Дом у Митьки старый, но еще крепкий, жить можно. А главное - место завидное. На краю села. Только одна Ташлинская дорога отделяла Митькин дом от зубчатой стены Зраповского леса. Тут же, перед самыми окнами, и река Куга, разделяющая село надвое, и мост через реку. Многие в селе завидовали вольготному Митькиному месту, предлагали мену. Меняли дома не в пример Митькиному да еще сулили придачу, только Митька на все это махал рукой. Где и жить рыбаку и охотнику, как не у реки да у леса. Смущал Татьяну Яковлевну насчет мены и дед Ухватов. Но Митька знал, что старику не столько дом нужен, сколько магарыч по этому поводу, и тоже отказал. Да больше недели и не удержался бы у старика дом. Он обязательно променял бы его и напился в стельку. За водку Ухватов не пощадит ничего. За три последних года старик ухитрился шесть раз обменить свою корову, и все на "ведерницу", всегда с порядочным магарычом, до сшибу, и доменялся до того, что встречал эту весну с телушкой да и то нестельной.
В избе Митька задерживаться не стал. Наскоро закусив, он свалил с поветей беремя два сена корове и овцам и, подвязав лыжи, пошел в лес на Кугу за корзиночными прутьями для своих вершей.
Мысль неотвязно крутилась вокруг колхозной техники. Свои машины радовали Митьку. Это сулило колхозу новые доходы.
Мокрокустьинский колхоз "Луч" считался в районе одним из отстающих. Пожалуй, самый крупный в районе колхоз, когда-то передовой, после войны сильно захудал. На трудодни давали самую малость, и люди всеми правдами и неправдами потянулись из села кто куда - в районное село Тереньгу и дальше, в город. Уходила почти вся молодежь. Проводят парня в армию, проводят по-настоящему, всем селом, как испокон веков привыкли провожать на Руси, - со слезами, бабьими причитаниями, с песнями и пляской под все гармонии села. Проводят призывника на два года, а парень уезжает из родного села навсегда. Отслужит положенное да там где-нибудь и останется. Хирело село из года в год. Работать было некому: одни старики да старухи, и если бы не МТС, так, наверное, вся земля заросла бы одним бурьяном.
И только крутые меры по подъему сельского хозяйства, предпринятые правительством в последние годы, вернули село к жизни.
"А ныне и натуроплата за работы МТС отпадает, - раздумывал Митька, - значит, еще больше придет на трудодни. Только бы уродился хлеб. Получу осенью, обязательно справлю себе двустволку. Хватит со старой берданкой ворон пугать".
Давно лелеял Митька мечту о новом ружье, да все не до того было, не хватало "на фабулы", как отзывалась о его заветной мечте мать.
Митька продрался через густой ольшаник на берегу Куги и, выбравшись на лед, поехал на луговую сторону, где росли самые гибкие кусты краснотала.
Вернулся он уже в сумерки. Развязывая у крыльца лыжи, слышал, как в хлеву били в подойник тугие струи.
- Мам, пришла? - спросил он в темноту двора.
- Угу, - тихо, чтоб не испугать корову, ответила мать. Митька втащил всю вязанку лозняка в избу, старательно разложил прутья на горячую печь.
Вошла мать с полотенцем через плечо и подойником в руках.
- Опять ты, Митрий, целую лужу на печи сделаешь. И на полу твоим прутьям ничего не сделалось бы.
- Вечером плести буду верши, - сказал в оправдание Митька, - а на полу они только к утру оттают.
Пришел Андрей. Выложил на стол все ту же измятую пачку папирос:
- Закуривай, Митрий!
Беседовали обо всем: о колхозной технике, о предстоящей посевной, о рыбалке.
Митька был искусный рыбак. Он даже зимой ухитрялся доставать из прорубей рыбу, а в летние времена, с весны до осени, кормил свежей рыбой всю тракторную бригаду.
- У меня нынче опять вентерей двадцать соберется, - похвалился он другу, - так что живем!
- Это хорошо! - одобрил Андрей. - Тебя Михаил Ефимович в Тереньге всю зиму вспоминал. Как только приходим в столовую, садимся, он за тебя. Где, говорит, сейчас наш Митька со своей ухой?
