– Человек бездомным не бывает. Просто дом у нас с тобой большой - Родина. И нас там ждут… - добавил Алексей Павлович не очень уверенно, потому что его никто не ждал. Не было у него семьи, не успел обзавестись. Неожиданно вспомнилась Гертруда Иоганновна. Вот она идет к нему, чуть прихрамывая… Тоненькая, светленькая, в туфлях на босу ногу… Этого еще не хватало! - Два дня, Лужин, - сердито сказал он. - Поедете втроем. Ты, Альжбетка и вот дед Ондрей. Он эти края знает. Подучите его кукол дергать. Он - старший, его приказания… Сам понимаешь.
Павел кивнул и сказал:
– Альжбетка не плачет. Совсем не плачет. Как не в себе.
– Я зайду вечером. Поговорю с ней. Иди.
– Есть!
Павел спускался вниз по крутой каменистой тропе, спотыкаясь о древесные корни. Тропой ближе, чем дорогой.
Что ж получается? Бригада вступит в бой, а его как бы вывели из боя. Как в первые партизанские бои, когда командир считал его маленьким… Надо доложить командиру о приказе товарища Алексея. Еще подумает, что дезертировал… Нет, командир так о нем подумать не может. Командир ему верит. Наверно, и Алексей Павлович, прежде чем дать ему это задание, посоветовался с командиром. Странное задание. Хотя почему странное? Разведка есть разведка. А кукольный театр - отличное прикрытие.
Командир выслушал Павла молча и вздохнул.
– Да знаю я, знаю… И одобряю. Ты ж у нас артист, тебе и куклы в руки! - Он засмеялся, а потом посерьезнел: - Главное - умелость. Назвался косарем - коси траву, назвался шофером - крути баранку. Взаправду, чтоб никому и в голову не пришло, что ты не косарь, не шофер, а разведчик. Тогда тебе поверят. А ты парень толковый. Собственно я тебя и рекомендовал товарищу Алексею.
– Вы?
– А что тебя удивляет, Павел? Паренек ты храбрый, голова светлая, к тому ж немецким владеешь. Портсигар не потерял?
– Нет. - Павел похлопал по карману, где лежал подаренный командиром после боя на шоссе портсигар с двумя конскими головами.
– Вот видишь! - удовлетворенно сказал командир, будто, потеряй Павел портсигар, не послали бы его в глубокую разведку.
Альжбетку Павел нашел возле лошади. Девушка сидела на чурбачке, и в глазах ее стояли… слезы.
– Ты чего, Альжбетка? - встревоженно спросил Павел.
– Да-а-а… Запропастился куда-то, а я тут одна.
– Как же одна? А лошадь?
Альжбетка шмыгнула носом, похлопала по торчащим лошадиным ребрам.
– Ты говори, когда уходишь.
– Ладно. Меня командир бригады вызывал, товарищ Алексей.
– Зачем?
– Дело у нас с тобой, Альжбетка. Репетировать надо. Репетировать, репетировать… Будем представления давать.
– Здесь?
– Нет. Туда подадимся. - Он махнул рукой в сторону заходящего солнца.
– Там же немцы, - испуганно прошептала Альжбетка.
– Немцы. Да не только немцы. Там и наши. Ты что, немцев боишься?
– Никого я не боюсь, если с тобой.
Ах, Альжбетка, чистая душа!
– С нами дед Ондрей поедет. И его надо научить, ну хоть с драконом управляться… Красная Армия наступает. Чуешь? А мы едем помогать ей.
– Пусть она их бьет! Пусть она их… - Альжбетка задохнулась от внезапно нахлынувшей жгучей ненависти к фашистам. И заплакала в три ручья.
Павел не стал ее утешать. Пусть плачет. Хозяйка сказала, что нельзя в себе слезы держать. Они, как отрава. Пусть плачет. Он присел рядом на землю.
– Утонут они в твоих слезах, Альжбетка!
– Пусть… тонут…
Они посидели немного молча.
Отдохнувшая лошадь медленно хрупала сеном и вздыхала.
Раскрасневшееся солнце, прежде чем исчезнуть, жаркой щекой коснулось горы, наверно чтоб остынуть. В ущельях быстро сгущались тени. Альжбетка уже не плакала, только всхлипывала тоненько. Павел тронул ее за плечо:
– Все, Альжбетка, все. Давай работать. Репетировать.
