Не подплывая, однако, к берегу, он спокойно отозвался:
- Тихонько говори! Вроде объезда мы. Стражники велели объехать.
- Так ведь мы караулим…
- Не верят, видно.
- Сами бы тогда и караулили! Гоняют народ. Мне утром-то, поди, на работу, - сердито сказал голос с берега.
- Нам, думаешь, на полати?
- То и говорю - мытарят народ.
- Кто у тебя с правой-то руки стоит? - спросил незнакомец.
- Поторочин Андрюха, из Доменной улицы… Слыхал?
- Как не слыхал - в родне приходится. А с левой руки кто?
- К перевозу-то? Никого нету. На краю стою.
- Как - нету? Стражники говорили - везде поставлены.
- Слушай ты их больше! Говорю, нету. Кого там караулить? Между зимником и трактом тот сидит. Коли он брод знает, и то не уйти. По всему тракту до самой плотины люди нагнаны и стражники ездят. Не уйти мужику. Вы не слыхали чего?
- Нет, не слыхали. Ты потише говори - не велено нам.
- А ты испугался?
- Что поделаешь! У них палка, у нас затылок.
- То-то у тебя все как онемели! Ты сам-то хоть чей будешь?
- Не признал, видно?
- Не признал и есть.
- Подумай-ко… Делать-то все едино нечего.
- Скажись, кроме шуток.
- Не велено, говорю. Завтра все скажу.
- Шибко ты боязливый, гляжу.
- Да ты не сердись! Говорю, завтра узнаешь, а пока - помалкивать станем.
И незнакомец махнул нам рукой - гребите. Мы налегли на весла, и лодка пошла под самым берегом. На паромной пристани никого не было. Против, на Перевозной горе, все еще горел костер. Когда подплыли ближе к заводу, незнакомец проговорил:
- Ну спасибо, ребятки, - выручили наполовину. Как дальше будем? Еще помогать станете или уж будет? Натерпелись страху-то?
- Пусть другой кто боится. Мы не струсили! - сказал Петька.
- Ты за себя говори, а не за всех.
- Так мы, поди-ка, заединщина, - поспешил я поддержать Петьку.
- Ты что скажешь, Медведко?;
- Ну-к, я - как Петьша с Егоршей.
- Тогда вот что, ребятки… Я вам покажу место, где меня искать. Только чтоб никому… Поняли?
Мы стали уверять, что никому не скажем.
- Ни отцу, ни матери. Не то худо будет. Знаю ведь, в которой улице живете.
- Да что ты, дяденька, разве мы такие!
- Ну, мало ли… Славные будто ребятки, да не знаю ваших отцов. То и говорю так, а вы за обиду не считайте. Ну, а если выдадите, беда вам будет.
Когда мы стали уверять, что никому ни за что не скажем, раненый заговорил опять ласково:
- Ладно, ладно - верю. Слушайте вот, что вам скажу. Сейчас мы подплывем к просеке на Карандашеву гору. Тут еще рудник был. Знаете?
- Костяники там много по ямам бывает.
- Ну вот. Против этой просеки я и вылезу. Только не на берегу буду, а постараюсь на ночь переползти к покосной дорожке. Лес там мелкий, да густой. Вот там и буду вас ждать. А вы мне хлеба притащите да черепок какой под воду. Ладно?
Мы, конечно, согласились.
- А как меня искать будете?
- Придем туда, кричать станем, ты и отзовись.
- Вдруг не узнаю ваших голосов, тогда как?
- Тогда… тогда Егорша пусть свистнет. Он у нас первый по улице. Большие против него не могут. Так свистнет - сразу услышишь.
- Нет, ребятки, это не годится. Вы лучше так сделайте. Идите из Горянки по покосной дороге. Как дойдете до Карандашевой горы, до просеки этой, поворотите на нее да к пруду и ступайте - и все одну песенку пойте. Какую знаете?
- Ну, про железную дорогу:
Полотно, а не дорожка,
Конь не конь - сороконожка…
- Вот… Ее и пойте потихоньку, а я отзовусь. А если не отзовусь значит, меня тут нет.
- Ты где будешь? - спросил Петька.
- Как придется. Сам не знаю. А теперь приставать станем. Вон она, просека-то.
Высадившись на берег, раненый посоветовал:
- Вы, ребятки, так под берегом и плывите. У крайних улиц где-нибудь и высадитесь. Ваша-то которая?