- Уха будет и нынче, - польщенный вниманием бригадира, улыбнулся Митька.
От Андрея Митька узнал, что сейчас в связи с реорганизацией МТС многие трактористы переходят в колхозы.
- Из нашей бригады только Ванька Крюков да Наби воздержались. Остальные все подали заявления о приеме в колхоз. И Михаил Ефимович, и Семен Золотов, и Жомков Михаила, и я. Наби тоже думает переходить, только не к нам, а в свой колхоз. Последний сезон, наверное, у нас работает.
- Жаль, хороший мужик, - искренне пожалел Митька. - А Крюков чего же?
- Я, говорит, теперь специалист, куда захочу, туда и пойду. Вольный казак. Может, в совхоз надумаю, может, в город подамся. Трактористы теперь везде нужны.
- Ну и пусть казакует. Только рановато ему нос задирать, да из села уходить теперь нет никакого смысла.
- Это так, но человек-то он, сам знаешь.
После ужина Митька полез на печь за лозняком, Андрей спросил:
- Ты это чего?
- Да надо вентеришко сплести.
- А, брось, - махнул рукой Андрей. - Сегодня не до работы Одевайся быстрее, и пойдем. Там передвижка приехала, народу гибель! С девчатами поозоруем!
Митька не заставил себя уговаривать. Стащив на пол лозняк, чтоб не пересох за ночь, он быстро оделся, и друзья направились к правлению колхоза, заменявшему по вечерам клуб, Оттуда уже доносились задорный девичий смех, песни.
Весна обошла Мокрый Куст стороной, словно за что-то невзлюбила это простое соломенное село. Судя по газетам, даже на севере области начали сеять, а здесь на полях едва пролысились пригорки. Прошла половина апреля, а погода не устанавливалась. Проглянет дня на два солнце, приласкает иззябшую землю, а потом снова на целую неделю подует студеный ветер, спрячет едва показавшиеся ручьи, затянет сизым ледком лужи, погонит по полю острую, как иглы, поземку.
Зима не хотела покидать насиженного места. По ночам она выходила из глухих трущоб Ташлинского леса, как голодная волчица, торопливо зализывала все ожоги острым, языком поземки, меняла на полях почерневшие было покрывала и к утру снова полновластной хозяйкой разгуливала по округе, блестя свежей первозданной красотой.
День назад с рассвета и до позднего вечера над селом стоном стоял грачиный крик. Тугоперые, черные, как головни, птицы с крепкими белыми носами гнали из своих прошлогодних гнезд ворон, враскачку, по-мужичьи, ходили по проталинам, выискивая съестное, собирая разный хлам для своих гнезд. А подует сиверко, и на целую неделю утихает грачиный крик. Птицы покидают село, улетают в леса, и опять в их гнездах хозяйничают привыкшие к стуже вороны. Но утихает непогодь - снова появляются грачи, снова начинаются ожесточенные драки с воронами, и опять неумолчный крик стоном стоит над селом.
По вечерам в правлении колхоза, как в зимние нестрадные дни, до третьих петухов засиживалась молодежь. Парни дурачились, девчата лузгали семечки, танцевали и пели под простуженную гармошку Мишки Святого - единственного на селе гармониста.
Весна запоздала недели на две. Только за неделю до первомайского праздника установились теплые, погожие дни. Снег стал пропадать на глазах. Изумрудной щеткой наклевывалась на припеках трава. В субботу с большим опозданием тронулся на Куге лед.
- Поло вода! Поло вода! - сбегаясь к берегу, кричали ребятишки, И хотя каждую весну бывает половодье, ломает Кугу, все же на берег высыпало все село. Даже кузнецы бросили свою работу и с другого конца села пришли полюбоваться половодьем. Лед тронулся утром, а к обеду колхозный пастух Федька Манин погнал в лес "на пробу" стадо. Коровы, ошалев от весны, с не присущей их степенству прытью, врассыпную бросились по луговине, трубой задрав хвосты и высоко подкидывая задние ноги.
- Забегай! - в голос вопил Федька своему подпаску Алешке Крюкову, младшему братишке Ваньки-тракториста.
