- Ну уж легко! С теми двумя тетушками ты очень вежливо разговаривал. Помнишь?
- Что за тетушки еще? - встревоженно спросил Данилка.
- Да были тут, - сказал Олег. - Давно еще, две недели назад. Я разве не рассказывал? Кузнечик наш как раз первое занятие с новичками начинал… Вошли в зал, остановились посередине и тогда только говорят: "Можно к Вам?" Мы даже остолбенели сперва. Мальчишки как раз переодеваются для разминки. Гена стоит бледный от ответственности и лихорадочно вспоминает комплекс упражнений…
- Упражнения я помнил, - сказал Генка.
- Ничего ты не помнил… Ну вот. Я говорю: "Простите, но никак нельзя. Видите, ребята раздеваются, инструктор первый раз на занятиях, стесняться будет. А вы что хотели?" "Мы хотели посмотреть, чем вы тут занимаетесь". "Простите, - снова говорю, - вы кто?" "Вот она из уличного комитета, а я вместе с ней…" Ну, пригласил их в "кают-компанию", объяснил, что гости к нам, если приходят на занятия, то сначала предупреждают. Родители - другое дело, у них тут ребята. Очень вежливо объяснил. А они рассердились. Говорят: "Что это вы отгораживаетесь от людей?" Обещали пожаловаться… Может, зря мы их на занятия не пустили?
- Мне их тогда только и не хватало, - сказал Генка. - Я даже Сергея прогнал. Трепетал с непривычки как осиновый лист.
- Учительницу пускаешь и не боишься, - напомнил Сережа.
- Первый раз ее тоже не было.
- Что за учительница? - капризным голосом спросила Наташа. - Все про все знают, а мне никогда не говорят.
- Учительница та самая, которая Генкиных третьеклассников учит, - объяснил Олег. - Ведь наш Кузнечик попал в капитаны почему? Из-за нее. Она в нем души не чает.
- Может, хватит? - жалобно спросил Генка.
Но у Олега запрыгали в глазах веселые точки. Он продолжал:
- С чего началось? Приходит однажды из тридцать седьмой школы учительница. Пожилая, представительная. Очень-очень вежливая. Говорит, что интересуется нашей работой. Мы как раз были с Геной и с Ворониными. Стали показывать ей все и рассказывать, а она вдруг спрашивает: "Нельзя ли моих мальчиков записать к вам в отряд?". Имейте в виду, сразу сказала не "в клуб", а "в отряд". Я спрашиваю: "Сколько"? "Ну, хотя бы человек семь". Посмотрели мы с ребятами друг на друга: что делать? Главное, малышня совсем. А как откажешь хорошему человеку? "Ладно, - говорю. - Если семь, то попробуем". Она обрадовалась! Потом стала интересоваться: "Вы с ними со всеми один занимаетесь?" "Нет, - говорю, - сам я не управился бы. Ребята помогают, кто постарше". Она тогда отвела меня в сторонку и шепчет: "Нельзя ли, чтобы с моими занимался вон тот симпатичный мальчик?" - И на Геночку показывает. Как тут быть? Пришлось принять солидный вид и сказать: "Принимайте, товарищ Медведев, группу".
- Я чуть в гитару не влез, - мрачно признался Генка.
Олег сказал:
- Раз группа есть, пришлось звание давать. Для авторитета перед новичками.
- И перед Надеждой Анатольевной, - вставил Сережа.
- Подать, что ли, в отставку? - задумчиво произнес Генка.
- Я вот тебе подам, - пригрозил Олег. - А дальше знаете что? Бедная Надежда Анатольевна ходит к нему на все занятия. Ее пиратики как начнут махать клинками, как начнут вопить от восторга, так она бледнеет и глаза закрывает. Но в капитана Медведева верит как в каменную стену.
- Она в него просто влюбленная ходит, - сказал Сережа. - Позавчера шоколадкой угощала.
- Да бросьте вы, - отмахнулся Генка. - Она в своих пацанят влюбленная. Не надышится на них. И они от нее ни шагу. Если бы я в третьем классе учился, обязательно бы к ней сбежал.
