Платон - древнегреческий философ.
IV век до нашей эры.
11
Встреча в степи
Всадник скакал по посевам, не разбирая дороги. Плеть со свистом резала воздух. Взмыленный конь мчался быстрее ветра. Увидев двух скифов, расположившихся с лепешками на траве, всадник крикнул: "Ловите своих коней! Спасайтесь!" Он крикнул по-скифски, потому что сам был скиф из оседлых земледельцев, живших вблизи от Понта. Сидевшие на траве проводили всадника настороженным взглядом, но с места не двинулись.
Всадник на взмыленном, в розовой пене коне ворвался в селение и помчался среди домов.
- Сатархи идут! - крикнул он, не замедляя бега коня.
- Близко?
- Полдня перехода!
Всадник умчался, оставив после себя тот страх, что сметает людей, как ветер песчинки. Селение вмиг поднялось, и подъехавшему Арзаку пришлось остановить Белонога, чтобы пропустить повозки с детьми и пожитками, верховых и пеших с узлами в руках. Все спешили покинуть опасное место.
- Поворачивай в Ольвию, чужеземец! - закричали ему со всех сторон. Сатархи идут! Сатархи в полдня перехода!
Арзак махнул рукой на селение, давая понять, что его путь пролегает в той стороне и он не намерен менять дорогу.
- Тебе жизнь не мила или бандитов-сатархов не знаешь? Посевы вытопчут, скот угонят, кого схватят - на смерть уведут.
Сатархов Арзак знал. Даже у скифов, снимавших скальпы с убитых, сатархи считались жестокими. Это племя жило одним разбоем и мало чем отличалось от коварных прибрежных разбойников тавров. Всех, кого удавалось взять в плен, тавры приносили в жертву своей богине. Тела сбрасывали с утеса, а отрубленные головы выставляли на длинных шестах для охраны домов. Степные разбойники были опасны, но повернуть под защиту Ольвийских стен означало потерю двух дней. Можно ли было позволить такое?
"Проскочу, - решил Арзак. - Степь широка".
Но далеко проскакать не пришлось. То ли всадник ошибся, то ли сатархи знали неведомый никому путь. Арзак увидел облако пыли, взмывшее из-под края земли, прежде чем солнце перевалило за полдень. Он быстро свернул и укрылся в ложбине, зажав Белоногу ноздри, чтобы не вздумал заржать.
Сатархи промчались шумно, криком и гиканьем подбадривая себя на разбойный набег. Они пронеслись, и сделалось тихо. Вместе с пылью, осевшей вдали, миновала опасность. Когда разбойное племя вернется, Арзак будет уже далеко. Скоро его дорога свернет на север. Земли сатархов уведут их на юг.
"Вперед, мой конь, через поля и травы!" - как пела, бывало, Миррина своим чистым высоким голосом.
Белоног бежал резво. Под курткой Арзака на ремешке висел амфориск. "Успеешь-успеешь", - выстукивали в дорожной сумке двадцать семь камушков-дней.
Вперед, Белоног, вперед! Нет, подожди, замедли бег!
По правую руку Арзак разглядел три удаляющиеся точки. Он приставил ладонь к глазам, закрываясь от солнца. Двигались люди: всадник и двое пеших.
"Должно быть, сатарх гонит пленников, схваченных по пути". Проверяя догадку, Арзак подъехал ближе. Так и есть. Руки пеших скручены за спиной, идут они, спотыкаясь. Но что это? Их одежда - штаны и куртки, на головах остроконечные башлыки!
Скиф всегда помогает скифу. В беде скиф скифу преданный брат. Арзак выхватил из горита стрелу и лук и пустил Белонога вскачь. Оу! Не рассчитал, слишком велико оказалось расстояние. Стрела на излете ранила лошадь. Всадник остался цел. Пока он выбирался из-под упавшей лошади, Арзак успел домчаться и спрыгнуть на землю. Правой рукой он выхватил акинак, левой бросил пленникам нож. Он не смотрел в их сторону, и без того он знал, что произойдет. Один из пленников схватит зубами нож, зажмет между колен острием вверх, второй - перетрет о клинок свои путы и освободит товарища. Прием известный, не сегодня придуманный. Но что они медлят, даже голоса не подают? Его акинак успел три раза скреститься с мечом противника. Много ударов ему не выдержать, жеребенку не одолеть трехлетку-коня. Арзак побежал по кругу, увертываясь и петляя, как заяц. Сатарх нагонял. Арзак услыхал злое дыхание с присвистом, ощутил занесенный над головою меч… Ух! Пленники, наконец, очнулись. Бросились сатарху под ноги. Через первого сатарх перепрыгнул, второй его сбил, как ловко пущенная дубинка. Сатарх упал. Меч врезался в землю и зазвенел, отдавая земле свою смертоносную силу.