– Давай.
Они направились к кибитке. Взяли тяжелые куклы: Павел пастуха Бачу, Альжбетка его сварливую жену Бачеву.
– Ах ты, лежебока, - произнесла она все еще всхлипывая. - Овец проспал.
Бача почесал в затылке.
– Никуда не денутся. Дорогу домой знают.
– Знают? Напасти на тебя нет! А дракон? Дракон всех пожрет.
– Га!… Нужны ему твои овцы. Ему девушек подавай. Хоть бы тебя слопал. Может, подавится!
– Это ты так про жену? Ну погоди, сейчас я возьму вожжи!…
Бачева исчезла в кибитке.
– Ну теперь начнется, - вздохнул Бача. - Не иначе черт мне жену подсунул. И где были мои глаза!
– В бутылке с можжевеловой, - появился маленький Гашпарко.
– Эх, тебе хорошо, ты не женат! А она за вожжами пошла.
– Сховайся.
– Куда от нее сховаешься?
– А вот сюда. Сиди и помалкивай. Я тебя выручу.
Бача убежал, а Гашпарко присел на камень.
– Ну как? - спросил Павел.
– Хорошо. Теперь тебе надо взять Бачеву. И води ее. А я буду на два голоса говорить. Лампу бы зажечь. Темно.
– Нельзя. Приказ.
Где-то далеко-далеко прогрохотало.
– Гром, - сказала Альжбетка.
Павел посмотрел на чистое, вызвездившее небо.
– Нет, это не гроза. Это артиллерия.
– Так близко?
– Наши. Наши идут, - сказал Павел.
Они замерли и стали слушать отдаленный невнятный грохот. И маленький Гашпарко замер и слушал.
Павел пошарил в кармане и заговорщицки сказал:
– Альжбетка, хочешь, я тебе достану звезду с неба?
– Хочу, - так же тихо ответила она.
Павел поднял руку, взмахнул ею и протянул Альжбетке ладонью вверх. На ней лежала и поблескивала маленькая красноармейская звездочка.
Альжбетка взяла ее, повертела в пальцах и прижала к щеке.
Как хорошо! Как хорошо, что есть в мире алые звездочки!
Часть третья. Мы были и будем!
1
– Никакой физической работы. Не нагибаться, не бегать, не читать. При ярком свете лучше надевать темные очки, светофильтры.
Врач Юрий Геннадиевич нахмурился: Василь глядел в окно и, казалось, не слушал, о чем ему толкуют.
– Долевич, зрение тебе вернули, так ты оглох? - ехидно спросил Юрий Геннадиевич.
– Да слышу, слышу.
– А ежели слышишь, так невежливо поворачиваться ко мне спиной.
– Да не спиной я. Слушаю внимательно. Солнце-то какое! Совсем весна, - произнес Василь так, словно он лично причастен по крайней мере к изготовлению солнца.
– Да-а, - засмеялся врач. - С тобой не соскучишься.
Василь повернулся к нему всем корпусом, прищурился, чтобы лучше разглядеть Юрия Геннадиевича, от этого лицо сделалось хитрым, лукавым.
– А чего со мной скучать? Я - веселый!
В открытое настежь окно докторского кабинета, бывшего номера в гостинице, из которого вынесли все лишнее, оставили только узкую деревянную кровать, письменный стол и три стула, врывалось солнце, тащило за собой пьянящие запахи оттаявшей земли, воробьиный гомон. Василь столько пролежал, столько прождал этого часа, столько промучался, что от солнца и вольного шума за окном захмелел.
– Веселый! - притворно нахмурился Юрий Геннадиевич. - Вот мне где твое веселье, - и он похлопал себя ладонью по затылку.
– А что, с постным лицом ходить? - с обидой спросил Василь.
– Долевич! Я с тобой разговариваю серьезно. И от того, как ты усвоишь то, что я тебе рекомендую, зависит многое. Если снова потеряешь зрение, медицина может оказаться бессильной.
– Потому что она блуждает, где? - совсем по-докторски сказал Василь.
