Георгий Николаевич молча поклонился. Свидетелю сидеть на одном бревне вместе с судьями, очевидно, не полагалось, и он устроился просто на травке.
- Введите подсудимую, - строго возгласила "княгиня".
Круглолицые, толстенькие мальчик и девочка вскочили, вместе подбежали к одной из палаток. Их звали Игорь и Алла.
- Галька, вставай! Галька, выходи сейчас же! - крикнул Игорь в темноту палатки.
Никто не отзывался.
Тут Миша не выдержал, также подбежал к палатке.
- Галька, выходи! Смотри - писатель пришел. Не бойся. Он очень хороший.
Полотнище распахнулось, показалось грязное и распухшее от слез лицо Гали-преступницы. Ее светлые кудрявые волосы, закрывая потный лоб, свалялись клочьями.
Она медленно вылезла из палатки и встала, вытирая рукавом щеки и нос.
- Сюда иди, здесь встань, - указала "княгиня" Галя на место перед бревном. - Признаешь ли ты себя виновной? - спросила она Галю-преступницу.
- Не признаю! Не признаю! Ни в чем не признаю! - с неожиданной яростью вскрикнула та, тряся кудряшками, едва сдерживаясь от рыданий, и показала на Георгия Николаевича. - Писатель подтвердит: меня силком заставили остаться в его доме.
Георгию Николаевичу очень не хотелось вставать, и он с места бросил:
- Подтверждаю.
- А шоколадные конфетки зачем ты ела в доме писателя? - спросила "княгиня" Галя. - Ты помнишь, как в Москве мы дали Петру Владимировичу и друг другу сверхчестное пионерское, что в походе для себя не будем покупать ничего! Даже мороженого! Даже газировки! Все у нас общее, все для всех! Давала ты такое обещание?
- Давала, - всхлипнула Галя-преступница. - Но когда под самый нос суют такую красивую коробку, с такими вкуснющими шоколадками, как сказать "не хочу"? Я силком их проглотила, только две штучки.
Тут неожиданно вмешалась Алла.
- А в корыте для младенчиков тебя тоже силком выкупали? - спросила она и залилась звонким смехом.
Покатился Игорь, оглушительно загоготал Миша, на разные голоса засмеялись остальные ребята. Даже члены суда отворачивались, но тоже не могли удержаться от смеха. Георгий Николаевич хохотал, как самый озорной мальчишка.
Только неподкупная председательница суда молчала и хмурила тонкие черточки бровей.
- Тише, ничего тут нет смешного. - С холодным презрением оглядела она всех, подождала, когда более или менее стихло, и объявила: - Переходим к следующему, значительно более тяжкому пункту обвинения. - Она прочла по бумажке - "О преднамеренном отвратительном приготовлении обеда".
- Нечаянно я засыпала, нечаянно! - взвизгнула Галя-преступница. - Когда вы ушли в город, мне сделалось так грустно… Я сидела одна. Я вам так завидовала! Вы увидите Петра Владимировича, а я не увижу. И я задумалась! Все три ведра были совсем одинаковые, темно-зеленые. Они на перекладине над костром висели и кипели, и пар шел. Я ничего не видела от пара и от дыма. Было очень горячо, я зажмурилась… И не в то ведро высыпала мясные консервы.
- Суду все ясно. Факт преступления установлен, - холодно изрекла "княгиня" Галя. Она повернулась направо, к судьям-мальчикам: - Доказано?
- Доказано, - подтвердили те.
Она повернулась налево, к судьям-девочкам.
- Доказано?
- Доказано, - подтвердили те.
Георгий Николаевич вспомнил, как Миша отзывался о командире отряда. "И правда, эта девочка - настоящая верблюдица", - подумал он про себя.
Да, при мерцающем свете костра длиннолицая, светловолосая, надменная Галя с холодными глазами под узкими черточками бровей чем-то походила на среднеазиатскую верблюдицу, окидывающую презрительным взглядом всех и вся.
После короткого совещания с членами суда "княгиня" Галя встала.