Все произошло так быстро, что, обернувшись, Арзак не сразу все понял, почему пленники катаются по земле. Но увидев, что руки у них еще связаны, а во рту торчит войлок, он догадался, что они пытаются удержать сатарха тяжестью собственных тел. Одним взмахом перерубил он путы на заведенных за спину руках и сразу приставил клинок к горлу поверженного. Это будет его первый скальп.
- Не убивай, пощади, Арзак, - прозвучал голос Филла.
Клинок замер. Арзак медленно повернул голову. Рядом с ним, потирая затекшие руки и очищая от войлока рот, стояли Ксанф и Филл. Трудно было поверить собственным глазам!
- Ксанф, Филл! Как вы здесь очутились? Почему в скифской одежде? Мне и в голову не пришло, что это вы!
- Не убивай, пощади, Арзак, - повторил Филл. - Свяжем его по рукам и ногам, и как решат боги.
- Он бы убил.
- Пусть. Он разбойник и варвар, Ты - художник. Не убивай.
Ксанф думал, как Филл. Он молча собрал обрывки ремней и затянул тугие узлы на руках и ногах сатарха.
- Теперь скорее отсюда, - сказал он справившись.
Арзак подобрал свой нож, Ксанф выдернул меч и все трое бросились к Белоногу.
Во время рукопашной схватки коня оставляли в стороне, чтобы противник не перерубил ему жилы.
- Смотрите, вот повезло! - крикнул Филл и поймал волочившийся повод. - Лошадка с испугу, должно быть, упала, царапина пустяковая. Приложим лист подорожника - мигом все заживет.
Речь шла о лошади сатарха. Она давно поднялась и спокойно щипала траву неподалеку от Белонога.
- Повезло. Лошадь крепкая, - сказал Арзак, подходя с Белоногом. - Без труда вас до Ольвии довезет. Только стороной езжайте, чтобы с страхами не столкнуться. Дважды от одной беды не спастись, это даже младенцы знают.
- Ты ничего не понял, - изумленно протянул Филл. - Ты ничего не понял или в своем медвежьем упрямстве не хочешь понять. - Филл схватил Арзака за куртку, мешая прыгнуть в седло.
- Ты думаешь, мы уехали, не простившись, потому что плохо воспитаны? Ты думаешь, мы ради игры приобрели скифское платье и, обрядившись в штаны, ждали тебя у дороги?
- Зачем вы все это сделали? - спросил ошеломленный Арзак.
- Для того, чтобы помочь тебе вызволить сестру. Вот для чего. Без нас - ты один, вместе - нас трое.
- Нет, - сказал Арзак. - Степь опасна.
- Правда твоя, плен мы уже испытали и без тебя бы погибли. Но будь справедлив. Ты мог бы заметить, что мы не трусы и бросились на сатарха, как только пришел момент. А если с ножом не справились, так потому что рты были забиты кляпами. Иди, прыгай в седло, скачи на своем Белоноге. Но знай, я побегу рядом, держась за его хвост, и буду бежать, пока хватит сил.
Филл посмотрел на Арзака яростным взглядом, и Арзак понял: сделает, как говорит.
- Ксанф, из вас двоих ты рассудительней, уговори Филла.
- Все решено, Арзак, - сказал Ксанф. - Мы обязаны тебе жизнью, понимаешь, жизнью. К тому же мы надеемся отыскать…
- Отыскать мою невесту с волосами пшеницы, - перебил друга Филл. Слышишь, Медведь, сам Ксанф сказал, что все решено.
Филл с места прыгнул на спину добытой в бою лошадки.
