НОЧНЫЕ РАССКАЗЫ
Было тихо и темно. Темнота казалась такой густой, что хотелось потрогать ее руками, как совершенно черную стену. Каждый звук, каждый шорох, отражаясь от сводов, многократно повторялся, и создавалось впечатление, что по углам пещеры зловеще перешептываются какие-то существа. Падая в кружку, едва слышно звякали капли. В этой беспокойной тишине робинзоны ворочались, устраиваясь поудобнее, вздыхали - но сон не шел. Через час Рудик сел, зажег фонарик.
- Нет, не уснуть. Я уж пять раз до тысячи досчитал.
- Рассказали бы лучше что-нибудь, - предложил Цырен.
- О чем? Все уж давным-давно рассказано.
- Да хоть о чем. Я вот, например, ваших отцов знаю, а про дедов слыхом не слыхивал. По-моему, дед в жизни человека - очень важная фигура. Может, я только по себе сужу, но на меня, честное слово, дед сильно повлиял. Сильнее, чем все остальные люди, вместе взятые…
- Мой дедушка умер, когда я еще на свет не появился. У него было восемь сыновей, отец самый младший. - сказал Рудик.
Свет погас, и снова навалилась тяжелая, липкая тишина.
- А твой, Санька? - спросил Цырен, чтобы не умолк разговор. Санька отозвался не сразу:
- Я был еще маленький, когда умер дед Данила. А вот Седого помню.
- Кто это Седой?
- Собака. Дед Данила охотник был и до того азартный - уже глубоким стариком подался в тайгу, никого не послушал. А там упал, спину отшиб и едва не замерз. Этот самый Седой и привел к нему людей. Кое-как отогрели старика. С тех пор до конца дней был благодарен собаке, спать возле кровати разрешил и сахарком баловал…
После паузы заговорил Рудик.
- А мой дедушка капитаном был. Хотите, расскажу биографию? Жизнь как жизнь, ничего выдающегося. Значит, так. Родился мой дедушка Станислав Иванович в 1890 году в семье ссыльных из Польши. Тогда многих поляков царь сослал в Сибирь за революционное движение. Польша в те времена в состав России входила. Жила семья в Листвянке, и дедушка Станислав Иванович еще мальчишкой видел, как спускали на воду ледокол "Байкал". Можно сказать, на дне рождения присутствовал…
- То-то вы со Снегирем взялись за модель "Байкала", - перебил Цырен.
- И вовсе не потому. Как-никак, "Байкал" - судно неповторимое, гордость Байкальского флота. В те времена - второй по величине ледокол в мире…
- Да не отвлекайся ты, - подал голос Санька.
- А вы не перебивайте. Тут надо вот с чего начать. В конце прошлого века развернулось строительство Великой Сибирской Магистрали. Это была самая длинная на земле железная дорога, через два континента от Москвы до Владивостока протянулась. Строители ее исключительно русские и из русских материалов, чтобы загранице нос утереть. Ни одного иностранного инженера, ни одного стального костыля с чужим клеймом. Полюбопытствуйте мол, на что мы способны. Тогда ведь теперешняя техника даже во сне не снилась. Мы вот читали в учебнике, что прежняя Россия была страной во многом отсталой. Но во многом и передовой - вспомните хотя бы Менделеева, Попова, Циолковского. И наши инженеры, наши мастера шли в ногу со временем, а кое в чем и впереди. В общем, она и теперь удивляет своим совершенством, эта Транссибирская магистраль.
В начале века с обеих сторон подошла дорога к Байкалу - и остановилась: трудный попался участок по берегу, десятки туннелей надо было прорубить в горах, сотни мостов и мостиков построить. И решили, чтобы не задерживать движение, переправлять поезда через Байкал на пароме. Своими силами тогдашняя Россия, конечно, не могла такой корабль осилить - заказали ледокол в Англии. Привезли его по частям в Листвянку, а там на верфи собрали.