- Пятая с этого конца.
- Тогда пораньше. А то, поди, ждут вас - заметят. Да лодку-то оттолкните! Ее за ночь к плотине и унесет. Вишь, в ту сторону ветерком потянуло. Не проболтайтесь смотрите!
Оставшись одни, мы долго сначала молчали. Лодка у нас завихлялась. Колюшка перебрался к рулевому веслу, и все это молчком.
Первым заговорил Петька:
- Гляди, ребята, чтоб ни-ни! Колотить дома будут - говори одно: ходили на Вершинки.
- Отлупят все равно.
- Ну-к, про это что говорить…
- Это уж так точно. Готовьсь, ребята! Только чтоб ни словечка про того-то! Да хлеба-то припасайте. Покормят, поди, нас… Отлупят сперва, потом кормить станут. Не зевай тогда! Ты, Егорша, у бабушки еще попроси. Скажи, не наелся. Она тебе еще отрежет, а ты - в карман.
Была глубокая ночь, но в домах кое-где видны были огни. Фабрика молчала - был летний перерыв. Только над домной взлетали столбы искр.
Чем ближе мы подплывали, тем страшней становилось. Вот и Вторая Глинка. Через одну улицу наша Каменушка.
- Правь, Кольша, к плотику. Высаживаться, видно, надо.
Мы высадились на плотик, уложили весла в лодку, повернули ее носом вглубь, оттолкнули от плотика, а сами по гибким доскам вышли на берег. Пройти еще шесть-семь домов до переулка, пересечь Первую Глинку - и мы дома… Никто, однако, не радовался. Каждый только пошарил в своем ведерке и рыбу покрупнее вытащил наверх.
- Ну-к, я говорил - заведет нас зеленая. Вот и завела!
- Чудак ты, Кольша! Человека из беды выручили, а ты материной трепки испугался.
- А что, если, ребята, это конный вор?
Сначала мы просто опешили от этого вопроса, потом принялись доказывать Кольше, что это он вовсе зря придумал, что конных воров народ ловит, а не стражники, револьверов у конных воров не бывает, а подпилок да веревка.
- Ну-к, я тоже думал - не вор, - успокоил нас Колюшка. - Это он сам, как мы вдвоем-то оставались, все про лошадей спрашивал. Я сказал, что у Жигана девять лошадей, а он говорит - это мне не надо, скажи про рабочих, у кого есть лошадь. Вот я и подумал, на что ему.
- Сказал про лошадей-то?
- Всех перебрал на нашей улице.
- А он что?
- Не знаю, говорит, этих людей.
- Ну, вот видишь! Он знакомого человека ищет и с лошадью. Перевезти его. Это уж так точно. А что, ребята, если Гриньше сказать? Он нашел бы лошадь.
- Выдумал! Тебе что говорили? Если скажешь - я с тобой не заединщик.
- И я тоже.
- Ладно, ребята! Завтра спросим… про Гриньшу-то.
Все это говорилось на берегу. Лодку отнесло так далеко, что едва можно было разглядеть. Домой все-таки надо идти.
Ох, что-то будет?..
ДОМА
У всех нас матери не спали.
Встретили "горяченько", но вовсе не так, как мы ждали. Отцов у нас с Петькой не оказалось дома. По первым же словам мы поняли, где они.
Матери даже не спросили, как бывало раньше, когда мы опаздывали: "Что долго? Где шатался? Куда носило?", а сразу перешли к приговорам:
- Я тебе покажу, как за большими гоняться! Будешь еще у меня? будешь? будешь?
- Больших угнали, а ты куда полез? Тебя кто спросил? кто спросил? кто спросил?
- Стражники наряжали? наряжали тебя? наряжали?
- Будешь помнить? будешь помнить? будешь помнить?
Вопросы, по обычаю тех далеких дней, подкреплялись у кого вицей, у кого - голиком, у кого отцовским поясом. Мы с Петькой орали на совесть и отвечали на все вопросы, как надо, а терпеливый Колюшка только пыхтел и посапывал. За это ему еще попало.
- Наказанье мое! Будешь ты мне отвечать? Будешь? будешь? Слышь, вон Егорко кричит - будет помнить, а ты будешь? А, будешь? Смотри у меня!