А еще через час тронулись из села трактора, заполнив гулом все улицы и переулки.
Лязгая солнечно-белыми гусеницами, мощный С-8 Cемена Золотова тащил на прицепе тракторную будку, Андрей на "Беларуси" - сразу три плуга и сеялку. Остальные трактора тянули сеялки, плуги, культиваторы - весь прицепной и навесной инвентарь.
Бригада стала табором на опушке Зраповского леса, недалеко от села. Через полчаса сюда подъехала на подводе "вечная" повариха тракторного стана тетя Маша, полная, острая на язык молодая женщина. Подвода доверху была загружена ящиками с продуктами, кастрюлями, тарелками. Среди всего этого кухонного скарба горой возвышался пятиведерный котел, насквозь прокопченный на полевых кострах.
Запылал костер.
Трактористы с руганью и смехом таскали из леса хворост, жерди, спешно строили навес для бочек с горючим.
В таборе собралось много любопытных. Пришли все, кому наскучило смотреть на половодье.
Целая делегация во главе с председателем колхоза, агрономом и бригадирами отправилась осматривать поля. Люди брали щепотки земли, растирали ее на пальцах, нюхали.
- По всем гривам завтра с утра можно начать боронование, - определил председатель, - а там день-два - и в низинах подойдет.
В углу огромного поля около Ташлинского леса гектаров десять зяби оказалось оплывшей. Два года назад на таких участках сеяли, чуть взрыхлив почву бороной, знали, что не уродится, и не родилось, но сеяли: обработать такие участки не хватало ни сил, ни времени. Теперь все обстояло иначе.
- Здесь придется перепахать заново, - заметил председатель, - тут ни бороной, ни культиватором землю не взрыхлить. Денька через два занаряживай сюда трактор, - сказал он бригадиру тракторного отряда.
Тот согласно кивнул головой.
Дед Ухватов взял горсть земли, понюхал ее и, скатав из нее шарик, с силой кинул на пашню. Шарик не развалился.
- Два дня мало, Петр Кузьмич, не ранее недели поспеет тут земля, - авторитетно заявил он. - Ниже тут совсем грязь, вон еще в ложбине снег не сошел.
Агроном Емельян Иванович Слепнев тоже скатал шарик, и, шмякнув его о межу, согласился с дедом.
- Рано, - заявил он. - Через два дня спашем - может заклекнуть или снова заплывет.
С ними согласились все.
Деда Ухватова, всю зиму отлынивающего от колхозной работы по причине "ломоты во всех костях и нутре", председатель тут же, в поле, назначил сторожем на тракторный стан.
Дед было заупрямился, стал ссылаться на свои годы и все на ту же "ломоту", но, когда сметливый Петр Кузьмич, хорошо знающий строптивый характер деда, сказал, что ставят его не просто сторожем, а для порядку, Ухватов согласился.
Вечером этого же дня, сидя на порожке тракторной будки, старый пьяница хвастался сидевшим у костра трактористам и плугарям:
- Всю жизню землю пахал, наскрозь ее, матушку, вижу. Недаром Кузьмич в качественники меня определил. Это ведь как понимать надо - правая рука агронома, а может, и выше того.
Утром на тракторном стану вспыхнул скандал. Михаил Ефимович чуть свет послал два ДТ-54 - Ваньки Крюкова и Михаила Жомкова - бороновать по косогорам зябь, а "Беларусь" Андрея Гусева - к Мокрому Кусту запахивать раскиданный накануне навоз. Три другие машины - С-8 Cемена Золотова и два ДТ-54 - остались на стану: работы им в этот день не предвиделось.
Не успели занаряженные трактора скрыться за первым косогором, как к табору подкатил на мотоцикле уполномоченный райисполкома статистик Конев.
- Почему вчера не прислали сводку о закрытии влаги и севе? - с ходу набросился он на бригадира. - Вы что тут, не бороните и не сеете, что ли?
- Да так оно и есть, - ответил Михаил Ефимович. - Еще ни одного гектара не сделали, нечем отчитываться-то.
- Это почему же?
- Сыро… Земля не подошла.