Шел как раз девятисотый год, и мой дедушка своими глазами видел, как эта махина скользнула по стапелям, резанула носом воду и под крики "ура" закачалась на волнах. С тех пор он только и мечтал, как бы выучиться на кочегара да поступить на "Байкал". Еще бы - сто метров длиной, двести человек экипаж, и заезжал на палубу по рельсам целый железнодорожный состав вместе с паровозом! И скорость ледокол имел отменную: от станции Байкал до станции Танхой четыре раза в сутки оборачивался. В начале века таким судном любая страна гордилась бы. А дедушка Станислав был человек настырный…
- Вроде тебя, - вставил Цырен, но Рудик пропустил его замечание мимо ушей.
- …и добился-таки своего, стал кочегаром на ледоколе, а потом и на машиниста сдал. К тому времени, правда, Кругобайкальская железная дорога была уже построена, и паром превратился в обычное грузовое судно. Но рельсы с палубы не сняли, случись в туннеле обвал - без "Байкала" все движение от Москвы до Владивостока застопорилось бы.
Станислав был прямо влюблен в свой корабль. В машинном отделении у него все блестело, котлы работали как часы. Бывало, отстоит вахту - и снова в трюмы, чтобы поближе к машине быть. А на берегу скучал. И все мерещилось ему ночами, будто зовет его "Байкал" своим басовитым гудком.
А потом началась гражданская война. В восемнадцатом году наши отступили за Байкал - белые наседали с запада. И так случилось, что половину байкальского флота захватили белогвардейцы, а половина, включая флагман, под красным вымпелом ходила. Стоял тогда "Байкал" на рейде в Мысовой, куда белые еще не добрались. Шел мимо небольшой корабль "Феодосий". Вахтенные его заметили, но приняли свой. И вдруг "Феодосий" развернулся и без предупреждения дал залп в упор по красному флагману.
На судне начался пожар, палубу окутало дымом. Красные канониры бросились к орудиям, но не успели расчехлить - от нового залпа зажигательными снарядами вспыхнули надстройки, деревянная обшивка. Стало ясно: корабль не спасти. После третьего залпа капитан "Байкала" распорядился покинуть горящее судно.
Спасались кто как может. Одни пробовали спустить шлюпку с горящей палубы, другие добирались до берега вплавь. Но были и такие, которые впервые не выполнили приказ капитана, до самой последней минуты пытались перебороть огонь, не подпустить его к сердцу корабля. Окатывали друг друга водой, с ведрами и шлангом ныряли в раскаленные трюмы, и только когда одежда вспыхнула, выбросились за борт. Был среди них и машинист Пильман, мой дедушка.
Несколько дней потом не мог он прийти в себя. Говорил: "Был мне "Байкал" и матерью, и отцом родным. Каким же надо быть зверем, чтобы поднять руку на гордость России!"
А корпус сгоревшего флагмана так и не затонул, отнесло его на мель. Много лет еще возвышалась над волнами почерневшая стальная громадина! Часто приезжал дедушка поклониться ей, сыновей с собой брал, рассказывал им историю "Байкала". Потом выучился на капитана, водил по Байкалу другие суда, а в годы войны командовал миноносцем в Заполярье. Два раза был ранен и вскоре после войны от старого ранения умер. Все его сыновья моряками стали, кто на Тихом океане, кто на Балтике, кто на Черном море, только мой отец остался на Байкале. И тоже водил буксир, пока из-за болезни не списали на берег. Вот и и я думаю, - закончил Рудик, - на флот пойти. По семейной традиции. Правда, мама против, но мы с отцом ее уговорим, время еще есть…
* * *
Цырен вообще не собирался ничего рассказывать. Да и что рассказывать, Санька и Рудик без того знают его деда? Но вот встали перед ним две фигуры: белобородый дед Данила с дробовиком через плечо и чуть сутуловатый, смуглый, бровастый Станислав Иванович - и неожиданно появился меж ними третий, сухонький, седенький Константин Булунович Булунов. И выглядели эти трое неразлучными друзьями.
