.
Когда поднимались на Домберг, оттуда под улюлюканье горожан скатилось горящее колесо - забава купальной ночи.
- Анна, - сказал я, но она не слышала.
Оцепенение нашло на меня. Теперь оставалось ждать, чем кончится дело, а повернуть события я уж не мог. Слева от меня с надменным видом шагал Трампедах, иногда на лице его появлялась усмешка. Усмешка эта, конечно же, предназначалась мне и говорила: "Ну что, господин Путешественник, добились вы своего?"
Ожесточённо сопел Кавалек, а Фробелиуса я не видел.
Когда вся процессия поднялась на Домберг, я увидел, что костёр против собора жарче и выше, чем на Ратушной площади.
Вбит большой кол рядом, с пламенем, тут Анне стоять. Костёр будет разгораться и обдавать её жаром, пока не выступит лилия. Таково испытание огнём.
Через такой костёр никто не отважится прыгать, он выше человеческого роста, в него лишь бросают сорняки, чтобы отвадить их от полей.
Её привязали верёвками, и она смотрела на всё бессмысленным, невидящим взором. Люди кругом пили брагу из деревянных кружек, трактирщик доставил сюда несколько бочек, и он надеялся, что за ночь выручит много денег. Ещё тут был хлебопёк, он раздавал сметанные лепёшки и бузинный пирог с множеством начинок, который пекут специально в такую ночь.
Неразумные люди. Они веселились, не понимая, что с каждым может случиться такое несчастье. Достаточно одного доноса, чтобы подвергли испытанию любого.
Я извлёк из кармана луковицу часов и убедился, что после полуночи прошло всего полтора часа. Конечно, воины Марта ищут клады Святого озера, а в лагерь они вернутся, когда над лесом поднимется солнце.
Не видно никого из саксонцев, нехороший признак. Неужто они готовятся к выступлению? Я много бы дал, чтобы узнать, как окончательно сговорились Трампедах с Ла Тробе.
- И каждый свидетель бросит охапку хвороста! - объявил профос. - Если пламя, четырежды усиленное, не выявит порочной лилии, значит, дева чиста!
Трампедах подошёл к куче хвороста и тщательно, по веточке набрал охапку. Костёр пригас, взметнулся, и пламя обдало жаром привязанную Анну.
- Второе свидетельство! - крикнул профос.
- Я отказываюсь бросать хворост, - замогильным голосом сказал Фробелиус.
- Я тоже! - крикнул Кавалек.
- А вы, сударь Путешественник?
- Не превращайте свидетелей в палачей, - сказал я.
- Но таковы правила! Если не бросите вы, тогда кто-нибудь сделает это за вас, и тогда уж охапка будет куда больше.
- Чёрт побери, тогда я брошу! - сказал Кавалек.
Он набрал несколько хворостинок и понёс к костру.
- Это мало, - остановил его профос, - должна быть охапка.
- Проклятье! - сказал Кавалек.
Пламя снова взметнулось, и я увидел, как от рубахи Анны повалил пар.
- Господин музыкант! - позвал профос.
- Я отказываюсь, - пробормотал Фробелиус.
- Кто же заменит его?
Тут же нашёлся весёлый человек из толпы, он схватил большую охапку хвороста и швырнул её в пламя. Огонь подскочил до небес, дым заслонил Анну, и я подумал, что она задохнётся. Когда дым рассеялся, я увидел, что подол сухой рубахи тлеет.
- Свидетель, называемый Путешественником! Осталась ваша доля. Чем больше раздумываете, тем больше страдает дева!
Я подозвал того весёлого человека и сказал:
- Ты бросишь.
- Охотно, сударь! - тот улыбнулся до ушей.
- И если ты возьмёшь больше половины того, что бросил, я прикажу тебя завтра высечь.
Улыбка его погасла. Он вытянул хворост и отнёс его в костёр. Пламя в последний раз прыгнуло к Анне.
- Отвяжите её! - приказал судья.
Они положили Анну на мой чёрный плащ, волосы её обгорели, тлела рубашка, но я не увидел ожогов на лице.