– В потемках, - засмеялся Юрий Геннадиевич. В груди его захрипело, заклокотало, он закашлялся, пригнулся к столу.
Василь посмотрел на него сочувственно.
Кашель оборвался так же внезапно, как начался, Юрий Геннадиевич вздохнул несколько раз глубоко и произнес грустно:
– Вот так. Ты был моим любимым пациентом. И поскольку медицина…
– Блуждает в потемках… - весело подсказал Василь.
– Бродит в потемках, то считай, что с тобой произошло чудо.
– Вы ж сами говорили, что чудес на свете не бывает.
– На этом - нет, а на том, где ты побывал, видимо, бывают. Ты как жить думаешь дальше?
Василь пожал плечами.
Врач ждал ответа, глядя на пациента внимательно, чуть склонив голову набок.
Василь понял: надо ответить. А что ответить? По-разному виделась ему будущая жизнь. И в вечной слепоте с палкой в руках… Было, было и такое, когда в затылке возникала невыносимая боль. Он так четко представлял себе эту жизнь, что выть хотелось от тоски!… Видел он себя и рабочим человеком в пропахшей металлом спецовке. Руки все могут! Он сжимал и разжимал пальцы, ощупывал ворсистое одеяло, холодящую шершавую стену, гладкий край тумбочки… Только бы прозреть!… И за партой себя представлял. Смешно, конечно, дылда за партой, но кто ж виноват, что он, Василь Долевич, не доучился? Война! Эх, знать бы, что так сложится, он бы не мотал с друзьями с уроков. Он бы учился как зверь! И других бы заставил. Не ценим мы жизни, которой живем. Заносит нас в стороны. То в лес, то в речку… Вот сядет он за парту… Уж поучится всласть!… А рядом Злата будет сидеть… Злата, Злата… Кем бы и каким бы ни видел себя - она рядом.
Юрий Геннадиевич ждал ответа, а Василь все молчал, потом сказал тихо:
– Женюсь я.
– Ох, Долевич, Долевич, - произнес Юрий Геннадиевич так, словно Василь беспомощный, беззащитный жалкий кутенок, которого пожалеть надо. - Ну-ка повтори, как ты должен себя вести?
– Да знаю я, знаю. Не работать, не читать, не бегать, не есть, не дышать, не смеяться, а заказать себе гроб с подстилкой помягче.
– Долевич!… Я вижу, что к выписке ты не готов!
И Василь испугался, подобрался весь.
– Шучу я, доктор. Весна. Озорую я. Больше не буду. Можете выписывать.
– Да тебя не выпишешь - ты в окно сиганешь!
Василь улыбнулся.
– Сигану.
– Невеста-то - Злата?
Василь кивнул.
– Дуракам счастье… - буркнул Юрий Геннадиевич совсем не сердито. - Внизу дожидается? - Юрий Геннадиевич встал. - Ну что ж, счастья тебе, Василь.
– Спасибо, Юрий Геннадиевич.
– И каждую неделю являйся. Помни, что еще лечишься. И все еще представляешь ценность для медицины.
– Которая, как известно, бродит в потемках, - сказал Василь. - И даже спасибо вам не говорю. Нет такого "спасибо", чтобы словами выразить! Нету…
– Ну-ну, да ты, Василь, философ…
– Полежишь во тьме…
Юрий Геннадиевич легонько похлопал Василя по плечу:
– Ступай. У меня еще дел невпроворот. До скорого.
Злата ждала его в вестибюле, возле стола дежурного. Когда Василь появился на лестнице, она поднялась со стула и с тревогой следила, как он спускается.
Василь не держался за перила, а спускался посередине. Ступени он видел как бы в легком тумане, но оступиться не боялся. Он мог бы сойти по этой лестнице и с закрытыми глазами. Хаживал.
– Ждешь? - улыбнулся он Злате.
– Жду.
– Гулять? - спросил дежурный.
Голос Василь узнал, а вот лицо увидел впервые.
– Харитонов? - спросил он.
– Харитонов.
– Вот теперь вижу, какой ты есть, Харитонов. Нет, товарищ Харитонов. Не гулять, а насовсем.
– Ну поздравляю, Долевич.
– Спасибо.
Тут Василь заметил в руке Златы синее расплывчатое пятно.
– Что это?
