– О, Мэтью, какое замечательное утро! Мир выглядит так, словно Бог создал его для собственного удовольствия, не так ли? А эти деревья выглядят так, как будто я могу их сдуть своим дыханием! Пуф! Я так рада, что живу в мире, где есть снег и морозы, а вы? И я так рада, что у миссис Хэммонд было три пары близнецов. Если бы не они – я, возможно, не знала, что нужно сделать для малышки Минни. Мне очень жаль, что я считала близнецов миссис Хэммонд такой обузой. Но, о, Мэтью, я так хочу спать. Я не могу пойти в школу. Я просто знаю, что я не смогу держать глаза открытыми, и буду выглядеть глупо. Но я не люблю оставаться дома, ведь Гил… некоторые другие ученики получат первенство класса, и так трудно будет занять первое место вновь – хотя, конечно, чем труднее, тем больше удовольствия получаешь от успеха, не так ли?
– Ну, я думаю, ты справишься, – сказал Мэтью, глядя на белое личико Энн с темными тенями под глазами. – Ты просто идти прямо в постель и выспись. Я сделаю все дела.
Энн послушно пошла спать и спала так долго и крепко, что проснулась, когда на улице уже был бело – розовый зимний день. Она спустилась на кухню, где Марилла, которая уже вернулась домой, сидела с вязанием.
– О, вы видели премьера? – сразу воскликнула Энн. – Как он выглядит, Марилла?
– Ну, он стал премьером не за счет своей внешности, – сказала Марилла. – Ну и нос у него! Но он хорошо сказал речь. Я гордилась тем, что я консерватор. Рэйчел Линд, конечно, будучи либералом, не получила никакого удовольствия. Твой ужин в духовке, Энн, и ты можешь взять сливовое варенье из кладовой. Я думаю, что ты голодная. Мэтью рассказывал мне о прошлой ночи. Я должна сказать – повезло, что ты знала, что делать. Я бы понятия не имела, потому что никогда не сталкивалась с крупом. А сейчас, не говори ничего, пока не поешь. Я могу сказать по твоему виду, что у тебя много новостей, но они подождут.
У Мариллы тоже было, что сказать Энн, но она не сказала, потому что знала, что волнение, вызванное этим известием, может отбить у Энн аппетит. Когда же Энн закончила доедать сливовое варенье, Марилла сказала:
– Миссис Барри была здесь во второй половине дня, Энн. Она хотела увидеть тебя, но я не решилась тебя будить. Она сказала, что ты спасла жизнь маленькой Минни, и теперь она жалеет, что так поступила с тобой в этой истории со смородиновым вином. Она также сказала, что теперь она знает, что ты не хотела напоить Диану специально, и она надеется, что ты простишь ее, и вы снова будете с Дианой хорошими друзьями. Можешь пойти к ним сегодня вечером, если захочешь. Диана не может выйти на улицу, потому что простудилась вчера вечером. Энн Ширли, помилуй, не нужно прыгать от счастья!
Предупреждение не было лишним, так как Энн вскочила на ноги, и ее лицо засветилось от радости.
– О, Марилла, я могу пойти прямо сейчас? Можно я не буду мыть посуду? Я помою её, когда вернусь, я не могу заставить себя заниматься таким неромантичным делом в такой захватывающий момент!
– Да, да, можешь идти, – сказала Марилла снисходительно. – Энн Ширли! Ты с ума сошла! Вернись немедленно и надень что-то на себя. Это просто слова на ветер! Она пошла без шапки и шарфа. Посмотрите только, как она бежит по саду с распущенными волосами! Хорошо, если она не закоченеет до смерти.
Энн вернулась домой, когда фиолетовые зимние сумерки спустились на снежные поля. Вдали на юго-западе сияла большая, похожая на жемчужину, – вечерняя звезда. Небо светилось бледно-золотым и эфирно-розовым над белым блеском полей и темными верхушками елей. Звон бубенцов на санях среди заснеженных холмов звучал, как эльфийские песни в морозном воздухе, но их музыка была не слаще, чем песни в сердце Энн.