Тут уж Цырену некуда было отступать, и решился он поведать ребятам самое свое заветное…
Собственно, даже не будь этой ночи, этой тишины, этих историй о поколении дедов, он все равно открыл бы друзьям свою тайну. Потому что думал о ней непрестанно с того момента, как наткнулся на пещеру. Может, это случилось бы не сегодня, позднее. Но строгий дед Константин Булунович, обняв за плечи деда Саньки и деда Рудика, как бы прикрикнул на Цырена: "От друзей не таись!" И Цырен начал:
- Вы моего деда знаете. Такой оригинал, что хоть до рассвета рассказывай. Было у него в жизни; три увлечения. Первое - легенды. Собирал он их в молодости чуть не по всей Сибири, а мне столько нарассказал, что в голове не уместилось. Второе - колхоз. Это был первый рыболовецкий колхоз на Байкале, дед его организовал, укреплял, день и ночь работал. Рыбак он был знатный, пока ноги не застудил. Пришлось обратиться в больницу. Доктора его ноги осмотрели и вынесли приговор: через год отнимутся. Тогда дед занялся лекарственными травами, всю округу обегал в поисках цветочков да корешков. И не только сам вылечился, многих людей на ноги поставил. Но я не про деда хотел, у меня другое на уме. Осматривали мы пещеру, вели раскопки, добывали воду, а я все одну легенду твердил. - Очень она здесь кстати. Вот, слушайте. Почти слово в слово запомнил…
Рассказывают об этом старики, а им свои деды рассказывали, а тем - их древние деды. Будто в лето великой засухи, когда реки иссякли и листья с деревьев облетели, странный караван появился в тайге. Не кони, не собаки, не олени - чудища с двумя горбами тянулись бесконечной цепочкой с запада на восход, и вели тот караван чужие, нездешние люди, вооруженные луками и копьями. Семь дней шел караван вдоль Байкал-моря, и на спинах верблюдов покачивались тяжелые вьюки. Зорко охраняла стража верблюдов, но еще зорче - расшитый золотом навес, под которым ехал Повелитель, гроза народов, полмира покоривший со своим воинством. Был Повелитель одет в кафтан простого воина, вооружен простым кинжалом, и лицом, и повадками был прост и ел со всеми из одного котла, но под взглядом его любой воин падал на колени. Был он уже стар, источен болезнью и знал, что дни его сочтены.
По всей тайге пронесся слух о странном караване, и люди разбежались в страхе, чтобы ненароком не оказаться на пути Повелителя. Только самые любопытные остались. Прячась за деревьями, тайно сопровождали они караван и однажды увидели, как из лопнувшего вьюка посыпались на траву не золотые монеты, не драгоценные камни - тяжелые старинные книги в кованых переплетах и пергаментные свитки. Подивились охотники…
В молодости Повелитель превыше всего ценил воинскую доблесть - и много стран покорил, много городов сравнял с землей. А состарился, издали почуял смерть - превыше всего стал ценить мудрость.
И тогда повелел он собрать с подвластных народов неслыханную дань: книги, сокровища мудрости и бесценные изделия рук самых знаменитых мастеров из золота, камня и слоновой кости. А собрав, повелел загрузить ими три сотни верблюдов и под охраной тысячи стражников отвезти в самое глухое место на берегу далекого таежного моря.
Семь дней шел караван берегом, а на восьмой по узкому перешейку перебрался на полуостров, что гигантским кинжалом врезался в море. "Здесь", - сказал Повелитель, и рассыпались лучники по всему полуострову, и много отыскали подходящих пещер. Одна из них, в четыре неслыханной красоты зала, понравилась Повелителю: Первый был зал ледяной, и засверкал он при свете факелов как сошедшая на землю радуга. Второй был зал грохота, и такой в нем стоял страшный шум, будто поток низвергался в подземелье. Третий был зал музыкальный, и стены в нем пели, как мать над колыбелью младенца. Последний был зал тишины, и звуки в нем глохли.
"Здесь! - сказал Повелитель. - Здесь схороню я свои сокровища. Ибо кто войдет в первый зал - ослепнет, во второй войдет - оглохнет, в третий же войдет - уснет вечным сном. Здесь схороню я мудрость земли, потому что моему народу все равно не прочесть этих книг, а те народы, у кого я их отнял, напишут новые, да только нескоро".
Усмехнулся Повелитель и приказал разгружаться.
Но едва упал на камни первый вьюк - дрогнула земля, и гул пронесся великий, и многие деревья вырвало с корнем, и горы сдвинулись с местами волны, родившиеся в море, двинулись на сушу. А вход в ту пещеру завалило рухнувшим утесом.