После расправы я сейчас же забрался на сеновал, где у меня была летняя постель.
Петька со своим старшим братом Гриньшей тоже спали летом на сеновале. Постройки близко сходились. У нас был проделан лаз, и мы по двум горбинам легко перебирались с одного сеновала на другой. На этот раз Петька перелез ко мне и зашептал:
- Гриньша тут. Спит он. Потише говори, как бы не услышал. Про Вершинки-то сказал?
- Нет. А ты?
- Тоже нет. Тебя чем?
- Голиком каким-то. Нисколь не больно. А тебя?
- Тятиным поясом. В ладонь он шириной-то. Шумит, а по телу не слышно. Гляди-ка у меня что! - И Петька сунул что-то к самому моему носу.
По острому запаху я сразу узнал, что это ржаной хлеб, но все-таки ощупал руками.
- Этот - большой-то - мне Афимша дала, а маленький - Таютка. Она с мамонькой в сенцах спит. Как я заревел, она пробудилась, соскочила с кошомки, подала мне этот кусок: "На-ка, Петенька!", а сама сейчас же плюхнулась и уснула. Мамонька рассмеялась: "Ах ты, потаковщица!" Ну, а я вырвался да деру. Под сараем Афимша мне и подала эту ломотину. Ишь, оцарапнула - это так точно!.. Еще, может, покормят. Не спят у нас. Ну, не покормят - мы этот, Таюткин-то, съедим, а большой тому оставим. Ладно?
Мне стало завидно. Ловко Петьке! У него четыре сестры. Таютка вовсе маленькая, а тоже кусочек припасла. А меня и не покормит никто.
Но вот и у нас во дворе зашаркали по земле башмаками. Петька толкнул меня в бок:
- Твоя бабушка вышла!
Смешной Петька! Будто я сам не знаю. Шарканье башмаков затихло у дверей в погребицу. Скрипнула дверка. Минуты две было тихо, потом послышался голос:
- Егорушко! Беги-ко, дитенок!
Да, бабушку тоже неплохо иметь!
Петька шепчет:
- Ты еще попроси! Не наелся, скажи. А сам не ешь! Почамкай только. Она не увидит.
Быстро спускаюсь с сеновала и подбегаю к погребице. Бабушка нащупывает одной рукой мою голову, а другой подает большой ломоть хлеба.
- Поешь-ко, дитятко! Проголодался, поди? Шуточно ли дело - с одним кусочком целый день. Да не поворачивай кусок-то. Так ешь!
По совету Петьки я начинаю усиленно чавкать, будто ем, и в то же время спрашиваю:
- Ты, бабушка, видела мою рыбу то?
- Видела, видела… Хорошая рыбка. Завтра ушку сварим.
- Окуня-то видела… большого? Еле его выволок. С фунт, поди, будет. Будет, по-твоему?
- Кто знает… Хорошая рыбка… Как у доброго рыболова.
- Чебак там еще… Видела?
- Ну, как не видела… Все оглядела. Пособник ведь ты у меня! - И бабушка поглаживает меня по голове. Я все время усердно чавкаю, потом говорю:
- Бабушка, я не наелся.
- Съел уж? Вот до чего проголодался! А мать-то и не подумает накормить! Сейчас я, сейчас… сметанкой намажу… Ешь на здоровье.
В это время хлопнула дверь избы, и мама звонко крикнула:
- Ты, рыболовная хворь! Иди-ко! Сейчас чтоб у меня!
Голос был строгий. Надо идти, а куда кусок, который я держал за спиной! Тут оставить - Лютра схамкает. В карман такой не влезет… Как быть? Сунул за пазуху - сметана потекла! Тоже бабушка! Всегда она так!
На столе оказались горячая картошка с бараниной, творожный каравай и крынка молока. Но приправа была горькая - мама плакала. Лучше бы она десять раз меня голиком, чем так-то. И я тоже разревелся.
- Не будешь больше?
- Не буду, мамонька! Вот хоть что… не буду. Засветло домой… всегда…
- Ну ладно, ладно… Хватит! Поешь вот. Один ведь ты у меня.
После этого я уж мог есть без помехи. На душе светло и весело, как после грозы. Но ведь надо еще тому запасти. Об этом я не забыл, да и забыть не мог: струйки сметаны с бабушкина ломтя стекали на живот и холодили. Было щекотно, но я все время поеживался и крепко сжимал ноги, чтобы не протекло. Как тут забудешь!
