- Тебе-то было бы легче, - заметил капитан. - Протянул ус от дерева к дереву, на пару километров хватит.
Старшина закашлял, достал из кармана маленькую подзорную трубу и принялся осматривать местность. Он знал, конечно, в каких случаях капитан переходит на "ты". В нехороших.
- Вижу подручное средство, - доложил старшина. - Вон оно - на дереве висит.
Шагах в тридцати от них на сосне висел гриб-маслёнок, нахлобученный на сучок.
- Не белочка ли? - засомневался капитан Болдырев.
- Может, и белочка, а скорее Васькина лапа.
Они подошли к маслёнку и вдруг увидели впереди, на другой сосне, новый маслёнок. Старшина снял первый маслёнок с сучка и положил его в кепку, снял второй и тут же увидел третий. Скоро в кепке его было уже десятка два отборных маслят, потом пошли подосиновики и подберёзовики, два моховичка, пара хорошеньких белых.
- Вы что, солить их будете? - спросил капитан.
- Солить не солить, а на жарево тут наберётся.
Глава восьмая. Вася ботает и чирикает
Рука с квадратными ногтями втащила Васю в сени, без всяких затруднений проволокла по коридорчику, спустила по крутой лестнице куда-то вниз, в район погреба.
- Постой! Постой! - тормозил Куролесов каблуками. - А в чём, собственно, дело? Не время шуток.
Квадратная Будка сопела, протаскивая его через ящики и бочки. Где-то наверху вспыхивал и возникал Зинкин сорочий глаз:
- Осторожно! Осторожно! Бутыль не разбей. Не опрокинь бак с огурцами!
Но бак, за который Вася зацепился карманом, всё-таки опрокинулся, полился из бака укроп с рассолом, а в укропе, в хреновом листу, как рыбы в водорослях, скрывались огурцы. Они попрыгали из бака, захлопали хвостами, разбежались по полу.
- Только не по огурцам! Только не по огурцам! - кричала сверху Зинка. - Огурцы перетопчете!
Но Вася чувствовал, что его тащат всё-таки по огурцам, они лопались под каблуками, как рыбьи пузыри.
Тут вдруг выскочила откуда-то трёхлитровая стеклянная банка, блеснул в сумраке погреба бутылочный бок, кривая трещина перечеркнула стекло, банка развалилась и жутко, страшно таинственно в погребе запахло маринованным чесноком.
- Чеснок??? - орала теперь сверху Зинка. - Маринованный чеснок разбил?!
Наконец, Васю плюхнули на ящик. У ног его взвизгивал чеснок и подло ворчали уцелевшие огурцы. И Вася понял, что, если уж вокруг него опрокидывают огурцы и бьют чеснок, дела его плохи.
- Осторожно! Чеснок! Огурцы! Осторожно! - орала Зинка, заглядыва сверху в погреб. Её кудлатые космы свешивались в погреб, как абажур.
- Чё! - грозно прикрикнул Пахан, выталкивая абажур наверх.
- Не понимаю, - сказал Вася, отдышавшись. - За что ко мне такие применения? Я же всей душой и телом, а меня чесноком душат.
- Так ты по фене ботаешь?
- Ботаю. Изо всех сил ботаю.
- А по-рыбьи чирикаешь?
- Чирикаю.
- Врёшь, скворец! На бугая берёшь! Порожняк гоняешь! Лапшу на уши двигаешь!
- Не двигаю, не двигаю я лапшу! - закричал Вася, потому что увидел, что Пахан сунул руку в карман, в котором тяжело болтался пистолет.
"Ну, попал! Вот уж попал-то! - лихорадочно думал Вася. - Феня - ведь это бандитский язык, а я-то его не знаю, не ботаю и не чирикаю. Что ж делать-то? Гипноз! Скорее гипноз!"
И он сморщил переносицу, но гипноз, собака, никак не появлялся, затаился, напуганный запахом чеснока.
"Ну тогда разумом, тогда разумом, - думал Вася. - Возьму его разумом, неожиданной мыслью. Задавлю интеллектом".
