ИЮЛЬСКАЯ НОЧЬ
Вечер был темный, но звездный. На берегу Невы, где под багряным небом светлели заводские корпуса и высились на стапелях скелеты строящихся судов, не умолкая, ухали паровые молоты, грохотали цепями подъемные механизмы. Этот грохот как-то успокаивающе действовал на Царя.
Попрощавшись с Фроськой, он осторожно пробрался к каменному флигелю прачечной, по водосточной трубе вскарабкался на крышу и через слуховое окно попал на чердак. "Теперь спать..." - думал он.
Под низко нависшими деревянными стропилами лежала разная ветошь. На ней и расположился Царь, вытянув ноющие поцарапанные ноги. Это убежище он знал давно - еще раньше, не поладив с Иванихой, он подолгу отсиживался здесь. Когда же была построена "Петропавловская крепость", Типка забросил свое убежище. Последний раз он был тут год назад, перед самой войной, в разгар забастовки, охватившей в те дни весь Питер. Улица тогда перед заводскими и фабричными корпусами чернела народом. Громко звучали запрещенные песни. Над рядами забастовавших реяли красные флаги - и всю короткую летнюю ночь, вплоть до рассвета, рядом со Скобским дворцом на улице строились баррикады...
Свернувшись калачиком, Царь мгновенно уснул.
И тут же приснилась ему знакомая улица с баррикадой и красным флагом над бочкой. Звучала песня:
Вставай, поднимайся, рабочий народ...
"Слезай, начинается!" - кричал ему снизу Володя Коршунов.
"Что... забастовали?" - спросил Типка. Сердце у него радостно заиграло.
Он кубарем скатился с чердака. Выскочив на улицу, даже зажмурился - так кругом было светло. Ночь еще не прошла. На синем небе, словно медаль на кителе жандармского офицера, сияла полная луна. Все кругом ярко серебрилось. Сумрачные тени лежали только вдоль забора и в углах.
Навстречу попались Цветок и Копейка. Согнувшись, они волочили тяжелое бревно. Оба торопливо в один голос заговорили:
"Видишь, баррикаду строим!"
Из подъезда вынырнула Фроська. Она жалостливо взглянула на Типку, покачала головой:
"Намаялся, сердешный".
"Кто, я?" - удивился Типка.
Со всех сторон люди все подходили к баррикаде, громоздили бочки, ящики, доски... Баррикада заметно росла. Она уже непроходимой стеной загородила улицу. Вдруг все заволновались.
"Казаки! Казаки!" - послышалось вокруг.
Вдали тяжело и звонко зацокали по булыжнику копыта лошадей. Тревога и сумятица возле баррикады усиливались, а цокот копыт нарастал.
От этого цокота Типка и проснулся.
Громко чирикали на крыше у слухового окна воробьи. Типка открыл глаза и громко чихнул. Лежал он, скорчившись на пыльной ветоши, в узком пролете чердака. Рядом вытянулся дымчатый кот с обрубленным хвостом и тоже крепко спал. Было уже совсем светло. Солнечные лучи золотили край неба.
Сразу вспомнив вчерашнее, Царь закрыл глаза: хотелось, чтобы продолжался сон. Удивила Типку тишина. Если не считать неугомонного воробьиного говора, было очень тихо. Заводы и фабрики не гудели, как обычно.
"Неужели забастовали?" - радостно подумал Типка, не отказываясь от навеянной сном надежды: если забастовали, то ему нечего больше бояться городовых! И Типка хотел уже спуститься вниз, но внезапно утреннюю тишину разорвал могучий, басистый заводской гудок.
- Балтийский, - упав духом, прошептал Царь, знавший наперечет голоса заводских гудков в окрестности.
Словно догоняя своего собрата, густым, крепким басом откликнулся кабельный завод. Немного запоздав, прерывисто, но звонко загудела ситценабивная мануфактура "Лютч и Чешер". И вслед в общий хор влились тонкий, захлебывающийся голос кожевенного завода и хриплый, словно недовольный бас гвоздильного. Уже гудела не только вся Василеостровская окраина, но и весь рабочий Петроград. Значит, ничего не случилось.