- Оглашается приговор суда: такая-то, такая-то - имя, отчество, фамилия - приговаривается к изгнанию из отряда и к отправлению в Москву. - Она повернулась к члену суда - мальчику: - Казначей, выдать деньги на железнодорожный билет в бесплацкартном вагоне и на телеграмму. - Потом она повернулась к Мише. - Физрук, пойдешь провожать, купишь билет, посадишь в вагон и дашь родителям телеграмму следующего содержания: "Ваша дочь не оправдала доверия отряда встречайте". Укажешь номер поезда, номер вагона.
Наступила удручающая тишина.
Тут Георгий Николаевич не выдержал. Он давно порывался, сейчас вскочил, легким шагом подошел к судьям и встал сбоку бревна. При мерцающем свете костра его очки блестели нескрываемым гневом. Он начал очень серьезно:
- Простите меня, пожалуйста, товарищи судьи, что вынужден отнять у вас ваше драгоценное время, но я хотел сделать одно малюсенькое замечание. Разрешите?
"Княгиня" Галя милостиво кивнула своей светловолосой головой. Георгий Николаевич словно бы удивленно начал спрашивать:
- Как же так? Суд состоялся, а защитника на суде и не было? Вы знаете, где и когда судили без защитника, без адвоката? Вы знаете, что в гитлеровском государстве отправляли на казнь тысячи безвинных и их не защищал никто?
"Княгиня" Галя смутилась, ее длинное верблюжье лицо еще больше вытянулось.
Вдруг Миша подкатился прямо под ноги Георгию Николаевичу:
- Будьте не свидетелем, а защитником, вот этим самым адвокатом. Защитите Галю!
Как переменилось Мишино лицо! Мрачная и озлобленная ожесточенность в глазах, в складках вокруг рта исчезли. Зрачки сияли восторгом предстоящей победы, губы улыбались.
- Да, да, адвокатом! - закричали многие.
- Прежде чем дать согласие выступить в роли защитника на столь достопочтенном суде, - сказал Георгий Николаевич, - я должен попробовать ваш удивительный суп. Во время Отечественной войны мне пришлось пережить ленинградскую блокаду. Я глотал суп из сапог, из столярного клея. Очевидно, необычная смесь сухих фруктов, сахара, жирных мясных консервов и воды мне показалась бы тогда поистине тем блюдом, которое подавали отроки на древних великокняжеских пирах. Так, пожалуйста, угостите, налейте хотя бы несколько ложечек.
- Ничего не осталось, - сказала круглолицая толстушка Алла и вдруг прыснула от смеха: - Всё слопали.
- И добавки просили, и еще раз добавки, - подхватила Галя-преступница.
- Животы у вас не болят? - забеспокоился Георгий Николаевич.
- Какая же девочка при всех признается, что у нее болит живот! - заметила "княгиня" Галя.
- Никто ко мне за лекарством не подходил, - объявила смешливая Алла: в отряде она была медсестрой.
- Выходит, не только адвоката, даже суда не нужно, - сказал Георгий Николаевич. - Ведь это же нелепость - судить кухарку за то, что она досыта накормила голодных ребят.
"Княгиня" Галя, почувствовав, как зашатался ее трон повелительницы, начала кусать с досады губы. Члены суда, ожидая, что она скажет, поглядывали на нее. И у "княгини" нашлось достаточно смекалки. Она поняла, что сама должна повернуть дело в другую сторону.
- Суд вовсе не собирался выгонять Галю, - презрительно сказала она. - Мы просто хотели ее напугать и пристыдить. Проси у отряда прощения.
Галя-преступница обвела взглядом всех - верно, искала сочувствия, - посмотрела на Георгия Николаевича, на Мишу. Пламя костра освещало ее лукаво прищуренное лицо.
Все, повернув к ней головы, ждали…
И вдруг она выпрямилась, тряхнула своими рыжеватенькими кудряшками и крикнула так звонко, что эхо отозвалось с другого берега Клязьмы:
- Не буду просить прощения! Я не виновата! Ни капельки не виновата.