- От Татьяны Михайловны? - укоризненно спросила Наташа.
- Ну… Татьяна Михайловна третьи-то классы не учит, - вывернулся Генка. И, чтобы отвести разговор от себя, добавил:
- Сережка, если бы мог, давно бы уж от нее сбежал. Это точно. Она его совсем завоспитывала.
- Да ну… - отмахнулся Сережа. - Просто ей кажется, что я слишком часто в разные истории встреваю.
- Не в разные, а в одинаковые. В скандальные, - уточнила Наташа.
- Про меня это тоже говорят, - печально признался Данилка. - А мы при чем? Это истории виноваты, раз случаются. Да, Сережа?
- Вот именно, - сказал Сережа, благодарный Данилке за такую здравую и четкую мысль.
Генка хихикнул.
- Самое смешное знаете что? Татьяна Михайловна боится, что Сережка из-за той драки с Гавриком начнет зазнаваться. Я, мол, герой, бандита задержал, в газете писали…
- Зазнаешься тут при такой жизни, - мрачно сказал Сережа. - Чуть что, сразу: "Про тебя в газете написали, а ты тройки получаешь! Про тебя вся школа знает, а ты по коридору носишься!" Или еще так: "Каховский, ты опять споришь со старшими! Ты, наверно, думаешь, что вокруг тебя одни бандиты и хулиганы! Ты еще палку возьми!"
- Это кто же тебя так? - поинтересовался Олег.
Ответила Наташа:
- Все она же, Нелюшка. Недавно решила Стаське Грачеву двойку по поведению поставить за то, что он не захотел после уроков с классом в кино идти. Мы с Сережкой заступились. А она и на нас и на него разозлилась, говорит, что он ябедничает на учительницу.
- Стаська не ябедничал, мы случайно узнали, - сказал Сережа. - Он теперь вообще ни на кого не жалуется. Если обижают, молчит или сам отбивается. И отца почти не боится.
- Только слишком злой стал, - вздохнула Наташа. - И с Нелюшкой его никак мир не берет.
- С учителями кому как повезет, - рассудительно заметил Данилка.
- У меня классная руководительница была отличная, мы все ей до сих пор письма пишем, - задумчиво сказал Олег. - Лидия Григорьевна, физик… Один только был у нее недостаток: считала, что я обязательно должен стать инженером. Даже заболела, когда я не поступил в политехнический институт, срезался по математике.
Наташа посмотрела на Олега почти обиженно.
- Ты разве не сразу пошел в педагогический?
Олег усмехнулся, оглядел собравшихся в кружок ребят.
- Братцы, да я же почти старик. Я в жизни многое успел.
- Очень ты похож на старика, - язвительно заметила Наташа.
Олег сказал:
- Не попал в инженеры. Пошел на электростанцию, осенью взяли в армию. Стал проситься на флот. Умолял, чуть не плакал. Майор даже разозлился и говорит: "В армии два года служат, а на флоте три". А я в ответ: "Может, я на всю жизнь там останусь, что мне три года!" Уговорил. Приехали мы на Север, там еще одна медкомиссия. Мне - по шапке: нельзя на корабль, здоровье не то. Я опять чуть не в голос: "Оставьте хоть на берегу, только у моря…"
- Оставили? - напряженным шепотом: спросил Митя. Он будто приключенческий роман слушал: ведь море же!
- Оставили… Форма морская, а служба почти штатская. В команде при местном Доме офицеров. Увидели, что рисую прилично, сделали художником-оформителем… Работы, конечно, хватало, но все же не то, что на кораблях. Свободного времени порядочно оставалось, особенно когда втянулся… При Доме офицеров кое-какие кружки и секции работали, была и секция фехтования. Тренировал капитан-лейтенант Гранитин по прозвищу Капитан Грант. Сердитый на вид мужчина, крикливый, но учил здорово. Увидел, что я приглядываюсь к их занятиям, и забрал к себе. Я, говорит, из тебя сделаю мастера. Ну, мастера не сделал, а второй разряд я получил. Поехал потом в Севастополь на спартакиаду флотов. Там дотянул до первого разряда… А когда вернулся, увидел двух хороших людей, Федю и Ромку…
- Что за люди? - ревниво спросил Данилка.
