А офицер добрался до вершины, пристроился там на ветках и, вытащив из кобуры большой черный бинокль, направил его на Курсавку.
- Наверное, красные нажимают, - сказал я. - Должно быть, уже совсем близко.
- Они им еще покажут, - важно сказал Васька. - Пускай пока по веточкам прыгают.
У колес крытой платформы, отворачивая железные фартуки и наливая густой мазут в буксы, суетился смазчик. Между вагонами, у сцепки, слесарь стучал молотком по ржавому фаркопу. Сбоку по перрону ходил часовой и посматривал за ним.
Рослый носатый офицер с тремя звездочками на широких погонах прохаживался у бронированных платформ. Это был командир бронепоезда "Победа". Размахивая руками, он о чем-то говорил с молодым офицером. Офицер был тот самый, в перчатках, со шпорами, который приходил к нам с начальником станции.
- Это черт знает что такое! - говорил командир бронепоезда. - Пожрать ничего у вас не найдешь! Это безобразие, господин комендант. О чем вы думаете? Нигде я не видел такого кавардака, как на вашей станции. Где же буфет?
- Не могу знать, - отвечал офицер. - Я прибыл на эту станцию всего лишь три дня тому назад.
- Позвать сюда начальника станции! - распорядился командир.
Комендант забрякал по перрону шпорами и скоро вернулся с маленьким человечком в красной фуражке.
Командир выпрямился во весь рост, скосил глаза на маленького человечка и процедил сквозь зубы:
- Что у вас - станция или кабак? Почему буфета нет?
- Офицеры пошалили маленько, ваше высокоблагородие.
- Офицеры? Не может быть этого. Наша "добровольческая армия" спаяна чувством дисциплины и долга.
- Это совершенно справедливо в отношении армии, - робко отвечал начальник станции, - но буфет все же растащили.
- Вздор, - сказал командир, пожимая плечами.
- К сожалению, это именно так. Но я могу разыскать хозяина буфета. Насколько мне известно, у него еще имеются запасы продуктов, - сказал начальник станции.
Офицер вытаращил глаза.
- Есть запасы? В таком случае немедленно разыщите его. Солдаты дроздовского полка не могут ждать.
- Будет исполнено, господин командир!- гаркнул начальник станции и скрылся в дверях третьего класса.
Через полчаса он снова появился на перроне. Под руку он вел хозяина буфета.
Рядом с буфетчиком начальник станции казался затрепанным пароходишком, который ведет на буксире огромную, неуклюжую баржу.
Хозяин буфета, грузин, шел с опаской и перепуганно улыбался.
- Хорошо, командир, - сказал он, выслушав носатого офицера, - буфет будет, ты только порядок наведи…
- У меня порядок будет. У меня народ выдержанный и честный, - сказал командир.
Буфетчик усмехнулся в усы:
- Честный народ сделал меня бесчестным.
- Не горюй, - сказал командир. - Ты свои барыши живо наверстаешь. Только вот что, голубчик, приготовь для меня хороший шашлычок по-карски да святокрестовского пару четвертушек.
Грузин кивнул головой и ушел.
Вскоре на вокзале за дубовым прилавком буфета заметались официанты в белых пиджаках, а за столиками стали рассаживаться нижние чины бронепоезда "Победа".
На перроне стало совсем пусто. Только мы с Васькой разгуливали взад-вперед и рассматривали броневик. Из паровоза, похожего на обрубленную болванку металла, выходил тонкой струйкой, как из курящейся бомбы, дымок.
На двух грузных американских платформах стояли на стальных вращающихся станках длинные зеленые пушки. В открытый хобот можно было всунуть голову, а у оси ствол пушки не обхватить руками.
Платформы с морскими пушками находились посредине бронепоезда, а спереди и сзади к ним были прицеплены товарные платформы с трехдюймовками в зеленых брезентовых чехлах.
- Не справиться красным с такой махиной. Здорова уж больно, - скачал Васька, разглядывая замки у орудий. - У наших ни одной такой нет.
- Подумаешь, счастье заморское, - ответил я Ваське. - Как начнут наши садить бомбами с аэропланов, так от их пушек только мокрое место останется.