– Вы видите перед собой совершенно счастливого человека, Марилла, – объявила она. – Я совершенно счастлива! Да, несмотря на мои рыжие волосы. Сейчас у меня душа выше рыжих волос. Миссис Барри поцеловала меня и заплакала, и сказала, что ей очень жаль, и она никогда не сможет отблагодарить меня. Я почувствовала себя очень неловко, Марилла, но я только сказала, вежливо, как могла: "Я не обижаюсь на вас, миссис Барри. Уверяю вас, раз и навсегда, что я не хотела напоить Диану и теперь я предам прошлое забвению". Это было удачное выражение, правда, Марилла? Я чувствовала, что вызвала угрызения совести у миссис Барри. А у нас с Дианой был прекрасный день. Диана показала мне новый модный способ вязания крючком, которому её научила тётя в Кармоди. Ни одна душа в Эйвонли не знает о нём, и мы дали себе торжественное обещание никогда не показывать его никому. Диана дала мне красивую открытку с изображением венка из роз на ней и стихотворением:
"Если ты меня любишь так, как я тебя люблю
ничего, кроме смерти, нас не сможет разлучить"
И это правда, Марилла. Мы собираемся попросить мистера Филлипса, чтобы он снова разрешил нам сидеть вместе в школе, а Герти Пай может сидеть с Минни-Эндрюс. У нас было элегантное чаепитие. Миссис Барри достала свой лучший фарфоровый сервиз, Марилла, как будто я была настоящей гостьей. Я не могу описать, какие ощущения я испытала. Никто никогда не доставал свой лучший фарфоровый для меня раньше. И у нас был фруктовый торт и пудинг, и пончики, и два вида варенья, Марилла. И миссис Барри спросила меня, налить ли мне ещё чай и сказала: "Папа, почему бы вам не угостить печеньем Энн?" Как должно быть прекрасно, быть взрослым, Марилла, ведь даже когда с тобой обращаются, как со взрослым – это так приятно.
– Я не знаю, – сказала Марилла с кратким вздохом.
– Ну, во всяком случае, когда я выросту, – сказала Энн решительно, – я всегда буду говорить с девочками, как с взрослыми, и никогда не буду смеяться, когда они используют взрослые слова. Я знаю из своего печального опыта, как это ранит чувства. После чая мы с Дианой делали ириски. Ириски получились не очень хорошо, я полагаю, потому, что ни Диана, ни я никогда не делали их раньше. Диана оставила меня переворачивать их, пока она смазывала маслом противни, но я забывала это делать, и они подгорели. А потом, когда мы поставили их остывать, кошка прошла по одному противню, и пришлось их выбросить. Но готовить их было очень весело. Потом, когда я уходила домой, миссис Барри попросила меня приходить так часто, как я смогу, а Диана стояла у окна и посылала мне воздушные поцелуи, пока я шла по Тропе Влюблённых. Уверяю вас, Марилла, я буду рада помолиться сегодня вечером, и я собираюсь придумать особую молитву в честь этого события.
Глава 19. Концерт, катастрофа и извинение
– Марилла, я могу сходить к Диане ненадолго? – спросила Энн, запыхавшись, сбежав вниз по лестнице из своей комнаты на крыше одним февральским вечером.
– Я не вижу смысла идти к ней сейчас, когда уже темно, – сказала Марилла решительно. – Вы с Дианой возвращались из школы вместе, а затем стояли на снегу и болтали ещё полчаса. Так что я не думаю, что тебе очень срочно нужно увидеть ее снова.
– Но она хочет увидеть меня, – призналась Энн. – Ей нужно сказать что-то важное мне.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что она подала мне знак из окна своей комнаты. Мы придумали способ, как подавать сигналы с помощью свечей и картона. Мы ставим свечу на подоконник и проводим кусочком картона туда – обратно. Свеча мигает, и определённое количество миганий означает определенный сигнал. Это была моя идея, Марилла.
– Я в этом не сомневаюсь, – сказала Марилла решительно. – И думаю, что вы можете поджечь занавески с вашей глупой сигнализацией.
– О, мы очень осторожны, Марилла. И это так интересно. Два мигания означает: "Ты там?" Три– означает: "да" и четыре – "нет". Пять миганий: "Приходи как можно скорее, потому что у меня случилось что-то важное". Диана сигнализировала пятью вспышками, и я действительно хочу узнать, что произошло.
