Марина Москвина
Кто сочинил повесть?
Вот я и спрашиваю: повесть прочитали, а кто ее сочинил? Что за человек?
Иной пионер скажет:
- Братцы дорогие, какая разница? Была бы ВЕЩЬ!
А там хоть трава не расти!..
А другой ответит:
- Писатель Юрий Коваль - личность небезызвестная. Читали, читали его повести и рассказы "Алый", "Чистый Дор", "Кепка с карасями", "Недопесок", "Пять похищенных монахов"… Да у вас же в журнале читали мы "Самую легкую лодку в мире" и "Полынные сказки"… И с Васей Куролесовым встречались в "Приключениях Васи Куролесова". Хотя с Васей так здорово-живешь - не встретишься. Уж очень он в библиотеках нарасхват. И как нельзя более кстати подоспели новые Васины приключения.
С неодобрением взглянем мы, друзья, на того пионера, который сказал "какая разница?".
И с удовольствием взглянем на его товарища. Потому что, как говорится в древнем… кажется… греческом изречении: народ должен знать своего героя в лицо.
Не было у меня в детстве такого писателя - Юрия Коваля. И в переходном возрасте не было. А уж когда я выросла и взматерела, он появился. Случилось это в Москве в Доме учителя. Он там на вечере, посвященном самому себе, читал рассказ "Клеенка".
Волнуясь у магазина - в предвкушении клеенки, - возник в моей жизни дядя Зуй. Бушевала Мирониха - требовала пять метров. Молила о метре семидесяти тетка Ксения. Колька Дрождев, механизатор, прознав, что клеенка не с волчьими ягодами, а с васильками, прибрал без остатка остаток.
И только дядя Зуй - он больше всех ее хотел, он ею Нюрку собирался осчастливить, он, красотой этой клеенки ослепленный, весь свой отрез роздал - до последнего сантиметра.
В памяти всплыла рыба, которой Иисус Христос накормил пять тысяч человек, не считая женщин и детей.
Скромного куска дядизуевой клеенки хватило озарить целый Чистый Дор.
И вот недавно вышла толстая синяя книжка - "Избранное" Коваля. И там я встретила этот рассказ "Клеенка", как хорошего приятеля! Мы с ним не виделись лет восемь. А он не померк. Наоборот! В нем не пропали ядреный клееночный запах, чудесная странность, накал препирательств чистодорчан, и я снова обрадовалась, прочитав, что на прилавке край рулона "был открыт взглядам и горел ясно, будто кусок неба, увиденный со дна колодца".
Много больших и маленьких радостей на каждом шагу подстерегает нас в книжках Коваля. Наверное, и у него самого, когда он пишет, сердце радуется.
Вот радиоприемник. Оттуда доносятся музыка и пение. Дикарь посмотрит - подумает: тут сидит оркестр, живые люди. А человек цивилизованный откроет крышечку - там разные оловянные штучки и разноцветные проволочки. Видно, как мастер корпел, закручивал, паял.
Видно ли, как Юрий Коваль настраивает действие? Как он его сгущает, закручивает? Глядишь-то пристрастным глазом. Чем черт не шутит, вдруг уловишь: КАК ЭТО ДЕЛАЕТСЯ…
То вроде покажется - вижу! А не ровен час вижу, что не вижу. Особенно где плачу или смеюсь.
- Эта книжка грустно кончилась, - сказал мой сын, прочитав "Алого". - Пес умер. А Кошкин не знал, что он умер, и говорил: "Погоди, вот посылку получим, коржики…" А я бы сделал так: вызвали САМОГО-САМОГО ЛУЧШЕГО ВРАЧА, и он Алого вылечил. Я дальше хочу - про его жизнь с Кошкиным!..
Какие проволочки, какие оловянные штучки? Живой Юрий Коваль сидит в радиоприемнике и берет аккорды слов на каком-то неведомом струнном.