Попадали на землю бесстрашные воины, лишь Повелитель устоял на ногах. Гневно сверкнул очами, посохом ударил в землю, воскликнул: "Нет! Проклято это место, быть ему дном морским".
И повернул караван. Однако путь был отрезан, исчез перешеек, и стал полуостров островом. Еще пуще перепугались воины, а Повелитель сказал, помрачнев: "То боги на меня разгневались. В молодости я много лишней крови пролил, не только доблестных витязей - невинных детей, жен и стариков. Но воздвигнутая мною империя стоит любой крови!" И повелел валить лес и строить ладьи, триста вместительных ладей для трех сотен верблюдов. Уже снег покрыл землю, когда увидели охотники это зрелище: с облысевшего острова на большую землю плыло в ладьях невиданное воинство из двугорбых верблюдов.
В ужасе бросились охотники прочь и с тех пор потеряли из виду караван. Известно было лишь одно: верблюды потянулись дальше на север. А через семь дней проехал назад Повелитель - всего с десятком отважных лучников. С десятком из тысячи. Остальные вместе с ненужными уже верблюдами преданы были смерти, чтобы навек умерла тайна оставленного в неведомой пещере клада. Но и эти десять, едва вернулся Повелитель в свои земли, были немедля обезглавлены. А вскоре и сам Повелитель, гроза народов, приказал долго жить, и прах его был развеян по степи, а вместе с прахом разлетелась легенда о кладе, захороненном на берегу Байкал-моря.
Цырен закончил. Гулко, как гигантские часы, отбивающие секунды веков, звенели, падая в кружку, капли.
- Да-а-а, - многозначительно протянул Рудик. - Заманчиво! И давно ты знаешь эту легенду?
- Мне ее рассказал дед, когда я еще маленьким был. С тех пор всю жизнь пещеры снятся. Он и другие легенды рассказывал: про Байкал, про Ангару, про старого шамана, но те я потом и в книгах встречал, а эта, однако, нигде не напечатана. Попробуй-ка напечатай - столько сюда искателей кладов ринется! А пройти по следам верблюдов Чингисхана стало моей мечтой.
- Слушай, а полуостров, который стал островом… это что же, Ольхон? - спросил Рудик.
- Ольхон. Он и сейчас постепенно погружается. И Святой Нос, полуостров на том берегу, тоже, говорят, в конце концов оторвется от материка. Два-три добрых землетрясения - и порядок. А вы заметили, еще две приметы сходятся? На Ольхоне много пещер - это раз, а леса местами почти нет, с моря посмотришь - голый остров. Это два. Так что все точно. Теперь бы высчитать, далеко ли он зашел на север. Если действительно семь дней… Три туда, три назад да день сгружали сокровища. Я прикидывал, как раз наши места…
Рудик только присвистнул.
- И ты решил найти сокровища? - напрямую спросил Санька.
- Ну… не знаю, - уклончиво ответил Цырен. - Если бы какие-то факты… На одной легенде далеко не уедешь…
ТАЙНА ВТОРОГО ЗАЛА
Солнце уже подбиралось к зениту, когда Рудик растолкал друзей:
- Подъем! Подъем! Ну и здоровы же вы спать! Бока-то неказенные! Кстати, кое-кому давно пора быть на вахте.
Вставать не хотелось, отяжелевшее тело точно прилипло к полу. Однако Цырен молча сгреб телогрейку и поплелся к выходу.
А Рудик вскочил и начал делать зарядку: приседания, прогибы, прыжки на месте. Санька только глаза вылупил.
- Ты случаем не того? Не чокнулся? Энергию беречь надо.
- Энергия - частности, - ответил Рудик. - У меня правило: делай то, что не хочется делать. Думаешь, - как я английский выучил? Только по этому правилу. Не было дня, чтобы захотелось долбить слова. Вот я и долбил. А потом пошло, даже самому понравилось…
Принципу своему Рудик следовал постоянно. Не только дома, по хозяйству, потому что отец с его больной спиной даже ведро воды не мог поднять, а мама одна не управилась бы. Не только в школе, где он, неисправимый, казалось бы, троечник, вышел в ударники. Он кропотливо собирал карты, и теперь его коллекция вызывала зависть друзей. Вместе с Петькой Снегиревым взялся мастерить модели судов и, хотя поначалу даже шуруп ввернуть не мог, и тут кой-чего достиг.