– Ладно, не умри от любопытства, – сказала Марилла саркастически. – Ты можешь идти, но ты должна вернуться через десять минут, помни об этом.
Энн помнила и вернулась в оговоренное время, хотя, вероятно, никто никогда не узнает, чего ей стоило ограничиться десятью минутами для обсуждения важной новости Дианы. Но, по крайней мере, она с толком использовала их.
– О, Марилла, представьте! Вы знаете, что завтра день рождения Дианы. Ну, и ее мама сказала ей, что она может пригласить меня после школы, чтобы я осталась на ночёвку. Приедут её родственники из Ньюбриджа на больших санях, чтобы завтра вечером пойти на концерт в дискуссионный клуб. И они возьмут нас с Дианой на концерт – если вы позволите мне пойти, Марилла. О, я так взволнована!
– Можешь успокоиться, потому что ты туда не пойдёшь. Ночевать лучше у себя дома в своей постели, а что касается концерта в клубе, то это все ерунда, и девочкам не должно быть позволено ходить в такие места.
– Я уверена, что дискуссионный клуб – это респектабельное место, – сказала Энн.
– Я не говорю, что это не так. Но не разрешу тебе ходить по концертам и проводить ночь не дома. Странное времяпровождение для детей. Я удивлена, что миссис Барри позволила Диане идти.
– Но это ведь особый случай, – просила Энн, готовая заплакать. У Дианы только один день рождения в год. День рождения – не обычное событие, Марилла. Присси Эндрюс собирается рассказать стихотворение "Вечерний звон не должен быть слышен сегодня". Это такое высокоморальное произведение, Марилла, я уверена, что мне будет полезно его услышать. А хор будет петь четыре прекрасных трогательных песни, которые очень похожи на религиозные гимны. И, Марилла, священник тоже собирается принять участие, да, действительно, он собирается сказать речь – это ведь примерно то же самое, что проповедь. Пожалуйста, можно я пойду, Марилла?
– Ты слышала, что я сказала, Энн, не так ли? Сними ботинки сейчас же и ложись в постель. Уже девять.
– Только еще одно слово, Марилла, – сказала Энн, предпринимая последнюю попытку уговорить её. – Миссис Барри сказала Диане, что мы могли бы спать в комнате для гостей. Подумайте о чести, которую окажут вашей маленький Энн.
– Это большая честь, но тебе придется обойтись без неё. Иди спать, Энн, и не хочу больше услышать ни слова от тебя.
Когда Энн, со следами слез на щеках, печально пошла наверх, Мэтью, который, по-видимому, крепко спал в гостиной в течение всего диалога, открыл глаза и решительно сказал:
– Ну, Марилла, я думаю, ты должна позволить Энн пойти.
– Я так не думаю, – возразила Марилла. – Кто воспитывает этого ребенка, Мэтью, ты или я?
– Ну, ты, – признал Мэтью.
– Тогда не вмешивайся.
– Ну, я и не вмешиваюсь. Разве это вмешательство, если у меня есть собственное мнение? И я считаю, что ты должна позволить Энн пойти.
– Ты сказал бы, что я должна разрешить Энн отправиться на Луну, если она захочет – не сомневаюсь в этом, – любезно ответила Марилле. – Я могла бы разрешить ей переночевать у Дианы, если бы этим всё и ограничилось. Но я не одобряю планов по поводу концерта. Она может там простудиться, да и забьёт себе голову всякой ерундой и переволнуется. Это выбьет её из колеи на целую неделю. Я знаю этого ребенка и знаю, что будет хорошо для неё – лучше, чем ты, Мэтью.
– Я думаю, что ты должна позволить Энн пойти, – повторил Мэтью твердо. Он не очень умел приводить нужные доводы в защиту своего мнения, но упорно его придерживался. Марилла беспомощно вздохнула и замолчала. На следующее утро, когда Энн мыла посуду после завтрака, Мэтью, направлявшийся в сарай, остановился, чтобы сказать Марилле снова:
– Я думаю, что ты должна позволить Энн пойти, Марилла.