"БИДОН ПАДАЛ В ПРОПАСТЬ, СЛОВНО ОГРОМНЫЙ СИЯЮЩИЙ СВИСТОК…" "Я ПЛЫЛ ПО ЯЛМЕ…" "КУМ ОКУЧИВАЛ КАРТОШКУ…" "ТОЛЬКО ОГНЕННЫЙ КАПИТАН КЛЮКВИН ВЕСЕЛИЛ ГЛАЗ…"
Он, что ли, камешки во рту перекатывает, когда пишет? Как слово КЛЮКВИН подлетает к небу, до чего оно славное на вид и заслуживающее внимания уха.
Говорят, Коваль в детской литературе был, как глоток свободы, когда он появился.
Перво-наперво он провозгласил, что человек человеку - племянник. ДОР - РОД человеческий, и Коваль говорит: он Чистый. "Если б инопланетяне прочитали Коваля, - сказала писатель Дина Рубина, - они бы прониклись симпатией к землянам!"
Он храбро заметил, что ЧУЖАЯ земля такая же, как наша, КОРИЧНЕВАЯ.
Его герои одержимы независимостью. О недопесок Наполеон Третий! Круглые уши, платиновый мех!
Если б я, будучи подростком, узнала историю о Вашем дерзком побеге со зверофермы, как здорово поддержал бы меня Ваш нос, что б там ни было, точно обращенный на север.
Какая-то неподкупность на колбасу свойственна героям Коваля.
Да и сама мечта про тельняшку и зуб золотой, о бамбуковой лодке "Одуванчик", а не стать важным директором, намекает на то, что писатель Коваль и дошкольник Серпокрылов (спаситель недопеска) - из одной команды. Солдат ли он или генералиссимус, ни от кого, кроме Серпокрылова, не зависит.
Раз как-то Юрий Коваль показал мне монокулярчик. Ну, это вроде одноглазого бинокля. Красненький такой, изогнутой формы, на кожаном ремешке. В одну сторону повернешь - все вверх ногами, в другую - нормально и в то же самое время ненормально. Особенный вид открывается, непривычный.
С завистью разглядывала я его монокулярчик.
- Не завидуй, - сказал Юрий Коваль. - Когда тебе исполнится пятьдесят лет, я тебе тоже такой подарю…
О Орион! Взглянуть на Вас в монокулярчик Коваля - вот было бы дело! На таволгу, на дудник, на реку Сестру, на друга сердечного Леву Лебедева, на язей, на Цыпину гору и Серебряничный переулок!..
Автор крылатого выражения "Каждый сам Коваль своего счастья", критик и прозаик Леонид Бахнов однажды абсолютно в шутку заметил о знатоке всех звезд, созвездий и туманностей, возможно, даже "черных дыр" - Юрии Ковале:
- Шли мы под вечер, а Юра мне и говорит: "Видишь, Лень, созвездие? ЭТО БОЛЬШАЯ МЕДВЕДИЦА".
- Не может быть! - вскричал Коваль. - Я тогда показал ему, наверное, Гончих Псов или Волопаса!..
В Москве дули ветры с Деловитого океана. Юра стоял на юру, над ним нависла Большая Медведица. Казалось, он сейчас протянет руку и отодвинет ее от себя - за общеизвестность.
Есть вещи, над которыми не шутит даже Коваль.
- А теперь напиши о светлом наборе Коваля! - говорит тут мне под руку художник Леонид Тишков, тот самый, который нарисовал картинки к захватывающему детективу "Промах гражданина Лошакова".
- Текст лежит не кирпичом, - пояснил он свою мысль. - Преобладает белая бумага, а не черные буквы. Читать Коваля неутомительно для глаза. Начал предложение, а вот уже и конец. Только иногда, чтобы подчеркнуть поэтическую метафору, он удлиняет фразу, растягивает, как мехи гармони, а в конце дает щемящую, пронзительную ноту. И цитируй:
- "Зачем ты убил меня, Пахан? Ведь я же хороший.
Я ведь был от Фомича, а ты меня убил, и пуля попала в сердце. На, гляди, что ты наделал. - Тут Вася задрал рубаху и показал свой синий живот и совершенно целое сердце".