Только Быцык молчал. Он был подавлен неудачей. Сом деда Галактиона проявил себя не только страшилищем. Он ярко демонстрировал черную неблагодарность. Он старательно избегал встречи с крючком, который с такой любовью выковал для него дядя Никон.
Но настроение Быцыка не имело решающего значения. Детвора была страшно заинтересована. Здесь же родилось постановление немедленно идти к Павлику. Он - пионер и не имеет никакого права таиться от товарищей.
Тонкие дверцы не выдержали взбудораженной стихии детского любопытства. Первым в сарайчик вскочил Кузька.
- Мы все знаем! - твердо заявил он встревоженному Павлику. - Машину делаешь? Путешествовать собираешься? Показывай маршрут!
Это шипящее слово Кузька произнес как победитель. Оно должно доконать изобретателя. Слово это стоит первым в Кузькиной тетради. В той синенькой тетради, где на обложке напечатана таблица умножения и метрические меры. На первой странице Кузька записал на память прекрасные, поразительные слова: "Маршрут. Парашют. Мосхимтрест. Финиш".
Ошеломленный Павлик попытался возразить:
- Какой маршрут? Никуда я не собираюсь путешествовать!
Такой наглости не ожидал никто. Вещественные доказательства были тут же, у всех на глазах.
- А это что? - Кузька торжественно ткнул пальцем в странное колесо. - А это? Карта? А это? Сумка с продуктами на дорогу?
Павлик молча схватил котомку за узел и из нее посыпались… что вы думаете? Вкусные колбасы или сало? Или, может, пампушки или пирожки с присыпкой? (С той присыпкой, что ее мать делает из муки, жаренной в смальце). Или, может, румяные сухари, натертые чесноком, - запас в дальнюю дорогу путешественнику? Нет, из сумки посыпались гвозди. Самые обыкновенные гвозди. С длинной ножкой, с широкой головкой и без никакой таинственности.
- Вот вам сумка, а это маршрут!
И Павлик поднес карту к самому носу Кузьки. И тут все увидели, что это вовсе не карта, а рисунок. Ребята притихли, а Павлик вдохновенно сказал:
- Я скрывал, потому что думал, что не сделаю машину. Она будет ездить по воде. Это будет водный велосипед. Я его название "водоходом". Смотрите: здесь будут педали. Это - лопастные колеса. Сегодня в лесу срублю березу для коленчатого вала. Кто пойдет со мной? Все молчали, и только Наталья укоризненно посмотрела на Кузьку:
- Эх, ты! Следопыт! Провалился!
- Ну вот, никакого автопробега нет, - глубоко вздохнул Пронька.
И всем детям показалось, что Павлик Голуб глубоко оскорбил их, неожиданно разбил их веселые надежда и мечты. Все мрачно молчали. Тогда Кузька вдруг сказал:
- Водоходом, назовешь? Ходивод несчастный! Ничего из этого не выйдет. И он утонет, твой водоход! Вот и весь финиш!
- А ведь действительно утонет! - поддержал Быцык. - Это тебе не поплавок на удочке!
И после этих слов всем как будто раскрылись глаза. Все ясно увидели, что такой машины не может быть, что она действительно немедленно утонет вместе со своим владельцем. Какой, действительно, этот Павлик чудак! Да. Просто чудак! Недалеко он откатился от сельского парня, дурака Тодосика, который перевязывает себе вихры цветными тесемками и, увидев где–то курицу, клохтит к ней, как петух.
Павлик стоял смущенный. Он не ждал насмешки. Его пучеглазые, словно два голубых пузыря, глаза затуманились.
И тут вмешался Пронька.
- Павлик, послушай меня, - сказал он уверенно и рассудительно. - Послушай, Павлик, мой совет.