Злата протянула ему букетик подснежников.
– Тебя приветствует земля, бледнолицый брат мой.
– Подснежники!… - Василь вдохнул легкий запах земли и леса. - Спасибо. А… а больше никто не пришел?
– А ты кого ждал? - спросила Злата.
– Тебя.
– Так я - тут!
– Вижу. Вижу!… - Ах, как ему захотелось поцеловать эти родные синие глаза!
Верно, Злата почувствовала это, засмеялась и покраснела.
Василь попрощался с Харитоновым, и они вышли на улицу, в воробьиный гомон, в солнечные лучи, которые ласково стеганули по глазам так, что оба зажмурились.
– Пойдем медленно, - попросил Василь.
Злата кивнула и посмотрела на него снизу вверх.
– А ты вырос, пока болел, - сказала Злата. - Там как-то не заметно было. А сейчас…
– Мужчина должен быть большим и… - Он хотел сказать "красивым", но это прозвучало бы хвастливо. Уродом он себя не считал, но и красивым не был. - И рыжим, - закончил он с улыбкой.
– А ты не рыжий, ты - ржавый, - заулыбалась Злата.
– А ржавый - это высший сорт рыжего! - удовлетворенно заключил Василь.
Они медленно двинулись по солнечной улице.
Все вокруг казалось Василю зыбким, подернутым кисеей, и от этого ступал он не очень уверенно. Злата взяла его под руку, не повисла на его локте и не поддерживала его, просто держала крепко, вселяя в него уверенность.
Они свернули за угол и вышли к школьному саду. Там детвора выкорчевывала пеньки погибших яблонь, а тех, что дали побеги, бережно окапывала. Директор Николай Алексеевич ходил меж молодыми саженцами с секатором, подрезал ветки. Тлел собранный в кучи мусор, и от него ветерок относил голубой горьковатый дым.
Злата и Василь остановились у ограды.
– Сад приводят в порядок. Видишь? - спросила Злата.
– Вижу. Все вижу!
– А Николая Алексеевича видишь?
– Директора? А вон он, и в руке у него секатор.
– Поздороваемся?
– А как же…
– Три-четыре, - сказала Злата.
– Зравствуйте, Николай Алексеевич! - крикнули оба одновременно.
Николай Алексеевич обернулся, увидел их, заулыбался:
– О-о-о, какие гости! Что ж не заходите?
– Да вот… из госпиталя идем… - Злата почему-то отпустила локоть Василя. Неудобно как-то при директоре.
– Как глаза, Долевич? - спросил Николай Алексеевич, подходя к ограде с другой стороны.
– Да вот… Вас вижу.
– Ну, меня ты должен видеть с закрытыми глазами, - засмеялся директор. - Помнишь, как ты у меня на бирже труда кляксу в трудовом листке поставил?
– Случайно, - сказал Василь.
– Нарочно, Долевич, нарочно!… Меня, брат, не проведешь!… Какие планы строишь?
– Не знаю еще, Николай Алексеевич. Сперва оклематься надо. А там погляжу. - Он положил руку на плечо Златы, просто так, машинально.
Она не отстранилась, только быстро взглянула на него снизу вверх.
– Ну, отдыхай, Долевич. И приходи. Может, вместе что надумаем. И ты, Злата, приходи. Доучиваться надо.
Злата снова взглянула на Василя и сказала:
– Мы придем. Обязательно придем, Николай Алексеевич.
Двое мальчишек заспорили из-за лопаты, и директор поспешил к ним, разнимать.
А Василь и Злата двинулись дальше.
– Хороший мужик Николай Алексеевич, - сказал Василь.
– Хороший. А что это за кляксу он вспомнил?
– Да это я когда за направлением на биржу приходил, листок заполнял. Так взял и кляксу на него стряхнул. Нарочно. Я же не знал, что Николай Алексеевич наш, подпольщик. Думал, у немцев работает. Ну и шлепнул назло… - Он внезапно остановился. - Гляди-ка, цирка нет. Всю войну простоял!…
И Злата удивленно смотрела на голую площадку, где раньше стоял шатер шапито. И вагончиков не было, в которых потом немцы жили с собаками. Только с краю лежали разобранные железные мачты. Над сырым, потрескавшимся асфальтом подымался легкий парок. То ли она не была здесь давно, то ли не заметила, когда шатер убрали.