- За что такие придирки? - высказал вдруг Вася эту неожиданную мысль. - Почему глубокое недоверие? - продолжал он давить интеллектом. - Я же предупредил, меня же и угнетают!
- Феню не знаешь, - сказал Пахан и покачал квадратною будкой. - Ну скажи, что такое "бимбар"?
- Так вот же он, бимбар. Вот он! - И Вася вынул из кармана часы.
- А ну дай сюда.
Пахан схватил часы, щёлкнул крышкой, и часы взыграли:
"Здравствуй, моя Мурка,
Здравствуй, дорогая.
Здравствуй, а, быть может, и прощай…"
И здесь автор должен, конечно, отметить редкую способность знаменитых часов: приспособляемость к обстоятельствам.
- Мурку играют? Всё равно, твоё-то время истекло. - И Пахан сунул часы в собственный карман. - Не знаю, откуда ты, да только мне ты живой не нужен.
Он зевнул и достал пистолет. И самое страшное показалось Васе именно то, что он зевнул.
- Нет, нет, - сказал Вася. - Я ещё живой пригожусь.
- Только не мне, - сказал Пахан и сразу нажал курок.
Грянул выстрел - и пуля-дура полетела в открытую Васину грудь. И последнее, что слышал Куролесов, был глупый и неуместный сверху крик:
- Только не по огурцам!
Глава девятая. Уходящая галоша
По маслятам да по моховикам капитан со старшиною добрались до улицы Сергеева-Ценского.
- Помню, брали тут двух самогонщиков, - сказал старшина. - Трудное было дело: они из самогонных пулемётов отстреливались, но мы их пустыми бутылками забросали…
- Ищите след, - прервал капитан неуместные воспоминания. - Грибов больше не видно.
- Как же не видно? Вон он гриб, висит на заборе. - На заборе висела свинуха, тот самый гриб, который называют дунькой и лошадиной губой.
- Из-за этого самого забора они нас сивухой поливали, - задумчиво вспоминал Тараканов. - Инспектор Нахабин в обморок упал, но мы…
- Хватит, - сказал капитан. - Ищите следующий гриб.
Но больше, сколько ни оглядывались, грибов они не нашли ни пустым глазом, ни подзорной трубою. Единственное, что бросалось в глаза, была рваная галоша, лежавшая посреди дороги.
- Прекрасно помню эту галошу, - сказал старшина. - Она как раз болталась на ноге у самогонщика, когда инспектор Нахабин достал пистолет, но полковник Двоекуров сказал: "Не стрелять", - и галоша от ужаса упала. Только раньше она валялась вон там, у забора. Так-так…
- Это Васькина лапа! Галоша как подручное средство! Талантливый паренёк! Нам надо идти в направлении галоши.
- Пошли, - сказал капитан.
И они двинулись в ту сторону, в какую как бы шла эта галоша.
- Интересно, что будет дальше? Опять галоша?
- Ну нет, - сказал старшина, - вторая галоша осталась у самогонщика. Когда полковник Двоекуров приказал брать их живыми, мы с инспектором короткими перебежками…
- Хватит о самогонщиках! - приказал капитан. - Ищите след!
- Слушаюсь… так что второй галоши не будет… молчу, молчу… Итак, Куролесов хватает первое попавшееся под руку. Ему некогда, он торопится, надеясь на нашу смекалку. А уж смекалка-то у нас есть. У нас много смекалки. Вот глядите - консервная банка! Вот она где, смекалка-то!
- Не вижу здесь особенной смекалки, - заметил капитан.
Он, кажется, немного ревновал к такой большой таракановской смекалке.
Кроме того, капитан чувствовал, что Тараканов своей неумеренной смекалкой защищает право на ношение рыжих усов.
- Баночка лежит ненатурально! Она лежит донцем к нам, а дыркою чуть правее. Надо и нам подаваться правее.
Они подали правее и скоро наткнулись на бутылку из-под "Нарзана", чьё горлышко забирало ещё правее.