- Слезай, - сказал Арзак, сдавшись. - Мы с тобой поедем на Белоноге. Тавра отдадим Ксанфу.
Правильней было новую лошадку назвать Сатархом, но ведь сатархи мало чем отличались от тавров, а слово "тавр" было короче.
- Слушаюсь, предводитель! - Оттолкнувшись, Филл птицей перелетел в седло Белонога.
- Филл замечательный наездник, - сказал Ксанф в ответ на удивленный взгляд, каким Арзак проводил смелый прыжок. - Он и по-эллински - без седла, и по-скифски - в седле многих обскачет.
"Вперед, мой конь, через поля и травы", - запел Филл, как только тронулись в путь.
Он сидел за спиной Арзака, на самом краю седельной подушки и думал, что степь похожа на море и что в волнах травы, как настоящих волнах можно утонуть.
- В степи много табунов, - сказал Арзак, - скоро заарканим тебе собственного коня.
- Конечно, заарканим. А правда, Медведь, как будет прекрасно, если все, кто потерял друг друга, встретятся снова?
- Одатис называет меня Арзак-окс - "Добрый Медведь", - сказал Арзак вместо ответа и, помолчав, добавил: - Пой. Хорошая это песня про мчащегося коня.
Ни Филл, ни Арзак не знали, что в семи днях перехода на север тоже звучала песня Эллады.
12
Песня Миррины
Спала ночная роса.
Прилетели жужжащие пчелы,
Стали кружить над цветком,
ароматный нектар собирая.
Выпей нектар, что подаст тебе
в амфоре брат твой.
Сладко ли, горько ли
счастье придет…
- пела Миррина.
Она начала петь, едва покинув ночную стоянку, кибитка тронулась в путь. Песня утонула в криках и воплях, в звоне и клекоте бубенцов. Но в кибитку из белого войлока песня проникла, и знакомый печальный напев обрадовал свернувшуюся в углу Одатис. Одатис села, прижавшись щекой к войлоку.
- Пой, пой еще, - прошептала она так тихо, что не услышала даже Гунда.
Миррина шла возле высоких, в рост человека, колес, удивляясь, что мысль о песне не пришла в голову раньше. Вот он способ, который она искала. Песня передаст девочке весть о настое. Слова этой песни были известны Одатис, она знала их смысл, и если твердить их все время, Одатис поймет.
"Выпей нектар, что подаст тебе
в амфоре брат твой…"
Лишь бы Гунда не заподозрила хитрости. Если догадается, запретит петь на чужом языке, Миррина изменила мотив, с печального перешла на веселый, потом снова вернулась к печальному. Но наполнялся ли голос слезами, или звучал в нем смех, слова повторялись одни и те же:
"Выпей нектар, что подаст тебе
в амфоре брат твой.
Сладко ли, горько ли -
счастье придет".
- Ты поняла, дочка? - подняв голову, спросила Миррина по-скифски. Сколько раз за эти дни она кляла себя, что не обучила Одатис, подобно Арзаку, эллинскому языку. - Поняла?
- Поняла, мата, - донеслось сверху.
Бежавший возле кибитки Лохмат весело взвизгнул.
"Все ли поняла? Выпьет ли залпом горький настой, когда придет время?" В том, что Арзак добудет настой, Миррина не сомневалась.
- Все поняла, дочка, о чем в песне пелось?
- Молчи, не отвечай, девчонка, и ты замолчи, рабыня! - крикнула Гунда. - Без конца повторяю, чтобы молчали.
Царская жена сидела в проеме кибитки на стопке овечьих шкур. Ей было слышно каждое слово.
- Подойди, - приказала она замолчавшей Миррине.
Миррина приблизилась.
- Ты, верно, колдунья, - сказала Гунда. - Твое колдовское пение утешило девчонку. Все лежала, словно зверек, а тут распрямилась, всхлипывать перестала. Чем заворожила, колдунья?
Голос у царской жены был высокий и резкий. Слова она выговаривала отрывисто, вкладывая в каждое злость.
- Я не колдунья, - сказала Миррина.
- Как есть колдунья. Пес и то перестал скулить. Заколдуй и меня, колдунья, заговори на сердце кручину-тоску.
