Лучи утреннего солнца еще не коснулись самого высокого минарета, когда в дом Махмуда проскользнул подросток. Он передал шубнику коротенькую записку. Знакомым почерком Насыра там было написано всего несколько слов: "В пятницу выходи на базар со всеми своими вещами. Продавай их только по отдельности. Все будет хорошо".
* * *
Никогда на хивинском базаре не было такого стечения бедного люда, и все стремились в скорняжный ряд, где Махмуд распродавал свое имущество. Никто из хивинцев ни до, ни после этого не видел такого необычайного торга.
- Продаю иголку,- говорил Махмуд.
- Даю двадцать золотых! - кричали в толпе.
- Даю двадцать пять!
- Я беру за сорок.
Всем было известно, что на один золотой можно купить сто иголок, но покупатели продолжали повышать цену. Они кидались на старую посуду, будто это были драгоценности, отдаваемые даром.
- Продается моток ниток,- объявлял Махмуд, и цены сразу становились невероятно высокими.
Десять ткачей торговались за этот моток с десятью пастухами. Это был последний моток ниток, и никто не хотел уступать. Тогда в спор вмешался Юсуп.
- Чего вы спорите? - сказал он.- Разделите нитки на двадцать частей и отдайте за каждую часть все, что у вас есть.
Странный совет дал базарный мальчишка. В другой раз почтенные люди прогнали бы такого советчика, а тут почему-то послушались.
За обычную нитку ткачи вываливали на прилавок все серебро и всю медь, которую наскребли со дна сундуков. Пастухи отдавали самых жирных баранов.
Странный был в этот день базар. Никто ничего не покупал: ни лепешек, ни плова, ни перца. Купцы с заморскими товарами сидели, как сироты, и с тревогой поглядывали на толпу возле лавки Махмуда.
- Что хивинцы - сбесились?
Сыщики и доносчики рыскали по базару и выспрашивали у людей, что происходит.
Никто не говорил им правды. Кузнец, купивший половину глиняной тарелки, ответил так:
- Очень нужна мне эта посуда. Если бы было денег побольше, я бы и вторую половину купил.
Непонятный это был торг, хотя многие простые люди знали секрет. Помогать деньгами врагу веры строго запрещено, но покупать у него имущество никто запретить не может. Вот потому-то так дорого стоили старые вещи веселого шубника.
Вечером Махмуд сосчитал выручку.
В большом кожаном мешке медными, серебряными и золотыми деньгами набралось больше десяти тысяч. Штраф можно было выплатить. Можно было оставить матери на пропитание, чтобы со спокойной душой отправиться в дальнее изгнание.
- Вот видишь,- сказал Махмуд матери,- ты говоришь, что у меня много врагов. Но у меня еще больше друзей, потому что друзья моих друзей - мои друзья, а враги моих врагов - тоже мои друзья.
Дом Махмуда почти пуст. Все продано. Один котелок, одна тарелка, один помятый медный чайник. На супе лежат кошма и тоненькое одеяло. Это все для матери. Для нее же в небольшом кошельке деньги. Если экономить, то на год хватит.
Сидят на супе двое - мать и сын. Сын думает о матери, а она - о нем.
Хоть и знаю, сынок, что чист ты душой, но, если шейх говорит, будто грешен, не верить не могу. Сходи ты в Мекку, поклонись святым камням, может, и получишь прощение от аллаха.
Долог путь до Мекки, но не о нем задумался Махмуд. "Как же матери без меня жить? Конечно, с голоду не умрет, добрые люди помогут, да тяжело ей будет".
- Сходи, сынок, в Мекку,- просит мать.- Поклонись святым камням.
Как матери откажешь! Всю жизнь с верой в аллаха прожила. Не разубедить ее.
- Схожу, мама,- обещает Махмуд, а сам думает, что и после возвращения из святых мест не будет ему жизни в Хиве: очень уж рассвирепели шейхи и муллы.