Напомнил о себе бесхвостый кот. Он подошел к Царю и жалобно мяукнул.
- П-проголодался, Гришка? - участливо спросил Царь. - Как ты нашел меня?.. - Вздохнув, погладил кота. Спуститься с чердака вниз, на двор, он уже не решался.
ТАЙНА ФРОСЬКИ
Фроська встала рано. Выскочив на двор, она увидела городовых. "Типку ищут", - побледнев, решила она. Осторожно подкралась к флигелю прачечной, юркнула в закоулок и сразу увидела выглянувшего из слухового окна Типку.
- Хоронись! - громким шепотом предупредила Фроська. - Городовые на дворе шныряют. Я тебя буду караулить.
Усевшись на камень возле прачечной, из окон которой валил густой пар, слышались голоса прачек и бульканье воды, Фроська зорко смотрела по сторонам и пела. Как только вблизи появлялись городовые, она начинала громко голосить. Пела она что придет в голову, то понижая, то повышая голос. Со стороны было слышно:
По улице мостовой
Шла девица за водой...
Видя, что Типке угрожает опасность, Фроська уже во весь голос тревожно извещала:
Как у наших у ворот
Стоял девиц хоровод...
- Веселая девчушка, - удивился городовой, уставившись на Фроську.
Стоял он, качая головой, сняв фуражку. Очевидно, песня Фроськи что-то напоминала ему родное, близкое. Кончив одну песню, Фроська начинала другую, а городовой стоял и слушал. Фроська уже хотела поругаться с ним, помешал заглянувший к ним околоточный Грязнов.
- Осмотрел чердак? - строго осведомился он.
- Так точно, ваше благородие! - молодцевато отрапортовал городовой, покосившись на Фроську, а про себя сердито пробурчал: - Полезай сам, у меня ноги не казенные.
Фроська благодарно взглянула на него и залилась еще более веселой победной песней, извещая Царя, что опасность пока миновала.
Прошло немало времени, пока полицейские удалились со двора и Фроська могла дать знать об этом Типке.
- Тип, - проговорила она, ловко, как мальчишка, взобравшись на чердак по водосточной трубе, - ты живой?
- Ушли? - осведомился Царь, подавая Фроське руку.
Типка уже жалел, что не ушел вечером из Скобского дворца, добровольно заточив себя под накалившейся от солнца железной крышей.
- Тип! - вдруг воскликнула Фроська, изумленно вытаращив глаза и хлопнув себя ладонью по лбу. - Какая же я дуреха! Какая же я ведьма! Правда ведь?
- Не знаю, - с испугом проговорил Царь, не понимая, почему она стала ведьмой. - Т-ты чего? - окончательно изумился Типка, когда Фроська, не добавив ни слова, решительно полезла обратно в слуховое окно.
- Я туточки, сразу вернусь, - пообещала она.
Царь проводил ее глазами, полными тревоги и недоумения.
Фроська примчалась к себе на верхний этаж, как стрела. Душа у нее ликовала. Мать укачивала в зыбке малыша. В комнате на веревке сохли пеленки, лоскутное одеяло покрывало кровать, давнишние, порванные обои на стенах топорщились складками. Но все кругом теперь казалось Фроське светлым и радостным.
- Я возьму? - попросила Фроська, порывшись в шкафчике и держа в руках горбушку хлеба, пару яиц и кусок вареного рубца.
- Положь на место! - строго приказала мать. - Весь Скобской дворец не накормишь.
Но Фроська не положила обратно. Ходила она вокруг матери, жалобно и укоряюще поглядывая, и молчала. Душа ее терзалась.
- Чадушко ты мое лихое! - затуманилась Дарья, поняв все без слов. - В кого ты только уродилась такая жалостливая? Возьми, - разрешила мать и тут же предупредила: - Сейчас же вертайся обратно. Я скоро уйду. С Колькой будешь сидеть.
Фроська со своими припасами опрометью выскочила из комнаты. Вернувшись на чердак, выложила на колени Типки все, что принесла.
- Ешь! - приказала она. - Хочешь, я тебе и молока принесу?