- Я не колдунья, - повторила Миррина. - Просто девчонка любит песни. Ты тоже их любишь, иначе зачем тебе понадобилась Одатис. Зачем тебе несмышленая Одатис, царица?
Ответа Миррина не дождалась, Гунда молчала, смотрела вдаль.
- Отпусти Одатис, царица, - сказала Миррина, - взамен забери меня. Я знаю много прекрасных песен, и если ты веришь, что души усопших способны петь, я буду в царстве теней петь для тебя неустанно. Смилуйся, отпусти Одатис. Она едва начала жить. Отпусти, заклинаю тебя твоими богами Папаем, Табити.
- Привет тебе, Гунда! Радуйся, ты идешь за царем! - закричали примчавшиеся дружинники. Акинаки взлетели вверх. Красные капли крови брызнули на траву. - Слава супруге царя! Слава Гунде! В жизни и смерти она рядом с Савлием! - прокричав, что положено, дружина подалась к вороной четверке, тащившей нарядную повозку, изукрашенную золотыми фигурными бляшками.
- Нет, - бросила сверху Гунда. - Я пойду за Савлием, девчонка пойдет за мной. Так я хочу. Другого разговора не будет.
Поймав по лучику солнца, блеснуло десять колец. Пухлые ладони оторвались от колен и ударили одна о другую.
- Коня для рабыни-гречанки, - приказала супруга царя.
Перед Мирриной тотчас очутилась пегая гривастая невысокая лошадка. Ездить верхом, в седле из двух кожаных подушек, скрепленных ремнями, Миррина умела не хуже любой скифской женщины.
- Благодарю, царица, ты добрее, чем кажешься, - сказала Миррина, взбираясь в седло.
Начерненные брови сдвинулись под золотым венцом.
- Глупая, думаешь, сбитые ноги твои пожалела? - с усмешкой сказала Гунда. - Как бы не так. Мне никого не жалко. А ты - рабыня, хуже лохматого пса, что бежит за кибиткой. Прикажу, и ты на четвереньках припустишься, да еще залаешь при этом.
Миррина прикрыла глаза, чтобы гнев не прорвался наружу. "Молчи, приказала она себе. - Вытерпи ради Одатис".
Гунда на гнев рабыни внимания не обратила.
- Я приказала тебе ехать рядом с собой, чтобы слушать сказки, сказала она как ни в чем не бывало. - Снизу слова плохо идут. Для того коня дала, чтобы слышать. Сказывай.
- Что ж, царица, слушай… Я расскажу… Есть много хороших и поучительных историй. В них действуют эллины, но события происходят на берегах Понта… Земли тебе хорошо известны, - сбивчиво начала Миррина. Трудно было прийти в себя после перенесенного оскорбления. Но вскоре голос окреп и сделался ровным. Зазвучал рассказ о делах стародавних и чудесных.
- Слушай, царица, про царя Атаманта и про все, что случилось. Женой Атаманта была Нефела - женщина-"облако", и было у царской четы двое детей - сын по имени Фрикс и маленькая дочь Гелла. Супруги жили счастливо, но потом Нефела-облако удалилась на небо и Атамант женился второй раз. В жены он взял женщину злую, злее не было во все Элладе, и мачеха стала преследовать Фрикса и Геллу. То не велит их кормить, то перед царем оклевещет. Вскоре и вовсе из дома прогнала. Пришлось бедным сиротам жить среди пастухов и в игры играть с овцами, да баранами, да собаками, овец сторожившими.
- Невидаль, - перебила Гунда. - Я тоже среди овец росла.
- Был ли в твоем стаде баран с золотым руном?
- Золотую шкуру видеть не приходилось.
- А Фриксе и Гелле пришлось: все руно, до последней шерстинки, чистым золотом переливалось. Полюбили сироты златорунного барана, и баран к ним привязался, всюду за ними ходил. Куда Фрикс с Геллой - туда и он. И вот однажды, когда никого из пастухов не оказалось рядом, баран вдруг заговорил. "Фрикс и Гелла, - сказал он человечьим голосом. - По просьбе Нефелы я спустился с золотых облаков, чтобы спасти вас от злой мачехи. Злодейка ищет вашей смерти, уже посланы слуги убийцы". - "Что же нам делать?" - в страхе вскричали дети. "Скорее садитесь ко мне на спину. Ты, Фрикс, держись за рога, а ты, маленькая Гелла, садись позади брата и крепко обхвати его за шею". Слышишь, что я говорю. Одатис, доверься во всем своему брату, он непременно вызволит тебя из беды.