Тут Миша закричал: "Ура, Галька!" - и прошелся колесом вокруг костра.
И все принялись хохотать, глядя то на Мишу, то на кудрявую Галю, теперь уже бывшую преступницу.
- Ребята, бросьте вы с этим судом! Забудьте этот суд! - горячо и убежденно заговорил Георгий Николаевич. - Посмотрите, какая вокруг вас красота разлита, какое приволье! - Широким жестом он показал на Клязьму, розовую и оранжевую. В ее тихой глади отражалась догоравшая заря. Он показал на сиреневую в сумерках церковь на повороте реки, на пепельные и лиловые дали того берега. - Посмотрите еще раз. Я убежден, я верю - в таком волшебном окружении дружба ваша должна быть особенно крепкой… А теперь я хочу вам задать чисто практический вопрос: чем вы намерены заниматься, пока не вернулся ваш начальник похода?
- Общественно полезным трудом, - с готовностью ответила "княгиня" Галя. - Так нам посоветовал Петр Владимирович. - Собственно говоря, она уже больше не была княгиней - грозной судьей, и в дальнейшем ее следует называть Галей-начальницей. - Петр Владимирович нам велел пойти в колхоз, - продолжала она, - и там договориться о работе в поле.
- Дельное намерение! - сказал Георгий Николаевич. - Вы будете капусту или что-либо иное полоть, за это вам будут молоко да картошку давать. Но это четыре часа в день - больше не надо. А остальное время?
- Купаться будем, в волейбол играть, - раздалось с разных сторон.
- Ну, а еще что?
- Еще рыбу ловить, - сказал Игорь.
- Еще цветочки собирать, - вспомнила Алла.
- Всего этого мало, - сказал Георгий Николаевич. - Если я не ошибаюсь, после обеда полагается тихий час.
- Нет, нет! - раздались голоса.
- Это в пионерских лагерях полагается тихий час, - с апломбом разъяснила Галя-начальница. - Штаб нашего туристского отряда еще до начала похода вынес решение, поскольку мы путешествуем, - никаких тихих часов.
Там и сям послышались возгласы одобрения.
Георгий Николаевич понял, что ему - хочешь не хочешь, а придется куда больше времени отдавать ребятам, чем он предполагал. Мало ли что они могут выкинуть. Еще, чего доброго, ссориться начнут. Вот не вмешайся он сейчас, выгнали бы незадачливую девчонку в два счета. Надо их чем-то занять, и занять чем-то таким, чтобы захватить, зажечь ребячьи сердца. Он же дал обещание их заболевшему воспитателю, что будет следить за ними.
- А Петр Владимирович меня не поминал на свидании с вами? - спросил он.
- Поминал, - ответила Галя-начальница и как-то замялась.
Вмешался Миша.
- Петр Владимирович нас спросил, сказали ли мы вам, что в город идем, а мы сказали: "Нет, не сказали", а он сказал: "Напрасно не сказали", - скороговоркой затрещал Миша.
- Вот видите! - погрозил пальцем Георгий Николаевич. - Я ведь собирался на вас очень серьезно обидеться, потом передумал. Ну как, будем дружить?
- Будем, будем! - раздались уверенные голоса.
- Так вот что: я люблю русскую историю, и вас хочу научить любить. Но учтите: для меня самое важное - для вас же книги писать, исторические повести. Итак, друзья мои, с утра и до обеда вы работаете в колхозе, а я с утра и до обеда работаю в своей светелочке. И вы мне не мешайте. У меня такое же твердое расписание дня, как в вашей школе-интернате. А завтра после обеда пойдемте осматривать радульские достопримечательности. Узнаете историю витязя, основавшего село Радуль восемьсот лет назад.
- Какую историю? Расскажите! - накинулись на него многие.
- Потом, потом, успеете, - отмахивался он.
Достопримечательностей в селе насчитывалось не так уж много, на их осмотр хватило бы полдня. Как проводить с ребятами дальнейшие послеобеденные часы, Георгий Николаевич пока и сам не знал.