- Очень замечательные люди. Тому и другому было тогда по одиннадцать лет. Стали они заглядывать к нам в Дом офицеров каждый день, смотрят на рапиры и вздыхают. Ну, стал я их учить потихоньку, когда Капитана Гранта не было поблизости. Он посторонних не терпел. Узнал про это начальник Дома офицеров, приказал явиться и давай делать накачку: не положено, мол. "Безобразие!"- говорит. Я не выдержал и начал с начальством пререкаться: "Даже для офицерских жен кружки есть, а ребятам куда деваться?" Начальник был умный. Поглядел на меня и повторяет: "Я и говорю, безобразие! В поселке вон сколько ребятишек, а вы только с двумя занимаетесь. Набирайте команду, я доложу начальству…"
Олег вдруг замолчал и стал смотреть в темное окно. А там ничего не было видно, только лампочка отражалась да огненные Данилкины вихры.
- Набрал команду? - спросил Сережа.
- Набрал… Когда демобилизовался, они - в слезы. А я… В общем, тоже не сладко. Не уезжать нельзя - учиться надо. Хорошо хоть замена нашлась, - девятиклассник из местной школы. И Гранитин обещал помочь… Ну, вот… А как приехал домой, пошел в интернат работать. Это в Красном Береге, у меня там родители живут. Старшим вожатым стал. Ребята из горкома комсомола посоветовали… Потом в институт поступил на заочное…
- Когда ты все успел? - спросила Наташа. - На флоте, в интернате, в Артеке, у нас…
- Успел. Служил два года, потому что на берегу. В интернате тоже два года… Это, братцы, самое лучшее, что у меня в жизни было, честное слово…
- Лучше, чем в Артеке? - недоверчиво спросил Митя. Он, конечно, не верил, что где-то может быть лучше, чем у моря.
- Угу, - ласково сказал Олег и даже зажмурился. - Такие ребята… Мы с ними театр устроили. В походы по реке ходили… Я бы в Артек и не уехал…
- А почему уехал? - не утерпела, полюбопытствовала Наташа.
Олег раскрыл глаза и по очереди посмотрел на каждого.
- Так… Так получилось, братцы. Не поладил с начальством. Был сначала отличный директор, да ушел на пенсию. Пришла на его место одна… Вроде той, что сегодня у нас была. Театр заставила прикрыть: от учебы отвлекает. Походы запретила. Вам, говорит, игрушки, а мне отвечать. Я молод был и… в общем, прямолинеен. А она - как скала. Вот и не договорились… А тогда как раз вожатых в Артек приглашали…
- Грустные какие-то истории, - настороженно сказал Кузнечик. - Все прощаешься и прощаешься. Ты, Олег, только не вздумай с нами прощаться.
- А то ты интернат уже не первый раз вспоминаешь, - подозрительно сказала Наташа.
Олег улыбнулся.
- Сто ночей не усну, буду думать все о нем…
- А о нас? - обиженно спросил Данилка.
Олег встряхнулся, встал и весело ответил:
- Это само собой.
Он схватил капитана Вострецова под мышки и на весу повернул его носом к часам.
- Ну-ка, Осенняя сказка, посмотри, который час. Брысь домой, а то опять от сестрицы попадет.
- Пфы! - сказал Данилка, демонстрируя полное бесстрашие.
- А почему "Осенняя сказка"? - спросила Наташа.
Данилка гордо объяснил:
- Потому что у меня на носу целый листопад из веснушек. Не видишь разве? Тебе таких сроду не иметь.
- Где уж мне…
Данилка сказал деловито:
- Пойду. Мне завтра просыпаться первому, я по квартире главный дежурный. У нас с Юлькой очередь.
- Ты всегда раньше всех должен просыпаться. Ты же барабанщик. Привыкай, - сказал Олег.
Данилка сказал, что он и так привыкший, и ушел. С ним ушел и Митя.
Генка забрался с ногами на диван и прикрыл глаза.