- Интересно. Везде подошла, а у вас нет? Вы что тут, дезорганизацией занимаетесь, так, что ли? Все поля голые, земля сохнет, а вы прохлаждаетесь, чего-то ждете, даже выборочное боронование не начали. Почему трактора простаивают?
- Так делать нечего, объясняю вам.
- Ах, делать нечего, - с сарказмом улыбнулся Конев. - Сколько у вас оплывшей зяби?
- Немного есть…
- Немного, говоришь. Я сейчас проверял. Только в одном месте у Ташлинского леса гектаров десять нашел, а ты говоришь, немного. Почему не послал трактора на перепашку?
- Да говорю же вам, сыро, земля не подошла. Ни слова больше не говоря, уполномоченный повернул сво мотоцикл и запылил к правлению колхоза. Через полчаса в таборе собралось все колхозное начальство.
- Сейчас же начинайте перепахивать зябь у Ташлинского леса, - коротко распорядился Конев. - Иначе буду писать докладную секретарю райкома. Сев задумали срывать. Да за такие дела под суд! Знаете небось, что весенний день год кормит, не маленькие. В прошлом году об эту пору сев заканчивали, а нынче?
- То в прошлом, - вставил агроном, - а нынче не по нашей вине весна запоздала.
Яков Ухватов, от природы любивший поспорить с любым начальством, ходу не давал уполномоченному, тыкал ему в грудь старой овчинной рукавицей, доказывая:
- Ты то посуди, добрый человек. Землица-то ведь еще не созрела, как ее будешь пахать? Если тесто в квашне не подойдет, будет тебе баба хлебы печь, будет? Никогда! Так и настоящий крестьянин неспелую землю не будет тревожить. А кричать да махать руками мы все мастера, это нехитро. Надо суть понять. Или мы своей-то земле лиходеи?
- Ты отвяжись, дед, не путайся, без тебя разберем, - грубо оборвал старика Конев.
Но дед был не из робких.
- Как так! - вспылил он. - Меня вчера при всем честном народе Петр Кузьмич качественником в бригаду назначил, а ты доброго совета слушать не хочешь. Если ее, землю, ссильничаем, она заклекнет, и никакого росту из нее не будет. Придется потом все заново переделывать. Чуешь, к чему это клонит? Заново! Поверь моему слову. Всю жизнь на земле сижу, знаю, когда пахать и когда сеять надо.
Чтобы покончить этот никчемный спор, председатель распорядился начать пахоту. Обычно первую борозду в колхоза каждую весну по традиции проводил Семен Золотов, старейший тракторист, в первые годы коллективизации работавший еще на "Фордзон-Путиловце".
- Давай, Семен, заводи, - махнув на все рукой, невесело сказал бригадир. - Первая борозда за тобой.
- Не буду рвать машину. Мне на ней целое лето работать, - наотрез отказался тракторист. - Мы тут все дураки да лодыри, один он только работничек в хромовых штиблетах выискался. Вам бы, Михаил Ефимович, не машины рвать давать распоряжения, а урезонить его. Мы разве меньше в земле смыслим?
Проводить первую борозду поехал татарин Набиев. Работал он в бригаде лет пять. В селе уважали тракториста, однако мудреного имени его никто толком запомнить не мог, и все попросту звали его Наби.
Дед Ухватов плюнул от злобы и, шмякнув об землю перед самыми ногами председателя свой малахай, заявил:
- Никаким качественником я у вас больше одного часу не буду, а в сторожах и подавно. Не слушаете старого пахаря, сукины дети, сильничаете землю!
И, круто повернувшись, так и не подняв малахая, старик широко зашагал к селу. Ветер шевелил его седые, редко чесанные волосы. Кто-то из трактористов поднял дедов малахай и, на ходу надевая его на разгоряченную голову старика, уговаривал:
- Плюнь на все, дядя Яков. Ты думаешь, пахать начнут? Сейчас утрут нос этому кликуну и разойдутся. Нельзя же пахать…
- А я что говорю? - вдруг круто повернулся к трактористу старик. - Знамо, что нельзя. Заклекнет земля. Эх, вы! - И он снова широко зашагал к селу.
Новенький ДТ-54, блестя свежеокрашенными бортами, легко взял пятилемешный плуг. Народ потянулся за ним к Ташлинскому лесу. Плуг легко вошел в борозду. Плугарь Святой привычно заработал подъемниками.