- Да, как же! - передразнил меня Васька. - Они смотри какие толстые.
Мы пошли по перрону. Заглянули в широкие окна вокзала.
Там в буфете пьяные дроздовцы скинули английские шинели и плясали русского.
Приплясывая, они подходили к стойке, на ходу опрокидывали рюмочку и хватали прямо с жаровни курицу или кусок жареного судака.
- Послушай, нельзя так! Зачем берешь! Плати, пожалуйста, - говорил хозяин буфета.
Никто не хотел платить.
- Командир заплатит. Присылай по почте счет, - кричал безусый юнкер. Он стучал по стойке кулаком, заставляя плясать стаканы, бокалы, бутылки и рюмки.
- Молодой офицер, мы просим тебя - не буянь, пожалуйста, - терпеливо уговаривал его буфетчик.
Юнкер продолжал барабанить по стойке и орал во всю глотку:
Наш казак здоровый силой,
Наколол чертей на вилы,
Жура-жура-журавель,
Журавушка молодой.
Бронепоезд прет со свистом,
Вспоминая коммунистов,
Жура-жура-журавель,
Журавушка молодой.
Буфетчик смотрел на него круглыми грустными глазами, потом схватился за голову и выбежал на перрон.
- Куда это он? Наверно, командиру жаловаться, - прошептал Васька. - Бежим следом.
Буфетчик пробежал по всему перрону и шмыгнул через подъезд на площадь. Мы за ним.
- В квартиру начальника побег!
Крайнее окно в столовой было широко открыто.
Мы с Васькой знали где у начальника станции столовая, где спальня. Мы, бывало, часами стояли под его окнами и слушали граммофон.
Васька уцепился за подоконник и сунул нос в квартиру начальника.
Я дернул его за штанину.
- Куда лезешь? Заметят.
- Смотри, колбасы сколько, - тихо сказал Васька.
Я тоже заглянул в окно. Посредине комнаты стоял длинный стол, накрытый желтой скатертью. Он весь был уставлен большими и маленькими тарелками и тарелочками с блестящей черной икрой, с желтым, в дырочках, сыром, с аккуратно нарезанными кружками копченой колбасы. На столе было много открытых консервных банок, а среди них шеренгой стояли высокие рюмки с красным вином. Над столом на медных цепях висела большая керосиновая лампа.
Начальник станции сидел, как именинник, развалившись в кресле, широко распахнув белый китель.
Рядом с ним, заложив ногу на ногу, сидел командир бронепоезда. Были тут еще три офицера. Один плешивый, в очках, другой с рыжими бакенбардами, третий - наш старый знакомый, комендант станции.
В дальнем углу, отдельно от всех, сидел, низко нагнувшись над тарелкой, какой-то человек в железнодорожной куртке.
Буфетчик подошел прямо к командиру, наклонился к нему и жалобно заговорил:
- Послушай, командир. Там твои офицеры опять тарарам наделали, как свиньи какие. Мне лавочку опять закрывать надо.
Командир отстранил его рукой:
- Постой, карапет, не кричи. Все будет в порядке. Я твою лавочку в обиду не дам. Твоя лавочка - наша лавочка.
- Хорош начальник, хорош командир, - сказал буфетчик и хлопнул командира по золотому погону.
Командир отвел плечо и поморщился:
- Ну, ну, смотри, без хамства. Я этого не люблю.
- Зачем хамство? Я тебе как родному брату говорю. Офицеры за столом засмеялись.
Командир побагровел.
- Ты, мошенник, поговори у меня еще! Я тебя под военно-полевой суд подведу. Ты свое вино чем разбавляешь? Разве это вино? Я такого вина и пробовать не желаю.
Буфетчик поглядел на пустые бутылки, стоявшие перед командиром, и пожал плечами:
- Самое лучшее кавказское вино, господин офицер. У меня это вино генерал Май-Маевский пил. Ты бы тоже немножко попробовал. Хочешь, я тебе еще бочонок пришлю? Ты только прогони подальше большевиков. Ты такой храбрый командир, отчаянный командир. Лучше самого генерала Май-Маевского. Тот всегда драться лез, а ты так любезно разговариваешь.