- Так, - сказал старшина, - глянем по направлению бутылочного горлышка. Так, так. Улица Сергеева-Ценского, дом 8.
- Надо проверить, - сказал капитан.
Здесь автор должен на всякий случай отметить, что капитан и старшина были в штатском.
- Нехороший дом, - сказал капитан, принюхиваясь, - от него чем-то пахнет.
- Не укроп ли?
- Да нет, чесноком и, кажется… порохом.
- Папиросы пятого класса… вон окурок валяется.
Долго и нудно капитан стучал в дверь. Профессиональный стук капитана растряс английский замок, в нём что-то пискнуло, и дверь отворилась.
Капитан осторожно ступил в дом. Усы Тараканова потянулись за ним. В сенях было пусто. Оцинкованные баки валялись в углу и разбитые умывальники, а в комнате капитан сразу увидел большой шкаф-гардероб.
В шкафу что-то слышалось и шевелилось.
"Там кто-то есть!" - знаками показал капитан Тараканову, который постепенно всасывался в комнату.
"Надо брать!" - ответил усами старшина.
"Валяйте!" - взглядом приказал капитан. Старшина подкрался к шкафу, распахнул дверь и просто крикнул:
- Вверх!
И тут же из шкафа - руки вверх! - выступил человечек с небритым подбородком.
- Меня сюда запрятали, - сказал он улыбаясь.
- Кто вы? - сбоку с револьвером в руке спросил капитан.
- Я - Носкорвач. Носки рву. Мне мама как купит носки, два дня поношу, глядишь - уже дырка на пятке. "Тебе, говорит, надо железные носки". Но я и железный разорву. Пойдёмте в шкаф, я покажу, сколько там рваных носков валяется. Даже неудобно.
Минуты через три, как потом подсчитали, капитан Болдырев и старшина Тараканов поняли, что перед ними круглый сумасшедший. Он совал им под нос рваные носки, зазывал их в шкаф, просил подобрать пару какому-то подозрительному носку в полосочку - в общем, валял большого дурака.
- Слушай, Носкорвач, - раздражённо сказал старшина, - кто тебя в шкаф запрятал?
- О! - напугался Носкорвач. - Это большая тайна!
Тут он принялся раскачиваться, читая стихи Редьярда Киплинга:
Это рассказывать надо
С наступлением темноты,
Когда обезьяны гуляют
И держат друг другу хвосты…
- А вы ведь не обезьяны, - неожиданно трезво заметил он. - Вы - оперативники, вам рассказать я никак не могу.
- Мы тебе новые носки подарим, - заманивал старшина. - С шерстяною пяткой.
- Правда? - обрадовался Носкорвач. - Ну, тогда скажу: "Пахан". Только мне носки сорок третьего размера.
- Для тебя хоть сорок четвёртого.
- Ну, тогда я всё расскажу. Пришёл человек. А Пахан чай пил. Вот они вдвоём и убежали, а меня в шкаф запрятали. "Сиди, говорят, пока за тобой не придут". Нет ли у вас пирожка с печёнкой? А ещё я люблю жареные грибы, и вообще мне надо побольше снеди. У вас есть снедь?
- Снеди нету! - строго отвечал старшина.
- Как же так? Оперативные работники, а снеди не имеют! Странно!
- Куда же они убежали? - спросил капитан.
- Туда, где шарики катаются.
Глава десятая. Взгляды в полной темноте
Пуля-дура, как уже говорилось, вылетела из пистолета и полетела в открытую Васину грудь. Быстро, стремительно преодолевала она сантиметр за сантиметром и скоро должна была вонзиться в сердце.
Она летела и по дороге немножечко умнела. Не всякая же, чёрт возьми, пуля - дура! Я знаю, кстати, немало дур, но не все же они - пули!!!
Надо сказать, что эта пуля была умней других, интеллигентней. Она понимала, что вонзаться в грудь беззащитного Васи нехорошо, подло, безнравственно, в конце концов. Она хотела немного изменить направление, да сделать это было очень трудно.