- Ты что? - спросил Сережа.
- Да я про Данилку думаю. Про все, что было утром. И про это… Вдруг бы ты не убрал ту железяку?
Сережа поежился…
До угла все шагали вместе. Было морозно.
Олег потер перчатками уши и жалобно сказал:
- Ранние весенние рассветы,
Теплый ветер марта, где ты, где ты?
И объяснил:
- Это я в юности сочинял. В Лермонтовы метил. Увы…
На углу они разошлись. Наташа и Олег направились прямо, Сережа и Генка помахали им вслед и свернули на Октябрьскую.
Почти сразу же у яркой витрины магазина "Одежда" Генка остановился.
- Как-то все вместе сложилось, - немного растерянно проговорил он. - И тревога утром, и разговоры, и Данилка… И вот еще. Смотри.
Он долго шарил за пазухой и вытащил сложенный в несколько раз листок из иностранного журнала.
- Вот… - повторил Генка. Расправил в ладонях лист и поднес ближе к свету.
На листе напечатан был крупный снимок.
На брусчатую мостовую ничком упал мальчик. Он лежал головой к зрителю, одна рука согнута, другая брошена вперед. Волосы, просвеченные солнцем, разметались по камням. Фотография была отчетливая. Каждый волосок был виден, и казалось, что ветер их шевелит. Но особенно четко выделялась на камнях цепочка выбоин, протянувшихся у головы мальчишки. Видно, только что хлестнули по брусчатке пули.
С отчаянной ясностью вспомнил Сережа свой давний сон - про знойный враждебный город, про пулеметы на бастионах и убитого мальчишку. И сам будто ощутил сквозь рубашку твердость горячих камней на мостовой.
- Чили? - спросил он.
- Конечно, - откликнулся Генка. - Журнал из Перу. Саше прислали. А снимок перуанский журналист в Сантьяго сделал… Вот я все думаю: он или не он?
- Кто?
- Ты не помнишь?
Генка прикусил губу, расстегнул пальто, полез в карман куртки. Достал маленькую фотографию.
И Сережа сразу вспомнил. С фотографии весело смотрел маленький, светлоголовый, похожий на Митьку Кольцова чилиец - Алехандро Альварес Риос.
Генка положил фотографию на журнальный лист. Сказал тоскливо:
- Все думаю: он или не он?
- Ну почему же он? - беспомощно сказал Сережа.
Было что-то щемящее, до дикости несправедливое в этом сочетании: живое лицо мальчика и рядом - брошенное на камни, пришитое к ним пулями маленькое тело.
Словно защищая Генку от беды, Сережа повторил:
- Ну почему обязательно он? Лица-то не видно. Только волосы похожи.
- И рубашка, - прошептал Генка. - И еще… Смотри.
Он коснулся ногтем воротника Алехандро. Там на уголке белела капелька непонятного значка. А на большом снимке… Там тоже. Угол воротника выбился из-под щеки, и на нем виднелся белый кружок.
- Ну и что? Просто совпадение. Разве не может быть совпадения? - спросил Сережа.
- Может, - сказал Генка. - Все может… Только от этого не легче.
Мелкие-мелкие снежинки падали на журнальный лист, на фотографию чилийского мальчишки. Падали и не таяли.
Кузнечик все еще держал перед собой снимки. Будто не решался оторваться от них. Сказал тихо-тихо:
- Когда смотрю, отомстить хочется. Будто кого-то из наших убили, Митьку или Данилку. Или еще кого-то…
- Да, - сказал Сережа.
Генка помолчал, сдул с листа снежинки и медленно проговорил:
- Смотри, он упал, как барабанщик. Только барабан вперед укатился, и его не видно.
Генка опять сдунул снежинки и проговорил:
- Данилка сказал: "Мне вставать первым…" Я эти слова, как строчку из песни, запомнил… Я, наверно, песню сочиню про барабанщиков. Она из сегодняшнего дня сама получается.