"Ну, да там видно будет", - подумал он про себя, рассчитывая, что Настасья Петровна даст дельный совет.
Он объяснил, в каком доме в селе живет бригадир колхоза Иван Никитич. К нему завтра как можно раньше утром надо пойти и предложить свои трудолюбивые руки. Сердечно распрощавшись со всеми, в полной тьме Георгий Николаевич начал подниматься по тропинке.
Настасья Петровна еще не спала; она сидела за столом в кухне и штопала чулки.
- Как ты долго! Я тебя ждала-ждала. Хоть и поздно, давай все же дочитай мне, - сказала она мужу. - Ну, как там у сироток, все ли в порядке?
- В порядке, в порядке! - радостно воскликнул Георгий Николаевич. Он не стал рассказывать жене про суд и про его счастливое окончание, а сразу сел за стол и начал читать.
Он прочел, как воздвигли на горе над рекой древние строители здание, стройное, изящное; все линии его тянулись снизу вверх, и оттого казалось оно и выше и воздушнее; сверкала на солнце белизна его стен. Всю душу вкладывал зодчий в свое творение, и потому оно было прекрасным.
Он прочел, как приезжал князь со своими боярами, как одежда их сверкала на солнце золотом и серебром, а серебряные бляхи блестели на конской сбруе.
Князь и его свита соскакивали с коней, шли внутрь здания, поднимались наверх, на хоры.
Косые солнечные лучи проходили через узкие окна и вонзались в обшитый медными плитами пол. Богомольцы в лаптях теснились внизу и усердно крестились. Хор певчих прославлял имя великого князя, кого называли создателем сего храма. А зодчий стоял сзади всех под хорами в своей черной одежде; никто его и не замечал.
К концу молебствия князь вспоминал о нем и посылал слугу вручить ему свой дар - золотой перстень с драгоценным голубым камнем.
В тот же день княжеский летописец выводил на листе пергамента такие строки:
"Сего же лета князь великий созда храм чюдный…"
Имя зодчего не поминалось никогда: летописец князю служил и хотел прославлять имя его навеки.
Так заканчивалась глава рукописи Георгия Николаевича.
- Я подумаю и завтра скажу тебе, что мне нравится, а что не нравится, - проговорила Настасья Петровна. - А теперь спать, спать! Уже первый час ночи.
Погасли в селе последние три окошка.
Глава 5
Жестокая битва на левом берегу Клязьмы

Как всегда, ровно в восемь утра Георгий Николаевич забрался в свою светелочку. Утром за самоваром Настасья Петровна высказала ему много замечаний по его рукописи, замечаний частью мелких, частью серьезных.
Нужно добиться, чтобы ребята и подростки, к которым обращалась его будущая книга, поняли, какую бессмертную красоту создавали никому не известные зодчие в ту бурную эпоху, когда князья в своем не знающем меры властолюбии водили полки на полки родных братьев, когда понапрасну лилась кровь русская.
По мнению Настасьи Петровны, Георгий Николаевич недостаточно взволнованно и горячо описал те блестящие, славные и в то же время такие кровавые страницы русской истории.
Он понял, что придется согласиться с ее мнением и основательно поработать: кое-что написать заново, многое переделать, перетасовать.
Исполненный решимости, он сел за свой столик, взял авторучку, наклонился над рукописью…
Вдруг…
Опять, как тогда ночью, хрустнуло оконное стекло. И опять Георгий Николаевич вздрогнул, увидев в окошке лицо, на этот раз лохматое и бородатое.
Нет-нет, он испугался лишь на десятую долю секунды. Ведь лицо принадлежало его радульскому другу Илье Муромцу.
Старик был явно встревожен. Как всякий глухой, он заговорил чересчур громко.
- Твои-то, твои… на пойму через Клязьму перебрались. Там на моркови шкодят.
Георгий Николаевич тут же вскочил и, положив на рукопись камушек, выскочил из светелочки. Оба поспешили к месту происшествия.