- Разденьте! - приказал судья.
И снова они искали лилию, но ничего не нашли. Я бросил взгляд на город, близкое пламя костра мешало взору, но всё же то там, то здесь я видел светляки костров, они окружали городскую стену, мерцали за Эмбахом, и даже на улицах и пустырях жители запалили костры. Предостережение бургомистра оказалось тщетным.
А здесь, рядом с собором, наш костёр был особенно велик, и, должно быть, на него обращали внимание со всех сторон. Собор высился мрачной руиной всего в нескольких шагах, пламя обагряло его потемневший кирпич.
Они искали, искали свою лилию, они бы приняли за неё подходящий синяк, но и такого не нашлось на её теле. Труд палача, ожидание толпы оказались напрасными. И тогда взял слово судья:
- Объявляю всем я, наречённый Якобом Дитмаром и состоящий в должности городского судьи, что испытание велось должным образом, а как не обнаружилось на теле горожанки Анны-Май порочной лилии, сие означает, что дева очистилась и может до рождества Христова поступить на попечение одного из свидетелей, ибо после очищения слабо тело её, а к слабым телом влечёт дьявола. Итак, решено будет среди свидетелей, кто возьмёт Анну-Май на попечение, а знаком к тому будет её согласие.
Они привели Анну в чувство, смочили виски уксусом и спросили:
- Кого выбираешь ты в попечители?
Анна молчала.
- Пусть каждый, кто имеет желание взять на попечение деву, подойдёт и сам её спросит.
Первым говорил Трампедах.
- Анна, вот ты очистилась, - сказал он. - Смотри, как стало тебе легко и ясно, а до того тяжкий гнёт лежал на твоей душе. И неужто неправ я, что затеял такое, да и не я один, все они, - Трампедах повёл рукой в нашу сторону, - желали твоего очищения. И вот ты очищена, Анна. Теперь спокойно можешь вернуться в мой дом и служить как прежде, а я уж не оставлю тебя вниманием и заботой.
Анна молчала.
- Что ж ты молчишь? - спросил Трампедах. - Иль тебе плохо жилось? А теперь заживёшь ещё лучше.
Но Анна молчала.
- Я так полагаю, свидетель, что ответа вам не даётся, - сказал судья. - Пусть же спросят другие.
И Трампедах, насупившись, отошёл.
- Поедем со мной, Анна, - сказал Кавалек. - Я больше не дам тебя в обиду. Видишь, волосы-то как обгорели, эх…
И ему не ответила Анна.
Фробелиус только рукой махнул и пробормотал что-то невразумительное, я только и разобрал: "Никто, никто не достоин…"
Я вгляделся в её лицо. Широко раскрытые глаза смотрели в костёр, и там, в этих глазах, сверкало что-то ослепительное, так что мне больно было глядеть.
Я поднял свой чёрный с золотом плащ и бросил в костёр. Толпа приглушённо охнула.
- Плащ-то богатый, - сказал кто-то.
- Пусть они молятся за тебя, Анна, - произнёс я.
Но глаза её заворожённо смотрели на пламя.
- А так как дева не в себе и скована молчанием, свидетели меж собою должны решить, кто возьмёт её на попечение до рождества Христова! - объявил судья.
Толпа между тем теряла интерес к зрелищу, люди стали веселиться сами по себе, они бросали в костёр хворост и распивали брагу.
- Какое тут нужно решение? - спросил Трампедах. - Анна должна вернуться туда, где её растили. Что касается труда господ судей, то я готов возместить…
- Разумное решение, - заявил профос. - Мы потратили время и силы.
- Я думаю, господин судья, это будет справедливо, - сказал Трампедах.
- Как бы не так! - крикнул Кавалек. - Ты мучил её, старый пёс, а теперь хочешь взять и мучить сызнова?
- Я рыцарь, - угрюмо сказал Трампедах. - Рыцарю платят за оскорбление.
- Какая же выйдет плата? - насмешливо спросил Кавалек. - Я готов драться хоть на секирах.