"Пороховые газы толкают, чтоб им пусто было, - думала пуля, летя. - Вася, Васенька, увильни. Ну хоть на пару сантиметров".
И Вася почувствовал её немой призыв, дёрнулся в сторону и потерял сознание, а пуля пробила его пиджак и вонзилась в груду брюквы. Как потом подсчитали, она пробила одну за одной 49 брюкв и два кило моркови.
Вася дёрнулся и затих.
- Этот готов, - сказал Пахан, схватил совковую лопату и завалил Васю брюквою.
Муть, великая муть навалилась на Васю. Брюква погребла его тело, великая муть окутала душу. И тяжко стало его душе. Она металась, раздваивалась и не знала, как дальше быть. И особенно отчего-то тяжело было этой душе, что перед нею в будущем только два пути: или работать трактористом, или идти в милицию. Где же третий настоящий, истинный путь? Ну, не под этой же тяжёлой и грязной брюквой?!
И тут мы, конечно, должны отметить, что Васина душа была не права. Ну чего такого плохого работать в милиции? Ходи себе да арестовывай, кого надо. Никакого особого напряжения, не дрова колоть. Или трактористом - сидишь да пашешь! Красота! Не права была душа, потрясённая выстрелом, вовсе не права.
Пока душа его металась и размышляла, сам Вася был совершенно без сознания. Он ничего не осознавал, кроме того, что его всё-таки убили.
"Неприятно-то как!" - думал он.
Наверху над ним кто-то топал, бухал, потом всё затихло.
Тьма и тишина погреба убаюкивала Куролесова, он лежал не шевелясь, пока не услышал какой-то шорох. Не мышка ли?
Вася отодвинул бровью брюковку со лба, высунул наружу живой глаз, но мышку не увидел.
Беспробудная тьма окружала Васю, и холод, тусклый холод пронизывал его насквозь, гнилой холод, нехороший. В холоде очень хотелось есть, и Вася стал грызть огурцы и отвратительно-сладкую брюкву.
"Капитан-то, конечно, найдёт меня, - думал он. - Найдёт, если будет от платка танцевать".
Этот возможный танец капитана и старшины слегка успокаивал душу, но холод проникал в грудь, и Вася замерзал, чувствуя, что превращается в брюкву.
"А Матрос? - думал Вася. - Где же Матрос? Он-то мог бы хоть подкоп сделать".
Конечно, Вася не знал, что Матросу надо было делать два подкопа. Сам он по-прежнему сидел в камере предварительного заключения и раздумывал на тему: можно ли собачьим носом прошибить бетонный пол?
"Как жалко, что человеческий глаз не видит ничего в темноте! - печалился Вася. - Сова видит, а я - нет. Надо бы научиться, натренироваться".
От нечего делать он яростно стал напрягать зрение, но не виделось ни зги.
"Начну с малого, - думал Вася. - Попробую увидеть собственную руку".
Он поднёс пальцы к носу, и долго-долго нахмуривал брови, и вдруг разглядел что-то, не поймёшь что.
"Мираж! - подумал Вася. - Какой-то мираж!"
Но нет, это был не мираж, это был ноготь большого Васиного пальца. Тот самый знакомый ноготь, аккуратно постриженный в прошлом году садовыми ножницами, когда все трактористы обрабатывали колхозный сад.
"Боже мой! Неужели это он! - восклицал про себя Вася. - Неужели у меня появляется ночное подвальное зрение?"
Тут Вася покивал себе ногтем и стал напрягаться дальше. Скоро в поле напряжённого зрения появился указательный палец, за ним средний, безымянный. Только мизинец никак не поддавался.
"Тонковат", - думал Вася.
Примерно через час взгляд его добрался до мизинца, и Вася приказал зрению двинуться дальше, напрямик, к бочке с капустой. Зрение двинулось, рассекая темноту.
Бочка долго не объявлялась. Наконец, что-то задрожало, замаячило бочкообразное вдали, но виделось призрачно, зыбко и шатко. То и дело возникали какие-то продолговатые помехи.