И все замолчали. Все начали слушать Проньку. Известно всем, что Пронька не привык бросать слова на ветер. У него всегда есть свое твердое, самостоятельное мнение. Пронька - натуралист и исследователь. У него на опытном огороде возле хаты–лаборатории есть своя грядка, а на ней аж пять сортов огурцов. Он посадил тыквы, и они растут такими темпами, крутые, огромные, что колхозники только чмокают губами: "Нда, тыковки, ничего себе". А Пронька ежедневно добавляет своим воспитанникам новые и новые порции удобрения. Он не идет старыми дорожками. Пронькино удобрение составляется по новым рецептам, это совершенно особенное, необычное удобрение. Исследователь готовит его так, словно первоклассный повар какую–то заморскую подливу. Это животворная смесь из пепла, дубовых опилок, куриного помета, торфа, гнилой капусты и тухлого яйца. Прекрасное удобрение, к сожалению, оно и до сих пор еще находится в стадии изучения, и поэтому вам, дорогие читатели, употреблять его на своих огородах пока еще не рекомендуется.
Но это еще не все. Пронька безошибочно, с первого взгляда может отличить сорочье яйцо от вороньего, ласточкино от воробьиного. Для этого нужен большой опыт и наблюдения. Недаром Пронька получил от детей прозвище "Сорока"!
- Павлик, - сказал Пронька, - твоя машина - всемирный переворот в технике. И я сам хотел с тобой поехать путешествовать.
У Павлика сверкнула в зрачках искорка надежды. Он забыл на мгновение, что существует на свете грозный, неумолимый "но".
- И нечего смеяться, ребята… Но… (Пронька поднял вверх палец). Но… ничего не выйдет из этого. Такой велосипед сделают без тебя, Павлик, инженеры на заводе. Наше пионерское дело - охранять урожай от жучков–вредителей, колоски собирать, кроликов разводить…
- И гусей! - добавил Евгеша. - Таких, как гусь Капитан Капитаныч.
- Таких, как гусь Капитан Капитаныч, - повторил Пронька.
Евгешка был самым ярым любителем птицеводства. Это он вырастил в колхозе премированного на районной выставке гуся Капитана Капитаныча. За этого гуся между Евгешкой и Павликом всегда велись жаркие споры. Да разве можно не спорить с этим Павликом? Он не может понять простейшей вещи, что высшее наслаждение для каждого пионера - это присматривать за инкубатором! Какое поле для деятельности! Какие возможности! Он кладет в инкубатор яйцо. Обыкновенное куриное яйцо, а через три недели оттуда - пи–пи! Цыпленок! Живехонький цыпленок! Вы кладете яйца, десятки, сотни яиц, а из инкубатора - гуси, индюки, страусы!.. В саду появилась гусеница. Тревога! Вы скорей несетесь к инкубатору. Вы кладете туда три тысячи двести двадцать пять воробьиных яиц. И вскоре три тысячи двести двадцать пять воробьев выпускаете в сад. Деревья спасены! Только такой упрямый и безнадежный пессимист, как Павлик Голубь, не может представить этого величественного триумфа птицеводства.
Ох и обрадовался же Евгешка, услышав мудрое слово Проньки. Не теряй пионерское время над неподвижной доской, над зыбкими водоходами. Берись скорее за живое пионерское дело. Тебя ждут зловредные жучки–вредители. Они есть везде: на ржи, капусте, свекле. Они есть в саду и в лесу. Возможно, что они нашли приют даже в голове Проньки.
Ох и обрадовался же Евгеша Зуб!
- Я не говорил тебе, Павлик! Не слушал меня!
А Павлик… Знаете, что он ответил? Он и теперь не послушался. Он сказал:
- Чего вы издеваетесь? Когда надо, я собираю жучков. Я умею это делать. Так же, как и каждый из вас. Но кто из вас сделает машину? Попробуйте сделать водоход!
И знаете, когда Павлик сказал эти слова, все заметили у него на глазах слезы. Он глотал их, как сливы, а они все наворачивались на глаза, все наворачивались…
Понимаете? Ему, наверное, было стыдно, что он такой упрямый и непослушный мальчишка. Удивительно, как такого недисциплинированного пионера держат в отряде? А таки держат.