Припрятать что-нибудь, однако, было трудно. Мама стояла тут же, около стола, и смотрела на мою быструю работу. Бабушка тоже пришла в избу и сидела недалеко.
По счастью, в окно стукнули. Это Колюшкина мать зачем-то вызывала мою.
Тут уж надо было успеть.
Я ухватил два ломтя хлеба и сунул их за пазуху, а чтобы не отдувалась рубашка, заправил их по бокам. Быстро выбросил из правого кармана все, что там было, и набил его картошкой с бараниной. С левым карманом было легче. Там лишь берестяная червянка. Вытащить ее, выгрести остатки червей, наполнить карманы рыхловатым, тепловатым караваем - дело одной минуты. Когда мама вернулась, я был сыт и чувствовал бы себя победителем, если бы не проклятая сметана. Она уже ползла по ногам, и я боялся, что закаплет из левой штанины.
- Зачем Яковлевна-то приходила?
- Молока крынку унесла, Колюшку покормить. Ушка говорит, оставлена была, да кошка добылась. Ну, а больше и нет ничего. Картошка да хлеб, а накормить тоже охота рыболова-то своего.
- Как ведь! Всякому охота своего дитенка в сыте да в тепле держать… Трудное у Яковлевны дело. Пятеро, все мал мала меньше, а сам вовсе старик. Того и гляди, рассчитают либо в караул переведут… На что только другой раз женился!
- Подымет Яковлевна-то. Опоясками да вожжами все-таки зарабатывает.
- Работящая бабеночка… что говорить, работящая, а трудненько будет, как мужниной копейки не станет. Ой трудненько! По себе знаю.
Мне давно пора было уходить. Под разговор мамы с бабушкой я думал убраться незаметно, но мама остановила вопросом;
- Егоранько, вы хоть где были-то?
Вопрос мне вовсе не понравился. Неужели Колюшка про Вершинки выболтал? Как отговориться?
- Рыбачили мы…
- В котором, спрашиваю, месте?
- На Песках сперва… Тут Петьша подъязка поймал.
- Ну?
- А я окуня… большого-то…
Мама начала сердиться:
- Не про окуней тебя спрашиваю!
Но тут вмешалась бабушка:
- Да будет тебе, Семеновна. Смотри-ко, парнишка весь ужался, ноги его не держат… Выспится - тогда и расскажет. Ночь на дворе-то. Светать, гляди, скоро будет… Иди ко, Егорушка, поспи.
Хорошая все-таки бабушка у меня! Когда подходил к порогу, она потрепала по спине и ласково шепнула:
- В сенцах-то, над дверкой, кусок тебе положила. Ты его возьми с собой, а утром съешь. Тихонько бери, не перевертывай.
- Со сметаной?
- Помазала, дитятко, помазала… Неуж одному-то внучонку пожалею… Что ты это! Что ты!
Я и без того знал, что бабушка не жалела. Очутившись в темных сенцах, первым делом полез рукой в левую штанину, чтобы остановить липкую сметанную струйку. Сметана будто ждала этого и сейчас же поползла еще сильнее во все стороны. Пришлось вытащить кусок и заняться настоящей чисткой - смазывать на пальцы и облизывать.
Тихо сидя на приступке, я слышал, как мама говорила:
- Из сыромятной кожи им надо карманы-то шить. Видела, как оттопырились? Чего только не набьют!
- Ребячье дело. Все им любопытно.
- А мнется что-то. Не говорит, где был. У Яковлевны-то эдак же. Знаешь ведь он какой: не захочет, так слова не добьешься.
- Наш-то простой. Все скажет.
- Попытаю вот я завтра.
- Да будет тебе! Парнишко ведь - под стекло не посадишь.
Просто замечательная бабушка! Все как есть правильно у ней выходит.
Кусок с наддверья я снял и сложил с тем, что вытащил из-за пазухи. Теперь у меня четыре куска да оба кармана полны. Ловко! Куда только это? Изомнется, поди, в карманах-то… С ребятами надо сговориться, как завтра отвечать. С Петьшей нам просто, а вот как Кольшу добыть?
Через широкую щель забора поглядел к ним во двор. В избе все еще огонь.