- Спасибо, - поблагодарил Типка, но от молока наотрез отказался.
Фроська вскоре ушла.
А через некоторое время постепенно один за другим вожаки скобарей, оповещенные Фроськой, стали появляться на чердаке прачечной. Перед Типкой теперь лежала не только Фроськина горбушка хлеба, но и другие припасы, принесенные наиболее догадливыми скобарями.
На корточках, поджав под себя ноги, вместе с Фроськой сидели Цветок, Копейка и с нескрываемой гордостью смотрели на Царя. Был он хоть и мрачен, но спокоен.
- Как же ты теперь, Царь? А-а? - интересовался Копейка, не сводя со своего друга преданных глаз. Предложи ему Царь вместе бродяжничать, Копейка не задумываясь ушел бы с ним.
- Не пропаду, - беспечно отвечал Типка. В присутствии Фроськи он снова чувствовал себя Царем.
- Жить тебе здесь нельзя, - предостерегали его скобари, видевшие утром полицейских на дворе.
- Будут тебя ловить...
- С-сам знаю, - хмурился Царь. Предстояло ему, как только наступят сумерки, уходить из родного Скобского дворца в неведомые края. А куда - никто из скобарей не мог посоветовать. Не знал и сам Типка.
- Поеду в Казань. Там у меня двоюродный брат сапожничает, - наконец сообщил Типка, вспомнив про своего дальнего родственника, которого он никогда в глаза не видел, но неоднократно слышал о нем от Иванихи. Сказав о Казани, Царь заметно повеселел. Где точно находилась неведомая Казань, он и сам еще толком не знал. Не знал никто и из скобарей. Но все восприняли слова Типки как непреклонное решение и задумались.
- На поезде придется ехать, - первая нарушила молчание Фроська.
- Ясное дело, не пешком же, - отозвался Копейка, обрадовавшись решению Царя.
- До Казани, наверное, тыща верст, не меньше, - добавил Цветок.
Все согласились.
Каждый из присутствовавших мысленно представил себе эту "тыщу" верст и еще больше проникся уважением к своему вожаку, которому предстояло в ближайшие дни одному одолеть такое огромное расстояние, и притом без единого гроша в кармане. Первым практически подошел к делу Серега Копейка. Он был торговый человек, имел самостоятельный заработок от продажи газет и знал, что нужно.
- Возьми, хмырь, у меня три рубля, - предложил он. - Чайник мне должен. Стребую с него немедленно и тебе отдам.
- Так Чайник тебе сразу и раскошелится, - скептически отозвался Цветок, с явным огорчением вспоминая свой нелепый разговор про щербатый пятак. - У него, жилы, оторванной подметки не выпросишь.
Все сразу зашумели.
- Пускай только попробует не отдать! - немедленно загорелась Фроська.
Хмурый Царь, благодарно посматривая на своих друзей, хранил гордое молчание. Скобари уже не спрашивали его совета. Каждый хотел чем-нибудь помочь Царю.
Дежуривший внизу у флигеля прачечной часовой, зорко охранявший новую резиденцию Царя, с опаской поглядывал по сторонам. Слишком шумно вели себя скобари на чердаке. Поэтому часовой очень обрадовался, когда из слухового окна поспешно полезли по водосточной трубе друзья Царя.
Инициативой по-прежнему владел Серега Копейка. Сорвав с головы Цветка картуз, он торжественно и бережно положил его замасленным верхом на камень. Немного помедлив, Копейка разыскал в многочисленных карманах жилетки свой счастливый щербатый медный пятак, бросил в картуз и выжидающе оглянулся. Примеру Копейки последовал Цветок.
Возле флигеля прачечной рядом с лежавшим на камне картузом остался часовой. Копейка с Фроськой немедленно отправились к чайной "Огонек" разыскивать Ванюшку Чайника. Цветок пошел по двору.
То там, то тут собирались кучки ребят. О чем-то шептались. Убегали домой и снова возвращались. Одним Цветок подносил к носу кулак, другим говорил что-то на ухо, горячо убеждая. Ребята то и дело появлялись в закоулке флигеля прачечной. Заботливо клали в лежавший на камне картуз кто копейку, кто две, а кто и медный грошик. Добровольный сбор на дорогу Царю шел успешно.