- Давай! - крикнул Петр Кузьмич.
Все гурьбой пошли по меже за трактором. С отвалов речной волной повился блестящий, маслянисто-глянцевый чернозем. От перевернутых пластов пошел легкий, едва заметный парок. Повеяло терпким запахом свежеподнятой земли.
- Ну что? - довольный началом и своей нелегкой победой, повернулся к председателю Конев. - Не говорил ли я? Три дня назад можно было начинать, а вы слушаете какого-то выжившего из ума деда. Тоже мне, агронома нашли. Сегодня же пускайте все трактора. С обеда начинайте сев, нечего волынку тянуть…
Но метров через двадцать, в первой же еле заметной лощине, трактор забуксовал. Из-под гусениц полетели пудовые ошметки грязи, с ног до головы забрызгав щеголеватого плугаря. Один ком угодил в лицо Святому, и Мишка кубарем скатился с плуга. Трактор выл, на глазах зарываясь в землю!
- Сбавь газ, черт! - вдруг закричал Михаил Ефимович, словно тракторист мог услышать его. - Сбавь, вылетят поршни!
Трактор в какие-то две-три минуты зарылся по самый радиатор и заглох.
Из кабины выпрыгнул взбешенный Наби. Глаза его злобно горели.
- Какой дурак по такой грязи пашет? Что теперь с машиной делать? Новую машину совсем угробили, - закричал он в толпу. - Старый Ухват правильно говорил - ждать надо.
За спором не заметили, как из лесу вынырнул райкомовский газик. Из машины вышел секретарь райкома Григорий Петрович Малов, седоволосый низкорослый мужчина, старейший партийный работник района, и так же незаметно очутился в кругу спорящих.
- Здравствуйте, честной народ! - приветливо поздоровался он. - Что шумите? - И, заметив затонувший трактор, удивленно воскликнул: - Батюшки! Что же вы тут натворили? Мужики вы, хлеборобы, или кто? Да кто же по грязи пашет? Что по снегу не выехали? Где агроном? Да если бы и не зарылся трактор, все равно пахать рано. Не видите разве, что борозда вслед за плугом оплывает?
- Да это, Григорий Петрович, не наша вина, - начал оправдываться председатель, ища глазами Конева.
Но его уже среди шумевшей толпы не было. Поняв, что хватил лишку, перестарался, он вышел из толпы и, вскочив на свой мотоцикл, бойко запылил к селу.
- Держи его, смутьяна! - крикнул в шутку Семен Золотов. - Укатил!
Конев поступил хитро и тем смирил гнев. Все стали смеяться, шутить - и озлобленности как не бывало.
Григорий Петрович сам обошел поля. То и дело наклонялся, мял в морщинистых ладонях землю.
- Дня через два начинайте и пахоту, и сев. Раньше нельзя. Боронование только не затягивайте, влагу надо закрыть вовремя. Опаздываем, в области ругаются, а что же делать? - как бы оправдываясь, говорил он. - Потом наверстаем.
А дед Ухватов расстроился не на шутку. Еще час назад он шел на стан с весенним волнением и радостью. Старик улыбался солнцу, каждой вытаявшей былинке, наслаждался теплом. Сейчас же он не замечал ничего. Шагая к дому напрямик пашней и огородами, Яков Васильевич, от природы крикливый, ругался на все поле.
- Окаянные! - широко взмахивая руками, кричал он. - Опоганят землю. Поле наше, трактора и прочая техника тоже почитай что наша, а хозяин - сопляк в хромовых штиблетах! И председатель хорош! Бают, качественником будешь, Яков Васильевич. Качеству требовать хочет. Ты сначала послушай старика, что он скажет, а опосля качеству требуй! Канальи! Никаким медом-сахаром меня больше в качественники не заманите! За ваши греховодные дела хотите, чтоб я осенью перед народом ответ держал? Ни в жизнь! Выкусите!
Что ни ближе подходил дед Ухватов к своей избе, то распалялся все больше. То и дело старику вспоминались до боли обидные слова Конева: "Ты, старик, не путайся тут, без тебя разберем…"