Вечереет. Завтра наступит седьмой день, надо будет уходить. За все эти темные дни никто, кроме Юсупа, не решился навестить шубника. И обижаться нельзя. Тяжелую кару понесет нарушитель закона. Один Юсуп не боится навещать шубника. Первый раз он зашел через дверь, как все люди ходят, а потом приметил отверстие в нижней части дувала, где арык во двор проходит, стал через арык проползать со стороны бахчей. Нужно только сторожа бояться, как бы не подумал, что Юсуп дыни и арбузы ворует. Ну да ничего, сторож стар и подслеповат. Чуть сумерки, он в шалашик камышовый заберется и оттуда покрикивает.
Так было и в этот вечер. Юсуп подождал, когда старик в шалаш уйдет, проскользнул, словно уж, между грядок, спрыгнул в арык и пошел по колено в теплой вечерней воде. Потом он пролез в глиняную трубу, вмазанную под дувалом, и, стоя прямо в воде, вежливо поздоровался.
- Здравствуйте,- сказал и приложил руку к животу, как старшие делают.
Улыбнулся Махмуд, и даже мать улыбнулась. Очень это смешно, когда человек через арык пролез, а здоровается как ни в чем не бывало.
- Дядя Махмуд, я вам сегодня два письма принес,- с гордостью сказал мальчик и полез за пазуху.
Первое письмо содержало напутствие друзей Махмуда. Простые люди желали ему счастливого пути и скорого возвращения: "Мы не знаем, куда ты пойдешь, но знаем, что ты вернешься. Мы не знаем, что тебе готовит будущее, но уверены в твоей силе".
Внизу стояло тридцать подписей, а еще ниже приписка: "Если ты повстречаешь хорезмийцев, мастеров из Хивы, Ургенча и других городов нашей родины, тех, что Чингис-хан продал в далекие южные страны, то приведи их домой. Это будет твоим главным подвигом".
Второе письмо было совсем коротеньким. Махмуд прочитал его с особым волнением и не знал, радоваться ему или горевать.
"Пусть люди, узнав о моем поступке, смеются надо мной. Пусть меня проклянут муллы, как прокляли Вас, но я хочу сказать, что, где бы Вы ни были, я всегда буду помнить Вас и буду ждать Вашего возвращения. Мне ничего не нужно в ответ, но если Вы хотите вернуться, то оставьте мне что-нибудь на память. Таджихон".
Думая об изгнании, Махмуд все эти шесть дней не хотел признаваться себе, что не только разлука с матерью, друзьями и родными печалит его...
И теперь, когда он узнал, что дочь скорняка тоже страдает, ему стало еще тяжелее.
- Я вернусь, мама,-сказал он.-Я сильный и не боюсь будущего. Я обязательно вернусь.
- Дядя Махмуд,- спросил Юсуп,- а вы кем будете в изгнании? Шубником или борцом? А может, учителем? Я видел много ученых людей. Они все слабы, как трава осенью. Я видел много силачей-пахлаванов. Они совсем неграмотны. Вы такой сильный, а все время книги читаете, учитесь. Вы такой ученый, стихи писать можете, и к тому же самый лучший борец в Хиве, и по канату ходите, словно вы не шубник, а китайский канатоходец. Почему это?
Юсуп всегда задавал столько вопросов кряду, что Махмуд уже привык отвечать только на последний.
- Я был совсем-совсем маленький,- ответил Махмуд,- когда умирал мой отец. Он сказал мне тогда такие слова: "Сила без знания подобна падишаху, лишенному справедливости, а знание без силы подобно справедливому падишаху без войска. Когда же знание и сила равны между собой, дела идут по желанию".
- Дядя Махмуд,- опять спросил Юсуп,- а книги вы продали?
- Нет,-ответил Махмуд,- книги ты отнесешь Насыр-ата и попросишь, чтобы он их получше спрятал.
- А что передать Таджихон? - спросил мальчик.
- Я сам отнесу ей мое письмо. Ты не сумеешь этого сделать.