- Ладно, - сказал командир и даже слегка улыбнулся. - Ступай к себе в буфет да пошарь там, не найдется ли чего-нибудь получше этой бурды.
Буфетчик, кланяясь, попятился к выходу.
- Гришка, - спросил меня Васька шепотом, - ты бы чего съел?
- Сыру, вон того, что на углу лежит. Я такого никогда не пробовал.
- А я бы копченой колбасы, - сказал Васька, - смотри, жиру-то в ней сколько - целыми плитками! Ух, сволочи! Вот тот рыжий офицер уже за шестым куском тянется.
У меня к горлу подступила слюна. Дома мы уже третий день хлебали за обедом пустой суп.
Вдруг командир с грохотом отодвинул стул и, покачиваясь, встал.
- Господа! - проговорил он нетвердым голосом. - Как приятно быть в кругу близких друзей… Несмотря на наше сумбурное положение, мы не унываем и ждем лучших дней. Нам помогут англичане, французы, немцы и американцы. Вся Европа с нами! Ни черта мы не боимся, все равно мы разобьем большевиков. Недаром мы чистых дворянских кровей!
- Ура! - крикнул из своего дальнего угла человек в железнодорожной тужурке.
- Гляди, это же Сыч, - шепнул мне Васька.
И верно, это был телеграфист Сомов. Командир покосился на него и, подняв дрожащей рукой налитую до краев рюмку, произнес:
- За единую, неделимую!
- Ура! - гаркнули все за столом.
В это время дверь открылась, и в комнату вошли несколько человек два молоденьких вольноопределяющихся в длинных шинелях, перетянутых в талии поясами, и еще какие-то люди в пиджаках.
- Привели, ваше высокоблагородие! - мальчишеским голосом выкрикнул один из вольноопределяющихся.
- А, мое почтение, мастеровые, труженики, - сказал командир, обернувшись. - Пожалуйста, сюда, поближе.
Мастеровые подошли к столу, и свет упал на их лица.
Васька даже вскрикнул. Один из рабочих, подошедших к столу, был его отец Илья Федорович. Другой - Чиканов.
- Садитесь, пожалуйста, располагайтесь, как дома, - сказал командир и, схватив со стола большую рюмку с вином, поднес ее Васькиному отцу.
- Я не пью, - ответил Илья Федорович.
- Ну что вы, одну рюмочку перехватить не грех, - уговаривал командир.
- Я не пью, - наотрез отказался Илья Федорович.
- Давно ль перестал? - спросил его через стол Сомов.
Васькин отец вскинул на него глаза и спокойно ответил:
- В последний раз с тобой пил перед тем, как мы вместе в погребе прятались.
Телеграфист беспокойно заерзал и уткнулся в тарелку.
- Может, вы пьете? - обратился командир к Чиканову.
Чиканов немножко помялся, а потом взял рюмку и одним махом опрокинул ее в рот.
- Ну, закусите, - сказал командир и показал ему на стол.
Чиканов присел на край стула и робко подвинул к себе соленые огурцы. Потом осмелел и потянулся к сыру и копченой колбасе.
Илья Федорович по-прежнему неподвижно стоял у стола.
- А вы бы хоть закусили, если не пьете, - сказал ему командир. - Вот икорка, вот селедочка хорошая. Да вы не стесняйтесь. Я человек простой и люблю мастеровой народ. Ведь это мы за вас кровь на полях проливаем - за свободу, за счастье, за наше взаимное благополучие.
- Они этого не понимают, - сказал Сомов. - Натура у них такая… большевицкая.
- Что? - резко спросил командир.
- Не понимают они человеческого обращения, - сказал Сомов.
- Как? - еще резче спросил командир.
- Я ничего, - сказал Сомов.
- Ну, если ничего, так и не суйся не в свое дело, пока тебя не спрашивают. А вас как по имени и отчеству зовут? - снова обратился командир к Васькиному отцу.
- Илья Федорович.
- Так вот, Илья Федорович, расскажите нам, как чувствуют себя мастеровые, на что жалуются, чего просят?
- Мастеровые ничего не просят, - сказал Илья Федорович.
- А все-таки? Илья Федорович молчал.