КАТАСТРОФА
Ванюшка, Копейка и Фроська втроем стояли у подъезда и яростно пропирались. Шел неприятный для Ванюшки разговор о деньгах.
- Отдавай! - Копейка наступал на Ванюшку.
- Подождешь! Чего пристал? - сердился Ванюшка. - Будут деньги, отдам.
- Неси сейчас же! - неумолимо требовала и Фроська, буравя Ванюшку злыми, еще более почерневшими глазами.
Ванюшка бледнел и краснел, чувствуя угрызения совести. Фроська и Копейка не стали скрывать, что деньги предназначались Царю. Где находился Царь, по-прежнему оставалось для Ванюшки тайной. Но то, что он убежал из-под стражи и собирался теперь уходить в изгнание, Ванюшка понял сразу.
Как мог, Ванюшка хитрил, изворачивался. Глухое отчаяние все более овладевало им. Чувствовал он себя кругом виноватым.
- Ежели ты только сейчас не отдашь!.. - грозно наступал на него Копейка.
- Попробуй не отдай! - предупреждала и Фроська, глядя на него тигром.
Фроська видела, что Ванюшка от волнения тяжело дышит. "Значит, не потерял еще совесть", - думала она и еще решительнее подступала к Ванюшке, не давая ему передышки.
И Ванюшка сдался.
- Принесу, - пообещал он, меняясь в лице, и поплелся обратно на кухню чайной.
Фроська и Копейка остались дожидаться у подъезда. Ванюшка задыхался. У него был один-единственный выход.
"Возьму", - лихорадочно думал он, стараясь побороть нахлынувшее отчаяние. "Никто не заметит", - подбадривал он себя, решаясь на отчаянный шаг.
Раньше за буфет Ванюшка заходил смело, без какой-либо задней мысли. Теперь пробирался за стеклянную стойку буфета медленно и осторожно, трусливо озираясь по сторонам. Но окружающим не было никакого дела до Ванюшки.
Посетители, как обычно, шумели за столиками. Новая судомойка, молоденькая деревенская девушка, усердно звенела над лоханью посудой и ножами. Мать Ванюшки отпускала обеды половым. Дед неторопливо и важно прохаживался за буфетом, беседуя с кем-то из посетителей.
Взглянув в окно, Ванюшка снова увидел Фроську. Она стояла у подъезда, словно солдат на часах. А Ванюшка вертелся за буфетом, косился на серебряные монеты и медяки, лежавшие в ящике кассы в своих гнездах, на скомканные кредитки и, обливаясь холодным потом, терпеливо ждал. Дождавшись, когда дед отлучился из кухни, а мать разговаривала с Любкой, Ванюшка решительно запустил руку в деревянный ящик кассы. Вытащив из заднего отделения зелененькую трехрублевую ассигнацию, смял и сунул в карман. Мельком взглянув на мать, он еще более побелел. Широко раскрытыми глазами смотрела она на него и, очевидно, все видела.
Не раздумывая, со всех ног, чуть не сбив деда в дверях, Ванюшка бросился из-за буфета к выходной двери на двор.
- Принес? - сунулась к нему Фроська.
Ничего не говоря, Ванюшка сунул ей в руки злосчастную трехрублевку и опрометью помчался к воротам дома.
Вернуться обратно на кухню он не мог. Уже на улице, за углом возле булочной, Ванюшку догнала запыхавшаяся мать. Она схватила его за руку и повела домой. Ванюшка покорно шел рядом, не вырываясь, опустив голову и чувствуя в груди необычайную пустоту. В глаза матери он боялся взглянуть.
В ИЗГНАНИИ
Когда совсем стемнело, Царь со своей свитой, соблюдая необходимую осторожность, вышел из Скобского дворца. Вдали на значительном расстоянии шли добровольцы разведчики. По сторонам и по противоположному тротуару шла охрана, готовая в любую минуту прийти на помощь к Царю. Царя провожали Серега Копейка, Цветок и Фроська.