...На рассвете седьмого дня Махмуда уже не было в Хиве. Плакала старая мать, отбивая поклоны первой молитвы. На востоке за красными песками Кызыл-Кумов вставало желтое солнце, а во дворе Насыр-ата возле комнаты Таджихон лежал огромный мельничный жернов. На сером пористом камне было высечено: "В моем доме не осталось ничего, что я мог бы подарить тебе. Пусть этот камень, который никто в Хиве не сможет больше поднять, напоминает тебе о силе моей любви. Я вернусь".
Буду искать
Из всех, кто ушел, не оставив следа,
Вернется ли кто для рассказа сюда?
Омар Хайям
Попробуйте найти в пустыне Кара-Кум горсть песчинок, рассыпанных сорок лет назад. Гоняет ветер сухие волны барханов, вольно гуляют они по бескрайним просторам, черные смерчи поднимают огромные массы песка и уносят их далеко. За моря. За горы. За тридевять земель.
Попробуйте найти в великом коловращении народов, вызванном нашествием монголов, ту тысячу лучших хорезмийских мастеров с семьями, что по приказу Чингис-хана были обращены в рабство и проданы какому-то восточному царю. Насилия диких захватчиков гоняют по странам сотни тысяч людей. С места на место движутся целые народы. Попробуйте найти тысячу хорезмийских мастеров, угнанных сорок лет назад.
Но люди не песчинки.
И Махмуд решил: "Буду искать".
Он расспрашивал всех, кого встречал в пути, и люди удивлялись. "Зачем этому молодому парню знать то, что было сорок лет назад, зачем вообще вспоминать о таких бедах? Что было, то прошло",- думали эти люди.
- Может, их убили по дороге за непослушание,- говорили одни.- Ведь хорезмийцы - бунтовщики.
- Может быть, они погибли в пустыне во время смерча. Это часто бывает,- высказывались другие.
- Это было давно,- отмахивались третьи.- Кто знает, куда завели их пути аллаха.
Махмуд проходил по тому основному пути, что вел из Хивы на юг. Он миновал Хозарасп, Тахирию, Джегирбент и пришел в город Дарган. На весь восток славился Дарган своими виноградниками. Круглый год ездили сюда купцы за сладким черным и золотым кишмишом.
Именно здесь, в Даргане, слава Махмуда вышла за пределы Хорезма. Именно тогда Махмуд-Пахлаван получил свое второе имя, имя-титул. Его стали звать Палван-ата - отец богатырей.
Махмуд и раньше славился как борец-любитель, но это была слава среди друзей, потому что на Востоке, кроме любителей, издавна существовали борцы-профессионалы. Это, как правило, были огромные, грузные люди, самоуверенные и равнодушные, продававшие свою силу за деньги. Среди них существовали свои обычаи и свои приемы. Их схватки часто были не настоящей борьбой, а вроде бы театральным представлением, когда борцам заранее известно, кто кого победит, кто какой применит прием и как будут разделены деньги, уплаченные зрителями. Но профессиональная борьба сделала их на три головы выше борцов-любителей. Они знали больше приемов, были более выносливы и ловки.
Пять таких странствующих борцов и заехали в Дарган, где давали представление на базарной площади.
Ныне известно много способов борьбы. В старину их было не меньше. В Узбекистане популярна борьба кураш, в Азербайджане - гюлеш, в Армении - кох, в Туркмении - гореш, грузины любят борьбу чидаоба.
По-разному разные народы называют свой любимый вид борьбы, по-разному борются борцы, разные существуют правила и приемы. И все-таки если сравнить старинную борьбу с современной, то окажется, что все эти способы очень похожи на тот вид интереснейших спортивных соревнований, который теперь называется вольной борьбой.
В тот далекий день, почти семьсот лет назад, когда Махмуд оказался в Даргане, странствующие пахлаваны боролись на утоптанной площади возле караван-сарая. Огромная толпа стояла вокруг. Ловко работая плечом, Махмуд пробился вперед. Стоящие сзади напирали, и круг зрителей заметно сужался. Борьба была очень интересной! Странствующие пахлаваны применяли самые разнообразные приемы. Они боролись в высокой стойке, атаковали неожиданно и красиво.