Начальник станции, который до этой минуты сидел склонившись над рюмкой и клевал носом, вдруг заговорил:
- А не знаете ли вы, - сказал он, - почему в депо так плохо работа идет? Крюки в кузне не варятся, подшипники плохо подшабриваются.
- А кто его знает, - сказал Илья Федорович.
- Кто его знает? - заорал начальник станции. - А при большевиках как работали? Это ты знаешь? Как дорогу перед их отступлением чинили, помнишь?
- Еще бы ему не помнить, - снова вмешался Сомов. - Он больше всех старался.
Илья Федорович посмотрел в сторону Сомова и тихо сказал:
- Ты бы тут поменьше старался, сыч проклятый.
- Не будем пререкаться, - сказал командир бронепоезда. - Передайте от моего имени рабочим, чтобы они работали по-настоящему Иначе я должен буду прибегнуть к нежелательным репрессивным мерам. Тогда уже на себя пеняйте. Подведу бронепоезд к семафору, долбану по поселку, так от вас ничего не останется. Поняли?
Чиканов бросил вилку и застыл с раскрытым ртом.
Илья Федорович смотрел себе под ноги.
- Что они теперь с ними сделают? - прошептал Васька.
Я соскочил с карниза, на котором мы стояли, и выковырял из земли два обломка кирпича. Один оставил себе, другой отдал Ваське.
- Если они что с ними делать станут, смотри на меня, - сказал я Ваське. - Я замахнусь, а ты за мной кидай.
- Ладно, - сказал Васька, - пусть только попробуют тронуть.
Мы опять заглянули в окно. Все, кроме командира, вскочили из-за стола и размахивали руками.
Илья Федорович и Чиканов стояли бледные, озираясь по сторонам.
- Говори, кто с красными ушел? - хрипел офицер с рыжими бакенбардами.
- Говори, хамская морда! - визжал начальник станции.
Командир бронепоезда спокойно сидел в кресле и посасывал толстую сигару.
- Не скажешь? - снова захрипел рыжий офицер. Он откинул руку наотмашь, как будто приготовился ударить Илью Федоровича.
- Ну, ну, потише, - сказал Илья Федорович.
Рыжий размахнулся и со всей силой стукнул его кулаком в висок.
В эту минуту мы с Васькой почти разом замахнулись и пустили в окно по кирпичу. Раз! Два! Что-то звякнуло, загремело, и свет в комнате потух.
Мимо нас проскочили какие-то люди. Они кричали и грозили револьверами. Пригнувшись к земле, мы прошмыгнули по Железнодорожной улице до первого переулка.
Когда мы подошли к дому, Васька перевел дыхание и сказал упавшим голосом:
- Что теперь с отцом будет? Застрелят его!
Совсем поздно, когда мы уже укладывались спать, Васькин отец пришел к нам и рассказал, чем кончился его разговор с офицером.
- Кто-то, - рассказывал он, - запустил в окно кирпичом. И такой тарарам пошел, что представить нельзя. Сомов кричит "Бомба!" Кто-то из офицеров с перепугу револьвер выхватил и давай палить в потолок. Наконец сообразили - из другой комнаты свечу принесли. Видят - на полу валяются две кирпичины. Поуспокоились немножко. "Вот сволочь какая, -говорит командир. - Это ваша работа, наверно. Ну, что ж, идите. Мы за вами понаблюдаем. Выудим кого надо. А если не выудим, поговорим с вами иначе".
Когда Илья Федорович ушел, мы легли спать. Долго ворочался в постели мой отец. Я видел, как он в темноте вставал, подходил к печке и курил. Мать тяжело вздыхала. Я знал, она тоже не спит.
А мне все мерещился командир бронепоезда, его припухлое желтое лицо, его трясущаяся рука, в которой он держал бокал с вином. Я вспоминал, как Сомов, уткнувшись носом в тарелку, ехидно говорил Илье Федоровичу: "Давно ли перестал пить?"
От злобы я натягивал до самых ушей одеяло и накрывал голову подушкой.
Отец мой все еще шагал по комнате и курил. Сизый дым кружился над его головой и тянулся длинными струйками в печку.
Глава IX
У НАС ЕСТЬ КРАСНОАРМЕЕЦ
Утром, чуть свет, к нам в окно забарабанил Васька.