"Тут уж не до чёткости изображения", - рассуждал Вася, обретающий ночное полутелевизионное зрение.
Вдруг он услышал какой-то шорох. Кто-то корябался внизу, под брюквой. Неужели Матрос? Неужели подкоп Матроса под погреб?!
Тут брюква зашевелилась, и из неё высунулось - о боже! - неужели такая огромная крыса?! Что это? Какой Матрос? Какой подкоп?
Ночным своим почти уже совсем телевизионным голубым зрением Вася увидел руку! Человеческую руку, которая, разбрасывая брюкву, тянулась к нему. На этой руке блистал серебряный перстень с бирюзою!
Ужас охватил Куролесова. Никогда прежде он не видел таких рук, торчащих во мраке погреба. А рука лезла всё дальше и дальше, потом появилась и вторая рука, и кудлатая голова подземного существа.
Существо вылезло из брюквы, отряхнулось и, шаря руками в темноте, сказало тоненьким голосом:
- Где же тут огурцы?
Жутко и жалко прозвучал этот вопрос в сырости погреба, и Куролесов ответил на него по-своему.
Он сжался в пружину и прыгнул. Пролетев по воздуху тридцать четыре, как потом подсчитали, сантиметра, он обрушился на подземное существо.
И тут раздался такой крик, какого ни я, ни Вася, ни вы, дорогие читатели, больше никогда в жизни не услышите.
Часть третья. Раздвоение облака
Глава первая. Поиски правды
Криво, друзья мои, криво и неласково складывалась в этой жизни судьба полузабытого нами гражданина Лошакова.
Ну, во-первых, баранов и гусей он так и не продал, да ещё, вернувшись в родную деревню, сдуру принялся рассказывать о том, что вместо Курска попал в город Карманов.
- Какой ещё Карманов? Да такого города на свете нет!
- Эдак вы скажете, что и города Картошина нет?! - пытался защищаться Лошаков.
- И Картошина нет! - уверяли его на правлении колхоза и даже подсовывали карту области, на которой и вправду два таких мощных пункта, как Карманов и Картошин, были почему-то опущены.
- Дайте карту мира! - требовал Лошаков, но такой карты ему не дали и дружно исключили из заместителей председателя. И согласитесь: что это за заместитель, который бегает босиком по снегу в несуществующие города?
- Нам, председателям, такие заместители не нужны! - сказал председатель.
У Лошакова отобрали подведомственных гусей и баранов, увели кобылу Секунду, оставив только гусака Зобатыча.
- Нету, Зобатыч, правды на земле, - говорил гражданин Лошаков, гляд гусаку прямо в глаза, - нету.
Так с гусаком на коленях он просидел печально всю зиму, понимая, что правды нету. К весне, однако, стало ему казаться, что небольшое количество правды всё ещё находится в городе Курске, в руководящих местах. И он решил, как только подсохнут дороги, бросить на время гусака, сесть на велосипед и двинуть в Курск отыскивать правду.
И вот подсохли дороги. Лошаков выехал на просёлок, выбрался с просёлка на шоссе и сразу увидел табличку:
"ДО КУРСКА 100 км"
Он твёрдо нажал на педаль, закрутились-засверкали серебряные спицы, и под вечер Лошаков подобрался к другой табличке:
"ДО КУРСКА 1 км"
Здесь он передохнул, закусил редиской, причесался, оправил на груди галстук, чувствуя, что правдой попахивает всё сильнее и сильнее.
Так он проехал три километра, но никакого Курска нигде не встретил. Крайне обеспокоенный отсутствием Курска, Лошаков жал и жал на педали. Наконец, вдали показались новостройки, и велосипед рванулся к ним. Возле новостроек топтался у столба какой-то прохожий.
- Товарищ! - задыхаясь крикнул гражданин Лошаков. - Это что за город?
- Да это не город, - равнодушно ответил прохожий, продолжая топтаться у столба, - это пригороды города Карманова.