Зрители охали и ахали. Но Махмуд был знатоком и постепенно стал улавливать то, что было скрыто от глаз непосвященных. Ему нравились приемы, особенно тот, когда борцы, сойдясь грудь с грудью, плотно захватывают руку и туловище, а нога обвивает ногу противника изнутри.
"Если это хорошо получится,- думал Махмуд,- то противника можно легко поднять и бросить через себя".
Но борцы не торопились с бросками. Позволив удобно захватить себя, они пыхтели, крякали, ругались, возносили молитвы и... расходились с удрученным видом.
Так повторялось несколько раз, пока зрители не уставали удивляться, а в самый неожиданный момент борьба заканчивалась не очень хитрым, но красивым броском.
После схватки глашатай собирал деньги, и опять начиналась борьба. Вторая пара борцов работала на своих приемах. Махмуд узнавал в них знакомые ухватки виденных ранее заезжих пахлаванов, старинные бухарские подсечки и зацепы, но не переставал удивляться, что борцы слишком много трудятся, когда успех был бы, кажется, простым.
После второй пары сделали небольшой перерыв, и глашатай объявил:
- Теперь настала пора показать свою силу здешним борцам. Кто желает?
На круг никто не выходил.
- Кто хочет сразиться? - опять выкрикнул глашатай.- Пахлаваны дарят победителю халат.
Махмуд насторожился. Путь от Хивы до Даргана он прошел пешком. Ему хотелось выиграть хотя бы столько, чтобы заплатить за место в караване или купить себе ишака.
- А как выиграть ишака? - деловито спросил он.
В толпе засмеялись, а глашатай сказал:
- Чтобы выиграть ишака, нужно победить любого из приезжих пахлаванов.
Махмуд шагнул на середину круга. Если разобраться, то не только из-за ишака решил он бороться. Махмуду хотелось попробовать силу, а когда он решился, то подумал: "Терять мне нечего. Проиграть таким хорошим борцам не стыдно. Но уж рисковать так рисковать! Ишак хорош для ближних дорог. В пустыне нужнее верблюд".
- А что нужно, чтобы выиграть верблюда?
Тут усмехнулся и глашатай:
- Чтобы выиграть верблюда, нужно победить главного пахлавана.
Люди в толпе откровенно смеялись и подталкивали друг друга локтями.
Поражение не пугало Махмуда: он не столько думал о победе, сколько о приемах борьбы.
Его противник, наоборот, думал только о победе. Вернее, не думал, а был уверен. Это был рослый и красивый человек с умными, всегда прищуренными глазами. В короткой, ладно подстриженной бороде еле заметно пробивалась седина. Звали его Асам-пахлаван. Борцы сошлись. Противник применил тот самый понравившийся Махмуду захват с обвивом ноги и стал валить его навзничь.
"Как глупо,- подумал Махмуд.- Ему надо кинуть меня вверх, а он валит". Махмуд упал, но не лопатками, как ожидал противник, а боком. В одно мгновение Махмуд вновь оказался на ногах и захватил противника тем же самым приемом. Но Махмуд не стал его валить, а подкинул вверх, бросил через плечо назад и уложил на лопатки.
Когда утихли приветствия, поверженный богатырь ринулся на Махмуда:
- Давай еще раз!
- Нет,- сказал Махмуд.- Мне только верблюд был нужен.
- Не верю,- упрямо возразил пахлаван.- За верблюда так не борются. Ты решил опозорить меня. Ставлю четырех верблюдов, что ты не кинешь меня еще раз.
- Но у меня только один верблюд,- сказал Махмуд,- и я не хочу его проиграть. Ты очень искусен.
- Не надо мне твоего верблюда,- дрожа от обиды, сказал богатырь.- Я ставлю четырех, чтобы доказать свою силу.
Махмуд заколебался. Он не был азартным, как большинство борцов. Для него все это было лишь развлечением.
- Ладно,- согласился он.- Я покажу тебе один хивинский прием.
Они опять сошлись.
На этот раз схватка была еще короче. Махмуд захватил правую руку и правую ногу противника, рывком затянул его себе на плечи, продолжая тянуть за руку, протащил вниз и кинул спиной на землю.