- Какая Одатис? Ты, рабыня, сказывай, да не заговаривайся.
- Прости, царица, спутала имена. Геллой звали маленькую сестренку Фрикса. И повела эта Гелла себя неправильно. Сначала все шло ладно. Дети послушались златорунного, сели верхом, и баран помчался по горам и долинам, пока не достиг синего моря. Но и здесь посланец Нефелы привал не устроил, с разбега бросился в синие волны и поплыл. Заиграли волны, запенились. Любо им царских детей качать. Только руки у Геллы вдруг онемели. "Ах, устала я, братец, держаться". - "Потерпи немного, маленькая сестренка". - "Нет больше сил". - "Смотри, видна уже Азия. Еще немного, и мы у цели". - "Прощай, милый брат". Слабые руки разжались, девочка скрылась в синих волнах. С той поры синее море стали звать Геллеспонтом. Море Геллы значит это слово на языке эллинов.
- Девчонка утонула, с мальчонкой что сталось?
- Фрикс спасся, царица. Златорунный вынес его на берег.
- Кончилась, что ли, история?
- Истории не кончаются. Из одной вытекает другая, как из речки ручей.
- Все равно, в дугой раз доскажешь. Вон опять ошалевшие дружинники несутся пыль поднимать да вопить.
- Слава тебе, супруга Савлия! Радуйся! Радуйся! Оу-о!
- Царь! Царь! - завопили и запрыгали гадатели в шкурах мехом наружу. Подняли трезвон привязанные к рукам бубенцы.
- Оу! - затянул растянувшийся по степи змей с чешуйками из кибиток и всадников не виделось им конца.
- У-у! - подхватил пролетавший над степью ветер.
- У-у-у! - закачалась трава.
- Радуйся, Гунда! Ты уходишь вместе с царем!
Акинаки вспороли воздух, и дружина умчалась к вороной четверке, спеша занять место около Савлия. Но ни один из дружинников не посмел обогнать или подъехать близко к коренастому широкоплечему всаднику, вросшему в кожаное седло горделиво выступавшего серого скакуна. Неожиданно всадник сам повернулся к отцовской дружине. Едва заметным движением повода он заставил коня описать половину круга и, приподнявшись в седле, крикнул негромко, властно:
- Царь! Савлий!
- Савлий! - завопила в ответ дружина и снова умчалась в степь. Только комья земли брызнули из-под копыт.
Возле царской повозке сделалось пусто.
- Отец, - сказал Иданфирс, нагнувшись над навощенным телом. - Я поклялся богиней огня Табити, самой нерушимой из всех наших клятв, что твое последнее кочевание свершится, как должно. Я выполню клятву. Не гневайся и не насылай беду на народ из-за того, что воины покинут твою повозку и я сам окажусь вдали.
Тьмы войска явились, чтобы отнять у нас степи, небо и ветер, и глаза мои заливает ярость. Бой будет смертным. Знай и прости своих воинов за то, что они оставят тебя. Но не окажется сын вдалеке, когда отец уходит под землю. И когда ты, отец, будешь спускаться в жилище Вечности, я буду рядом и провожу тебя, как должно.
С этого дня змей, ползший за царской повозкой уменьшился. Чешуйки его поредели, но не умолкли крики и звон.
- Оу-о! - гудело по-прежнему за вороной четверкой.
- Савлий! Савлий! - вопила дружина. - Радуйся, Гунда! Оу-о! Радуйся! Ты идешь вслед за царем!
- Царь! Царь! - вызванивали бубенцы на жезлах гадателей.
Заслыша шум приближающейся повозки, в кочевьях вытаскивали из котлов с ручками-оберегами куски проваренного в пряностях мяса и разливали в чаши вино. Для Савлия наполнялся оправленный в золото дорогой ритон, к навощенным губам подносились лепешки, сыр-иппака, перья зеленого молодого лука.