Колькина мать сидит за кроснами, ткет тесьму для вожжей. Спит, видно, Колька. В сенцах ведь он. Разве слазить? В это время у них скрипнула ступенька крыльца. Идет кто-то. Не он ли?
- Кольша, Кольша! - зашипеля в щель.
- Ну?
- Иди к нам спать! Петьша у нас же.
- Ну-к что, ладно. Мамонька до утра не увидит… - И Колька осторожно перелез через забор.
Петька был уже на нашем сеновале и встретил ворчаньем:
- Ты что долго? Разъелся без конца! Я уж давным-давно поел. Чуть не уснул, а его все нет! Достал хоть что-нибудь? Для того-то?
- Мы да не достанем! Четыре куска у меня. В одном кармане баранина с картошкой, в другом - каравай. Вот! - хлопнул я по карману.
- Молодец, Егорша! А я подцепил вяленухи два куска да полкружки горохового киселя. Тут, в сене, зарыл! Ну, хлеба не мог. Это так точно. Только и есть, что те два куска: Таюткин да Афимшин. Хватит, поди? Кольше вот не добыть. Плохо у них.
Колюшка, которого Петька не заметил до сих пор, отозвался:
- Картошка-то есть, поди, у нас. Семь штук в сенцах спрятал.
- Кольша! - обрадовался Петька. - Тебя-то и надо. Ты про Вершинки не сказывал?
- Нет, не говорил.
- Вот и ладно. Мы с Егоршей тоже не сказывали. Теперь как? Меня спрашивают, где были, а я и сказать не знаю. Про то, про другое говорю…
- У меня этак же. Мама спрашивает, сердиться стала, а я верчусь так да сяк, - отозвался я.
- Кольша, тебя мать-то спрашивала? Потом-то, как кормила?
- Спрашивала.
- Ты что?
- Ну-к, я сказал…
- Что сказал?
- Сказал… промолчал…
Это показалось смешно. Мы расхохотались. На соседнем сеновале завозился брат Петьки - Гриньша - и сонным голосом проговорил:
- Вы, галчата! Спать пора. Скажу вот…
Гриньша уснул, но мы уж дальше разговаривали шепотом. Сложили все запасы в одно место и уговорились завтра идти не рано, будто за ягодами.
Если будут спрашивать о сегодняшнем, всем говорить одно: удили у Перевозной горы, потом увидели - народ бежит, тоже побежали поглядеть, да на тракту и стояли. Ждали, что будет, а ничего не дождались. Так и не узнали. Говорят, кто-то убежал, его и ловили.
Неугомонный Петька хотел было еще уговориться:
- А где мы зеленую кобылку ловили?
Но тут стал всхрапывать Колюшка. И у меня перед глазами стала появляться тихая вода, а на ней поплавок. Вот пошел… пошел… а!..
Петька все еще что-то говорит. Опять тихая вода, а на ней поплавок… Потянуло… Окунь! Какой большой! Тащить пора, а рука не подымается…
ЗАГАДОЧНЫЙ ТУЛУНКИН
Утром, когда пили чай, пришел отец. Пришел усталый, но веселый и чем-то довольный. Сел рядом со мной, придвинул к себе:
- Ну как, рыболов, дела-то? Много наловил?
Я готов был сейчас же бежать на погребицу за рыбой, но отец остановил, а бабушка сказала:
- Сейчас ушку варить станем. Страсть хорошая рыбка! Окуньки больше.
- Ты лучше спроси, в котором он часу домой Пришел, - вмешалась мама.
- Опоздал, видно? Насыпала, поди, мать-то, а? Она, брат, смотри!
- Вот и пристрожи у нас! Бабушка - потаковщица, отец - хуже того.
- Вишь, вишь, какая сердитая! - подмигнул мне отец. - Гляди у меня, слушайся! Я вон небось всегда слушаюсь. Как гудок с работы - я и домой, и уходить никуда неохота. Покрепче тебя, а сижу, а ты вот все бродишь. Тудасюда тебе надо. Сегодня куда собрались?
- По ягоды, тятенька. За Карандашиху думаем.
- И то дело. Скоро ягоды-то от нас убегут, а рыба останется. Успевать надо. Только домой засветло приходи. Ладно? Не серди мать-то!
- Да будет тебе! Скажи хоть, куда вас гоняли?
- Дорогу да лес караулили.
- Что их караулить-то?