* * *
В тот день из города вышло в разных направлениях три каравана, и всюду, где они проходили, где продавали сладкий кишмиш, становилось известно об удивительной борьбе в Даргане.
Но ни с одним из караванов не выехал Махмуд.
Он находился в домике, где остановились странствующие борцы. Асам-пахлаван привел его сюда, чтобы расплатиться за проигрыш.
Во дворе стояли широколапые тощие верблюды. Их было пять.
- Все твои,- сказал Асам-пахлаван и отвернулся.
Другие борцы тоже старались не смотреть на верблюдов и не хотели встречаться взглядами с Махмудом.
- Все твои,- повторил Асам-пахлаван не оборачиваясь, и Махмуд заметил, что коротко остриженный затылок сплошь серебрится.- Все твои. Забирай.
- Успеется,- почему-то сказал Махмуд.- Куда торопиться.
Вообще-то говоря, Махмуд не хотел задерживаться. Ему не терпелось ехать дальше. Но это было минуту назад, а теперь что-то изменилось.
- А у вас других верблюдов нет? - спросил он.
- Какие есть, таких даем,- резко ответил Асам-пахлаван.-Забирай и уходи.
- Нехорошо так,- возразил Махмуд.- Ведь мы даже не познакомились. Может, нам в одну сторону ехать, а вы меня гоните.
Махмуд огляделся. Там, на площади, заезжие борцы казались ему воплощением силы, ловкости и самоуверенности. Здесь он увидел другое. Это были бедные люди. Они сразу сняли свои красивые одежды и облачились в потрепанные халаты. В казане, под которым еще тлели угли, он увидел гороховый плов с редкими кусочками нежирной говядины.
- Я не возьму верблюдов,- неожиданно для себя и для окружающих сказал Махмуд.- Я не люблю возиться со скотом. Вот если вы едете в сторону Бухары или Самарканда, я попрошу вас взять меня с собой.
...Закат сначала был оранжевым, как абрикос, потом посветлел и стал нежно-золотой, словно ломоть дыни. Махмуд сидел на корточках перед скудным достарханом хозяев и рассказывал им свою историю.
Асам-пахлаван, как старший, за ужином изредка кивал и вставлял одни и те же слова:
- Мы понимаем тебя, Махмуд. Мы бедные люди, как и ты.
Потом борцы, начиная с младшего по возрасту, поведали каждый свою историю.
Все они были из разных мест. Все по разным причинам лишились родного крова и, случайно повстречавшись, сдружились и ездят вместе, показывают свое искусство людям и живут на то, что удается собрать во время представлений.
- Поедем с нами,- предложили они Махмуду.- Ты силен и ловок. Будешь бороться с нами. Мы научим тебя, ты научишь нас. До Бухары нам с тобой по пути, а дальше видно будет.
И Махмуд стал странствующим борцом.
Он шел по тому пути, которым когда-то прогнали хорезмийцев. Десятки самых крупных городов Средней Азии с интересом встречали знаменитого Махмуда-Пахлавана.
Борцы - его случайные товарищи - теперь только начинали схватки, разжигали страсти своей красивой, но несерьезной борьбой, а поединки с местными знаменитостями всегда проводил сам Махмуд.
Постоянные упражнения с товарищами сделали его еще более сильным и гибким. Он узнал все способы борьбы, освоил самые совершенные приемы. В его атаках была такая стремительность, такое бешеное чередование выпадов, подсечек, бросков, что зрители часто не понимали, почему тот или иной борец, считавшийся непобедимым, внезапно оказывался на лопатках.
Хорошо было ездить с Махмудом его товарищам.
После каждой победы прибавлялось запасов в переметных вьюках, звенели золотые в общем кожаном мешке.
Одного не понимали борцы: почему Махмуд тратит деньги на книги, почему так долго беседует с местными стариками?
А Махмуд записывал все, что слышал интересного о прошлом стран и государств, записывал сказки и легенды, способы лечения болезней, делал описания городов, рек, гор, через которые лежал его путь. Но больше всего Махмуда интересовала судьба его земляков.