- Нынче не время для ссор, а рядом с храмом не место, - сказал судья. - Пока не выбран попечитель, дева останется во власти суда. А для того препроводить её вновь в Белый рондель!
- Пусть побьются! - предложили из толпы. - Кто одолеет, тот и возьмёт девицу.
Но солдаты уже подняли Анну и понесли её мимо собора к епископату. Я вглядывался в темноту, и мне показалось, что там проступил стройный контур башни.
- Собор загорелся! - крикнул кто-то истошно.
Я увидел, что по остаткам соборной крыши прыгают маленькие язычки, должно быть, там сохранилось сухое дерево и костёр подпалил его головешкой. Толпа кинулась к собору.
- А ведь разгорится, - предположил кто-то.
- Чему там гореть?
- Балки смолёного дерева.
- Да уж будто бы горел прошлым летом.
- А ну, неси воду! - крикнул ландскнехт.
- Да как же поднимешь туда?
- Лестницу надобно.
Какой-то смельчак полез по выступам, но невысоко над землёй сорвался.
- Гляди, и город горит! - крикнули дико.
- На Рыцарской! В Русском конце!
Забыв о соборе, толпа кинулась вниз по Домбергу. Ушли и судьи. У костра опустело, лишь полные ненависти меряли друг друга взглядами Трампедах и Кавалек.
- Теперь и побиться можно, - процедил Кавалек.
Трампедах вытащил из-за пояса пистолет.
- Пан Путешественник, вы на чьей стороне? - спросил шляхтич.
- Разумеется, на вашей, пан Лешек. Но после того, как побьёте рыцаря, не спрашивайте, на чьей я стороне.
- А, - пробормотал Кавалек, - ведь и вы…
- Анна моя невеста! - внезапно выкрикнул Фробелиус.
- Придётся всем передраться, - насмешливо сказал Трампедах.
- Давайте устроим четверную дуэль! - внезапно предложил шляхтич, и на лице его появилось знакомое детское выражение. - Сначала пара на пару, а потом оставшиеся между собой.
- Как будем делиться? - поинтересовался Трампедах.
- Жребий, простой жребий!
Дуэль так дуэль, подумал я. Пусть Трампедаха остановит клинок. Предложение Кавалека весьма кстати. Но драться придётся левой рукой - это сильно осложнит дело. Я пощупал плечо. Какая досада! Если б не приключение в лесу, я бы не сомневался в успехе. Приходилось мне биться с двумя и тремя противниками, но левая рука не заменит правую.
Кавалек отломил хворостинки.
- Две длинные, две короткие, - объявил он.
Конечно, я вытащил короткую и оказался в паре с Фробелиусом. Этого ещё недоставало!
- Не миновать нам заканчивать между собой, - сказал Кавалек, обращаясь к Трампедаху. - Сначала одолеем ту пару.
- Здесь нет оружия, - сказал я.
- Пустое. В соборе много лежит.
- Как мы туда проникнем?
- Собьём замок!
- Но кому принадлежит этот склад, пан Кавалек?
- Нашей хоругви. Не беспокойтесь, панове. В конце концов мы положим сабли обратно.
- Я не дерусь на саблях, - мрачно сказал Трампедах.
- Тогда на шпагах!
- А собор-то горит, - заметил я.
- Чепуха! Чему там гореть, остались три деревяшки!
Сильный, однако, юноша этот Кавалек. Он поднял здоровенный камень и грохнул им по замку. Замок слетел как игрушечный. Мы отворили скрипучую дверь и оказались в соборе, здесь пахло дымом и было темно, как в подвале. Но мало-помалу мы осмотрелись, пламя через дырявую крышу давало немного света, а Кавалек принёс нечто вроде факела и пристроил его на стене.
Склад не склад, но куча поржавевшего оружия на полу валялась. Я выбрал себе шпагу и спросил Фробелиуса:
- Вы когда-нибудь держали это в руках?
- Кажется, да, - ответил он, взвешивая клинок.