На мгновение на лице Мариллы появилось неописуемое выражение. Затем она покорилась неизбежному и едко сказала:
– Очень хорошо, пусть идёт, если ничего больше не порадует тебя.
Тут же Энн вылетела из кухни, с мокрым кухонным полотенцем в руках.
– О, Марилла, Марилла, повторите эти благословенные слова еще раз.
– Я думаю, достаточно и одного раза. Этим ты обязана Мэтью, и я умываю руки. Если ты заболеешь пневмонией, когда будешь спать в чужой постели или выходить из душного зала посреди ночи, не вини меня, вини Мэтью. Энн Ширли, ты капаешь жирной водой по всему полу. Я никогда не видела такого нерадивого ребенка.
– О, я знаю, что я тяжкий крест для вас, Марилла, – сказала Энн с раскаянием. – Я делаю так много ошибок. Но тогда просто подумайте о тех ошибках, которые я не делаю, хотя могла бы. Я принесу песок и вычищу все пятна на полу, прежде чем идти в школу. О, Марилла, я так хочу пойти на концерт! Я никогда в жизни не была на концертах, и, когда другие девочки рассказывают о них в школе, я чувствую себя белой вороной. Вы не знаете, что я чувствовала при этом, но видите, Мэтью понял. Мэтью понимает меня, и это так приятно, когда тебя понимают, Марилла.
В то утро Энн была слишком взволнована, чтобы проявить себя наилучшим образом в школе. Гилберт Блайт обогнал её в правописании и оставил далеко позади в устном счёте. Но унижение Энн было меньшим, чем могло бы быть, из-за предстоящего концерта и ночёвки в комнате для гостей. Они с Дианой весь день говорили только об этом, так что с более строгим учителем, чем мистер Филлипс, их бы ждало суровое наказание.
Энн чувствовала, что если б ей не разрешили идти на концерт, она бы этого не перенесла, т. к. концерт был главным предметом обсуждения в тот день в школе. Дискуссионный клуб Эйвонли, который проходил каждые две недели на протяжении всей зимы, уже организовал несколько небольших бесплатных развлечений; но это должно было быть большое мероприятие, с платным входом десять центов, а деньги за вход передавались в помощь библиотеке. В Эйвонли молодые люди репетировали в течение нескольких недель, и все ученики были заинтересованы в концерте, особенно те, у кого старшие братья и сестры собирались принять участие в нём. Все школьники старше девяти лет собирались идти на концерт, кроме Кэрри Слоан, чей отец разделял мнение Мариллы относительно посещения маленькими девочками ночных концертов. Кэрри Слоун плакала весь день, уткнувшись в свою грамматику и чувствовала, что не стоит жить на свете.
Для Энн настоящий ажиотаж начался с окончания уроков в школе и постепенно нарастал, пока не достиг своего апогея на самом концерте. Мама Дианы устроила "элегантное чаепитие" и потом настало время для одевания в маленькой комнате Дианы наверху. Диана сделала причёску Энн в новом стиле Помпадур, а Энн завязала банты Диане с присущим ей мастерством; и потом они экспериментировали ещё с полудюжиной различных способов укладки волос. Наконец, они были готовы, щеки их разрумянились, а глаза светились от волнения.
Правда, Энн не могла не чувствовать себя уязвлённой, когда она сравнивала свой простой черный и бесформенный берет и серое пальто с узкими рукавами, сшитое Мариллой, с меховой шапочкой и нарядным пальтишком Дианы. Но она вовремя вспомнила, что у нее есть воображение и она может использовать его.
Потом приехали кузены Дианы – Мюрреи из Ньюбриджа. Все они уселись в больших санях, устланных соломой, и укрылись меховой накидкой. Энн наслаждалась этой поездкой, скольжением саней по атласно – гладкой дороге и хрустом снега под полозьями. Был великолепный закат, и снежные холмы и глубокие-синие воды в заливе Святого Лаврентия, сверкали, как огромная ваза из жемчуга и сапфиров, наполненная вином и огнем. Звон бубенцов и отдаленный смех, похожий на звуки веселья древесных эльфов, доносились отовсюду.