За последние десятилетия левобережная клязьменская пойма все больше зарастала ольхою и разным кустарником, всё меньшие участки оставались под заливными сенокосными лугами. Тянулись эти луга узкими полянками меж густых зарослей, косить там было возможно только вручную.
И тогда человек сказал природе:
"Отдай тучные, зря пропадающие земли!"
Уже два года, как с весны и вплоть до глубокой осени колхозный тракторист Алеша Попович своим мощным бульдозером корчевал на пойме кустарник. Расчищенные площади колхоз засевал клевером с тимофеевкой, а ближе к берегу Клязьмы земля была распахана под огороды. В прошлом году брюква там выросла, как выражался Илья Михайлович, больше самовара каждая, а некоторые кочаны капусты были чуть поменьше колеса телеги.
Сам Илья Михайлович работал главным огородником в сельской бригаде. В этом году он впервые посадил на пойме морковь, собираясь вырастить ее размером, правда, не с самовар, но со свою могучую ручищу.
Понятно, почему неожиданное появление чересчур самостоятельных московских юных туристов на левом берегу Клязьмы так встревожило старика.
С горы Георгий Николаевич увидел ребят, но далеко. Протирал он очки, протирал, но никак не мог различить забрались ли они на морковные гряды или копошились где-то еще дальше, возле кустарника.
Как же они очутились на той стороне? Некогда и некому было задавать вопросы. Георгий Николаевич знал одно: придется все бросать и немедленно переправляться через Клязьму.
Следом за Ильей Михайловичем он поспешил к оврагу. Они почти сбежали с горы. Возле палаток никого не было. Верно, дежурные ушли в лес за дровами. Какая беспечность! Ну ладно, рыбаки-любители или папы с мамами, чьи детки живут в пионерлагерях, пройдут мимо и ничего не тронут. Но забредут колхозные телята, палатки повалят, все перетрясут, продукты подъедят, потом убытков не оберешься.
Некогда было искать дежурных. Оба поспешили к бухточке, где качались на воде принадлежавшие жителям Радуля лодки. Вся флотилия, в том числе и большой колхозный струг, были привязаны цепями к толстенной дубовой колоде.
Проворный Илья Михайлович быстро отвязал одну из лодок, сел на весла. Георгий Николаевич устроился на корме.
"Так как же ребята ухитрились переправиться на ту сторону?" - недоумевал он.
Илья Михайлович греб размашисто, весла в его ручищах мелькали, искрясь на солнце. Не так ли некогда рассекал волны богатырь Илья Муромец, когда на утлом долбленом челноке переправлялся через быстрые реки.
Вдруг старый радульский богатырь завопил страшным голосом, указывая веслом:
- Гляди, гляди! Горит!
На пойме внезапно поднялся к небу огромный столб густого черного дыма. Так горела некогда степь, подожженная дикими кочевниками половцами, а зоркий Илья Муромец, стоя на заставе богатырской, на страже земли русской, протягивал руку вперед и вещал: "Гляди, гляди! Горит!"
Заслоняла бровка берега, нельзя было понять, далеко ли горит или близко. Ближайшая деревня находилась за двенадцать километров. Нет, горело куда ближе.
И сидевшие в лодке поняли, кто были поджигатели.
Переправились. Илья Михайлович остался привязывать лодку, а Георгий Николаевич бегом поднялся на берег.
В кустах тарахтел невидимый Алешин бульдозер. Но сейчас было не до бульдозера.
Где горело?
Дым клубился уже не черный, а светло-серый. И горело так за километр, притом не в одном месте, а прерывистой полосой, несколькими кострами. Отдельные языки пламени были хорошо заметны.
И тут Георгий Николаевич увидел, что вокруг костров прыгали и бесновались никакие не половцы, а знакомые синие фигурки.
Идти прямиком через гряды он не мог, пришлось ему обходить.
Еще в прошлом году бульдозер, расчищая площади, наворочал длинные валы вырванного с корнем кустарника, за год все это основательно подсохло. Эти-то бесформенные рогатые ветви и корни жгли ребята.