Узелок с разной снедью, завернутый во Фроськин ситцевый платок, бережно нес Цветок. Копейка, охраняя Царя, шел с железной палкой в руках. Фроська шла рядом с Царем.
На перекрестке у Большого проспекта скобари расстались с Царем. Цветок отдал узелок с продуктами. Каждый стремился пожать руку Царю, сказать на прощание что-нибудь ласковое, значительное.
- Возвращайся к нам, Тип, - упавшим голосом попросила на прощание Фроська.
- Я в-вернусь, - пообещал Царь, как-то странно заморгав глазами и не узнавая своего разом обмякшего голоса. Впервые он уходил от своих верных друзей, ближе которых у Типки на белом свете уже никого не было.
Дальше, по людной освещенной улице, Царь пошел один.
Ночевал он на берегу Финского залива в Галерной гавани, забравшись под опрокинутую лодку. Спал долго - спешить было некуда. И когда вылез из-под лодки и стал греться на песке под лучами солнца, время незаметно подвинулось к полудню.
Забрав свой наполовину опорожненный узелок, бодро шагал Типка к Невскому. Шел и видел перед собой Фросю, ее черные глаза, слышал ее голос. Накануне, когда они вместе сидели на чердаке, она спросила:
- Ты что же, Тип, к нам никогда и не вернешься?
- Вернусь, - ответил он.
- Возвращайся, - тихо попросила она.
Ласкового слова для Фроси у Типки в ту минуту не нашлось. Не нашлось нужного слова и когда они расставались, хотя Фрося снова повторила свою просьбу: "Возвращайся к нам, Тип". Теперь Типка горько жалел, что так ничего и не сказал Фросе.
Закинув за спину узелок, сунув по своей неизменной привычке руку в карман широких штанов и выставив грудь в полосатой тельняшке, уходил Царь все дальше и дальше от Скобского дворца.
На Малом проспекте его внимание привлекло свеженаклеенное объявление главнокомандующего армией генерала Рузского о начавшихся забастовках в Петрограде. Генерал призывал рабочих не бастовать. Типка понимал теперь, что найденные им листовки имели какое-то отношение к приказу генерала Рузского.
Вдали, куда держал путь Типка, сияла на солнце громадная золотая голова Исаакия. Перед ней торчал, уткнувшись в безоблачное небо, острый как штык шпиль Адмиралтейства.
На набережной Царь нарвался на городового. Скрыться он не успел. Но городовой отнесся к Царю милостиво и только назидательно пожурил:
- Прешь, как дубина, напролом. Видишь, чистая публика идет. Взял посторонился бы...
Царь ничего не ответил, поспешно удаляясь от городового. Шел он по-прежнему напролом, порой задевая встречных. Ему давали дорогу, сторонились и при этом ворчали:
- Безобразие!
На площади возле Крюкова канала маршировали запасные.
Мимо громадных, многоэтажных домов Невского, одетых в гранит и базальт, по широким асфальтовым тротуарам безостановочно текли потоки нарядно и пестро одетых люден. Блестели под полосатыми полотняными шатрами зеркальные витрины магазинов с выставленной в них всякой всячиной. Неумолчно звенели по блестящим рельсам красно-желтые трамваи, облепленные пассажирами. Стремительно пролетали мимо, сверкая лаком и сбруей, быстрые, как ветер, лихачи. Мелькали автомашины, оставляя позади себя серые дымки. Царь подошел к Казанскому собору, поглядел на массивные полированные гранитные колонны, на чугунные цепи между ними. Прошел по Аничкову мосту мимо вздыбившихся бронзовых коней, которых крепко держали бронзовые полуголые фигуры.
- Ишь ты!.. - удивленно качал головой Типка, поражаясь бесстрашию и мужеству окаменевших людей. Силу и ловкость он очень любил.
Теперь, когда он расставался с Питером, может быть надолго, все попадавшееся Типке на пути воспринималось по-особому, словно он видел это впервые.
Но вот людской поток на улице как-то странно заволновался, зашумел, когда мимо Типки проследовала нарядная кавалькада лошадей.
- Царь! Царь! - послышались удивленные голоса.