– О, Диана, – вздохнула Энн, сжимая руку Дианы в рукавичке под меховой накидкой, – разве это не как прекрасный сон? Действительно ли я выгляжу так же, как обычно? Я чувствую себя совсем другой, и мне кажется, что это должно отразиться в моей внешности".
– Ты выглядишь очень мило, – сказала Диана, которая только что получила комплимент от одного из своих двоюродных братьев, и чувствовала, что должна передать его дальше. – У тебя чудесный цвет лица.
Программа вечера состояла из выступлений, каждое из которых вызывало гамму "острых ощущений" и, как заверила Диану Энн, каждое последующее выступление было более волнительным, чем предыдущее. Когда Присси Эндрюс, одетая в новую розовую шелковую кофточку с ниткой жемчуга на её гладкой белой шее и настоящими гвоздиками в волосах – ходили слухи, что учитель специально посылал за ними в город – "поднялась по темной скользкой лестнице", Энн вздрогнула, проникшись сочувствием к ней. Когда хор пел "Высоко, над милыми ромашками" Энн смотрела в потолок, как будто он был украшен фресками с ангелами; когда Сэм Слоан начал объяснять и показывать "Как Сокери курицу усаживал" – Энн смеялась так заразительно, что люди, сидевшие рядом, тоже засмеялись, больше из симпатии к ней, чем от шутки, которая была довольно старой даже для Эйвонли. А когда мистер Филлипс произнёс торжественную речь Марка Антония над телом Цезаря с разрывающими сердце интонациями – поглядывая на Присси Эндрюс в конце каждого предложения – Энн чувствовала, что она может вскочить и устроить мятеж, как бравый римлянин.
Только одному номеру из программы не удалось ее заинтересовать. Когда Гилберт Блайт рассказывал стихотворение "Бинген на Рейне", Энн взяла книгу и читала её, пока он не закончил, и сидела неподвижно и чопорно, пока Диана отбила себе все ладоши, хлопая.
Было одиннадцать, когда они вернулись домой, полные впечатлений, но с предвкушением огромного удовольствия от грядущего обсуждения всех подробностей концерта. Все, казалось, спали, и дом был темным и тихим. Энн и Диана прошли на цыпочках в гостиную, длинную узкую комнату, из которой вела дверь в комнату для гостей. Там было приятно и тепло, горячие угли в камине тускло освещали комнату.
– Давай разденемся здесь, – сказала Диана. – Здесь так приятно и тепло.
– Вечер был восхитительный, правда? – вздохнула Энн восторженно. – Как, должно быть, прекрасно, выступать на сцене! Как ты думаешь, Диана, мы когда – нибудь сможем сделать это?
Да, конечно, когда-нибудь. Старшие школьники всегда выступают. Гилберт Блайт выступает часто, и он всего на два года старше нас. О, Энн, как ты могла делать вид, что не слушаешь его? Когда он прочитал строчку:
"Есть еще другая, не сестра"
– он посмотрел прямо на тебя.
– Диана, – сказала Энн с достоинством, – ты мой закадычный друг, но я не могу позволить даже тебе говорить со мной об этом человеке. Готова ли ты ко сну? Давай побежим наперегонки и посмотрим, кто добежит до кровати первым.
Предложение понравилось Диане. Два маленькие фигурки в белом понеслись через длинную гостиную, влетели в дверь комнаты для гостей, и упали на кровать в одно и то же время. А потом – кто-то зашевелился под ними, вскрикнул – и сказал приглушенным голосом:
– Милосердный Боже!
Энн и Диана были не в состоянии потом рассказать, как они выскочили из постели и выбежали из комнаты. Они только знали, что после этого пробега они оказались на лестнице и на цыпочках побежали наверх.
– О, кто это был – что это было? – прошептала Энн, стуча зубами от холода и страха.
– Это была тетя Жозефина, – сказала Диана, задыхаясь от смеха. – О, Энн, это была тетя Жозефина, однако как она там оказалась, непонятно. О, и я знаю, что она будет в ярости. Это ужасно! Это действительно ужасно – но ты слышала что-нибудь смешнее, Энн?
– Кто такая тетя Жозефина?