Я наскоро умылся, схватил краюху хлеба и выскочил на крыльцо.
- Гришка, я теперь ни черта не боюсь, - сказал Васька гордо. - Ловко мы с тобой вчера кирпичом в окно запустили. Мы им еще не такое покажем! Я теперь каждый день буду в их квартирах стекла бить. Давай вместе бить. А?
- Подожди, - остановил я его, - как бы нам вперед по шеям не надавали. А ты дома не сказал, что это мы с тобой вчера тарараму наделали?
- Не сказал. А что? - спросил Васька.
- Ты смотри не говори, а то нам с тобой не поздоровится.
- Ладно, не скажу. А только мы еще не так стукнем в окно начальнику. А Сычу я камнем глаза выбью. Теперь мы и на фронт можем уйти. И в отряд я теперь первый запишусь. И оружие сам пойду собирать.
- Ну как же мы с тобой оружие собирать будем? Много ли мы двое наберем? Сеньки нету. Андрей уже, наверно, в Курсавке давно. Что же это у нас за отряд? - ты да я, да мы с тобой.
Васька задумался:
- Да, это ты верно говоришь. А пойдем, брат, к Ивану Васильевичу, позовем его.
- Да что к Ивану Васильевичу? Что он понимает? Трус первой марки. Мы давно из погребов вылезли, а он до сих пор носа на улицу не показывает.
- Вот и пойдем, - сказал Васька, - посмотрим, что он дома делает. У его отца, знаешь, бердана есть, в коридоре висит, ее спереть ничего не стоит.
- Ну, бердана - другое дело, - весело сказал я. - Пойдем.
Ванька, или, как мы его в шутку называли, Иван Васильевич, жил не на казенной квартире, как мы, а в поселке у богача Малашенко.
В Ванькиной семье было десять душ. Жили они все в двух комнатушках. Потолки низкие, рукой достанешь. А окна крохотные и всегда запотелые. В семье Ванькиной почти все девки были, а ребят двое - Ванька да младший ею брат Петька. Отец Ваньки работал в депо слесарем. И Ванька тоже собирался идти по слесарной части.
Мы подошли к дому Малашенко и заглянули в окошко.
Ванька, согнувшись, сидел на красном деревянном сундуке и разряжал винтовочный патрон. Он высыпал на бумагу черный порох и положил рядом с бумагой вынутую из гильзы остроконечную пулю. Тут он глянул в окно и увидел нас.
- Валяй сюда, ребята! - крикнул Иван Васильевич и махнул нам рукой.
Мы вошли в низкий коридор.
Я оглядел сырые стены, на которых были развешаны старые шапки, штаны и цепочки лука. Берданки нигде не было.
- Где же она? - спросил я Ваську.
- Чего?
- Да берданка! Васька смутился:
- Они, наверно, ее в землю закопали. Трусы они все.
- Да я же тебе говорил, что трусы, а ты спорил. Ну да лдно, идем к Ваньке. Не ворочаться же теперь, если пришли.
Мы толкнули дверь в комнату.
- Здорово, Иван Васильевич! - сказал Васька и снял шапку. - Ты что тут делаешь?
- Гранату, - сказал Иван Васильевич и усмехнулся. - Пороху соберу да большую гранату сделаю.
- Ну, - протянул Васька и понюхал порох на бумажке. - А вонючий какой! Не выйдет из этого пороха граната.
- Давай поспорим. Вот я разряжу десять штук патронов и всажу весь порох в эту деревяшку…
Иван Васильевич показал на четырехугольный деревянный обрубок, посреди которого была выдолблена глубокая дыра.
- Видали? - спросил он. - Вот ежели хотите, можете со мной вместе разряжать.
И он сунул мне с Васькой по два патрона.
Мы принялись за работу - высыпали порох из новеньких патронов на бумагу, а с бумаги пересыпали в деревянный обрубок. Когда дыра наполнилась, мы плотно забили ее бумагой.
Потом Иван Васильевич взял буравчик и просверлил сбоку в обрубке маленькую дырочку.
- Ну, пошли, - сказал Ванька. Он взял свою самодельную гранату, коробок спичек, и мы выбежали во двор.