Но главное, что научило Рудика уважать себя, - он вылечился от заикания. Его возили по больницам, по знаменитым профессорам - бесполезно. Однажды дядя из Рязани прислал статью про Демосфена, древнегреческого оратора. Прочел ее Рудик и решил сам взяться за себя. Бродя берегом Байкала, с камушками во рту декламировал стихи - благо, прибой заглушал его ужасающее поначалу исполнение. Во весь дух пробегал стометровку и снова, запыхавшись, - читал вслух: "На берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн, и вдаль глядел…" А когда дело пошло на лад, нырял в студеную байкальскую воду, выскакивал на берег и, сотрясаясь всем телом, продолжал: "Пред ним широко река неслася. Бедный челн…" И так семьсот тридцать дней. Теперь он почти не заикался, разве что очень уж разволнуется, да и то почти незаметно. Вот что значит упорство!
- Саня, полей-ка мне из кружки, хоть немного сполоснуться.
- Чистюля! Вчера пить нечего было, а сегодня уж и умываться ему подавай. Хватит?
- Лей, не жалей. Дело не в чистоте - бодрость духу придает.
"Надо высоту свода промерить, - решил он, растираясь полотенцем. - А завтра, если ничего лучше не придумаем, возьмемся за ремонт пещеры. Чем не занятие - капитальный ремонт пещеры?"
Он обернулся, чтобы сложить полотенце, - Санька тоже делал зарядку!
- А ты-то случаем не того? Не чокнулся?
- От тебя заразился.
Тут снаружи раздался ликующий вопль Цырена:
- Робинзоны, на выход!
- Пароход! - прошептал Санька.
Это был не пароход. Это была горбушка хлеба, обыкновенная горбушка, раскисшая, засохшая и все же куда более аппетитная, чем все на свете сказочные яства.
- Да ты фокусник, что ли?! - глотая слюнки, воскликнул Санька. - Откуда взялась?
Цырен сделал испуганное лицо, пожал плечами.
- Сам не пойму. Выходит, так и есть, фокусник. Сижу я здесь, скучаю, едва не задремал. Дай-ка, думаю, порепетирую какой-нибудь фокус, хоть повеселю ребят. Взял наш флаг…
С этими словами он спрятал горбушку за спину и протянул руку за белой Санькиной рубахой, лежавшей на случай появления парохода в корнях сосны, стряхнул, чтобы показать, что ничего в ней не спрятано, выставил колено, сдул с него пыль и, отсчитав раз, два, три, накрыл рубахой.
- А потом представил под ней хлеб. Надо было, конечно, целую булку представить, да я сплоховал. И что бы вы думали?
Он сдернул рубашку - на колене лежал кусок хлеба. Санька так и подскочил:
- Ну-ка, ну-ка, покажь! Да откуда же он взялся?
- Фокус!
- Ладно, кончай придуриваться, - насмешливо сказал Рудик. - А то уронишь, тогда будет фокус. Он же из-за спины ее вытащил. Ту же самую горбушку.
- Так это сейчас из-за спины. А в первый раз откуда?
- Вот и говори, откуда, не морочь голову.
- В телогрейке была, в кармане, - вздохнув, нехотя признался Цырен. - Я как увидел, чуть в Байкал не свалился.
- Странно, - покачал головой Рудик. - У меня, например, привычки нет куски в карман складывать.
- Так это я… - сам себе не веря, вспомнил Санька. - Вечером, накануне отъезда, собрался пожевать, а вы позвали…
- Вот повезло! Может, у тебя еще что-нибудь припрятано?
- Да не томи ты, дели на три части! - взмолился Санька.
- Не на три, а на четыре, - строго поправил Цырен. - Четвертая будет НЗ. Мало ли что еще может случиться. - И, нюхнув свою порцию, с пафосом произнес: - Вороне где-то бог послал кусочек… хлеба!