И, глядя на журнальный снимок, словно читая подпись под ним, Генка хрипловато стал говорить:
Как бы крепко ни спали мы,
Нам подниматься первыми,
Лишь только рассвет забрезжит
В серой весенней дали…
Помолчал и будто рассердился на себя за смущение, за хриплость. Сказал негромко, но ясно:
Это неправда, что маленьких
Смерть настигает реже -
Ведь пулеметы режут
Часто у самой земли.
В Сереже словно музыка откликнулась: суровый, твердый марш, когда все барабанщики медленно поднимают и разом опускают палочки.
Он ничего не сказал. Он вдруг сообразил, что Кузнечик держит лист голыми руками, без варежек. Пальцы у Генки стали ледяные.
Сережа скинул перчатки, осторожно взял листок, свернул его и сунул Генке в наружный карман. Сложил вместе Генкины застывшие ладошки, зажал их в своих горячих ладонях.
- Пошли.
И повел Кузнечика, согревая его пальцы.
Генка послушно, как маленький, шел рядом.
Сережа сказал:
- А ты говоришь: Саша, Саша… Значит, ты сам песни придумываешь?
Сережа вспомнил свой давний сон про знойный враждебный город и убитого мальчишку…
Генка покачал головой.
- Нет, это Саша. А я сегодня первый раз… Если у меня не получится, Саша поможет. Чтобы до конца… Он мне в любом деле помогает.
- Мне бы такого брата, - сказал Сережа.
Генка улыбнулся и доверчиво проговорил:
- Я его как тысячу братьев люблю… Один раз я даже подумал знаешь что? Если бы с Олегом что-нибудь случилось, Саша мог бы стать у нас командиром.
Сережа даже выпустил Генкины ладони.
- С Олегом? А что с ним может случиться?
- Да нет, я так. У Саши и времени нет никогда. Просто они с Олегом чуть-чуть похожи.
- Возьми мои перчатки, они нагретые, - сказал Сережа. - А с Олегом… Ничего с ним случиться не должно.
И он вдруг понял, почему сегодня утром проснулся с тревогой. Из-за Олега. У того слишком часто теперь бывало хмурое и озабоченное лицо.
Несколько дней в отряде ждали неприятностей со стороны домоуправа Сыронисско-го и его союзников. Но прошла неделя, а все было спокойно. И ребята решили, что "противник" не захотел больше связываться с "Эспадой".
Жизнь потекла, как прежде. По вторникам и пятницам - тренировки, по средам - линейки, по выходным - съемки фильма. В другие дни и утром и вечером "Эспада" жила "просто так": прибегали те, кто был свободен, а дело всегда находилось.
Все было бы хорошо у Сережи, если бы не этот чертов Димка. Видно, осталась у него обида.
А может быть, Сереже просто казалось?
Дело решил сам Димка (молодец он все-таки!). Он встретил Сережу после занятий в раздевалке, когда рядом никого не было. Встал Димка перед Сережей, как тогда, при первой встрече в лагере, заложил пальцы за белый ремень, слегка наклонил голову к плечу и спросил то ли с досадой, то ли с сочувствием:
- Что ты все время такими глазами смотришь?
Сережа смутился и потому огрызнулся:
- Какими?
- Вот такими - Димка сложил пальцы колечками - показал, что глаза у Сережи большие и круглые. Помолчал и добавил, не отводя взгляда - Ведь я же виноват, а не ты.
- Что-то я тебя не понимаю, - сказал Сережа.
В Димкиных глазах мелькнуло возмущение. Сережа почувствовал: хитрить стыдной бесполезно.
- Если виноват, зачем дуешься? - спросил он.
Димка стал смотреть в сторону.
- Я не дуюсь.
- Ну, злишься… Получается, что мы с тобой поссорились.
- Я не злюсь…
- Ну, обижаешься.
- Не обижаюсь я, - сказал он упрямо.
- Не ври. Я же знаю, что ты тогда обиделся.
Димка крутнул головой и, все так же глядя в сторону, проговорил:
- Это тогда. Сначала…
- Сначала… И потом тоже.
Димка глянул исподлобья, быстро и серьезно.
- Не-а…
- Нисколько? - осторожно спросил Сережа.
- Ну… маленько. А сейчас уже нисколько.
- Правда?