– Пусто как, - сказала она с сожалением.
– Да-а… Помнишь, как через забор лазали к Петьке и Павлу?
– Где-то они сейчас? Живы ли?…
– Великие Вожди Благородных Бледнолицых бессмертны, - сказал Василь. - Потому что смелого пуля боится, смелого штык не берет!… Ты как, смелая?
– Смелая, - ответила Злата с вызовом.
– Тогда я тебя сейчас поцелую.
– Люди ж кругом, - не очень уверенно возразила Злата.
– Люди… - вздохнул Василь. - Это хорошо, когда люди кругом. Идем дальше?
Злата махнула рукой, поднялась на цыпочки и чмокнула Василя в щеку.
– Ну ты даешь!… - засмеялся счастливый Василь и взял девушку под руку. - Идем. А цирк к нам приедет, вот увидишь.
У Василя немного разболелась голова от свежего воздуха, от того, что идет по улице, видит дома, встречных людей, воробьев, дерущихся на раскатанном прошлогоднем конском навозе. В госпитале разбаливалась голова - хоть кричи, а теперь-то что! Он снова видит, узнает каждый камень, каждую щербинку на плитках панели… А вот это что-то новое. Здесь был деревянный дом с сердечками на ставнях, с темными резными наличниками, а в маленьких оконцах вечно цвели какие-то мелкие красные цветочки. Теперь подымается стена из свежего белого кирпича, с просторными проемами окон еще без рам. Ба! Никак немцы строят?
– Тут же дом был с сердечками, - сказал Василь, останавливаясь.
– Сгорел. Теперь вот какой домину пленные строят.
– Ну правильно, - нахмурился Василь. - Сами разрушили, сами пусть и строят.
Они двинулись дальше, Василь свернул было к своему двору, но Злата удержала его за руку.
– Куда ты? У тебя там сырость. Ни разу не протопили. К нам пойдем.
Василь кивнул благодарно.
Дверь в Златину квартиру оказалась не запертой, Василю даже померещилось, что кто-то торопливо шмыгнул в нее, когда они появились во дворе.
За дверью была тишина.
– А где Катерина? - недоуменно спросил Василь в прихожей.
– Идем-идем… - Злата открыла дверь в комнату.
И навстречу грянул туш. Его во всю глотку орал Толик, а подтягивали Захаренок и Гертруда Иоганновна. Катерина держала в руках крышки от кастрюль и била ими друг о друга невпопад.
Василь столбом стал в дверях, а под ноги ему с визгом бросился серый комок, запрыгал вокруг, норовил лизнуть, но разве достанешь до носа такого длинного человека.
– Киндер, Киндер… - узнал Василь.
А огромная овчарка в углу зарычала, и шерсть на ее загривке поднялась.
– Серый! - крикнул Толик. - Это же Ржавый. Мы ж с тобой к нему в госпиталь ходили… Ай-яй-яй!…
Толик подошел к Василю.
– Здорово, Ржавый! Серый, это друг.
Овчарка подошла, обнюхала Василя и вильнула хвостом.
– Что ж ты не предупредила меня, - упрекнул Василь Злату.
– Сюрприз!
Катерина бросила гремящие крышки и повисла у Василя на шее.
– Василь, ты мне честно скажи, тебе новые глаза прибинтовали?
– Дурочка. Старые у меня глаза. Свои. Видишь, серые, как у тебя, - он поставил Катерину на пол. - Здравствуйте, Гертруда Иоганновна.
– Здравствуй, Василь, - Гертруда Иоганновна подошла и поцеловала Василя в щеку.
Василь смутился, поэтому сказал бодро:
– Что-то меня все сегодня целуют.
– А кто еще? - спросила Катерина.
Злата покраснела.
– Все, - сказал Василь. - Даже милиционер постовой.
– Ну здорово, подмастерье, - протянул Василю руку Захаренок.
– Здравствуйте, господин хозяин, - серьезно ответил Василь, с трудом сдерживая улыбку. Радость так и распирала его. Вот-вот взлетишь к потолку и повиснешь вместо абажура.
– Не забыл науку?
– Век помнить буду.