Пронька только рукой махнул.
- Пусть делает машину. Может, и в самом деле что–то путное выйдет. Он же у нас изобретатель!
Но если бы он знал, какая история приключится с водоходом и вообще с Павликом, он не махнул бы вот так рукой. И никто из ребят не махнул бы.
РАЗДЕЛ ТРЕТИЙ
начинается песней у костра и заканчивается ночью в лесу, где Евгешка встретил призрака. Слабонервным не стоит читать этот раздел на ночь
Давайте закроем глаза. Не бойтесь, никто не толкнет вас, никто не перецепит. Так лучше представить этот вечер на берегу реки. Только не представляйте звезд! Их не было. Бывают же такие вечера и ночи на Днепре, такие тихие и темные, когда звезды не светят. И луну не представляйте. Она еще не взошла. Она взойдет позже, примерно в середине этого раздела. В сонном Днепре иногда скидывается рыба. Может, это страшный сом - пылкая мечта Быцыка. Но и сома не представляйте. Он хоть и бултыхнется, все равно его не услышали бы. Недаром же здесь упомянуты те четыре строчки песни в начале. Эту песню поет детвора вокруг костра. Песня так звучит, и такие звонкие голоса у певцов, что не слышно ни шепота листьев ивняка, ни всплесков сонной рыбы.
Высоко поднимается вверх желтое пламя, трещит валежник и сухой камыш. И именно тогда, когда Наталья высоко, тонко выводила:
Солнце с неба знаменем
Ярко светит нам…
именно тогда появились на свет костра две бабы, две соседоньки–кумоньки. Кто–то из школьников назвал их когда–то Бабарихами, и это прозвище прилипло к ним, как сапожная смола.
Бабарихи всегда вместе. Если одна идет стирать, то и другая валек несет. Если одна - в кооператив, ищи и вторую поблизости.
Когда в колхозе начинается сенокос, Бабарихи тоже уедут заготавливать сено. Только у них не сено, а трава. Эти бабы собирают всевозможное зелье, известное только им, и оно помогает от всяких болезней: от трясцы–лихорадки, от сглаза, от родимчика. Только от желтухи не помогает никакое зелье. Тогда ребенка надо искупать в ожерелье, или в червонцах.
Вы тоже можете собирать зелье. Например, коровяк. Знаете - растет такой высокий, с пушистыми, как вата, листочками и с желтым цветом? Этот цвет и надо собирать. Наталья, например, так и делает. Только она сдает его в кооператив. Недавно термометр выменяла на зелье. Бабарихи же в кооператив ничего не сдают. Они сами сушат цвет–траву, сами лечат. Здесь без умения ничего не сделаешь. Надо, чтобы зелье без ветра привяло, без солнца высохло. И кроме того, надо еще и слово такое знать и произносить его до восхода солнца, когда еще роса с травы не сошла. Много с этим мороки.
Бабарихи появились возле костра, как из–под земли выскочили. Они всегда так. Нет - глянь, уже и здесь.
- Хорошо поете, детки, - затараторила первая баба Бабариха. - А теперь через костер попрыгайте. Веселее будет.
- Да, - подхватила вторая, - завтра же Ивана Купала. Когда–то бывало через огонь прыгали. Папоротник–цветок расцветает в эту ночь в лесу. Кто найдет его, будет счастлив всю жизнь. Так старые люди говорят, детишки. Только страшно искать этот цветок. Когда–то ведь русалки были, но правление колхоза, говорят, постригло им волосы. А Явдошку Ковалишину можно встретить…
- Предрассудки темных людей, Бабариха, - строго сказал Пронька. - Явдошка Ковалишина погибла как герой, ее убили деникинцы за то, что носила в лес еду нашим партизанам. Не может Явдошка блуждать.
- Она не блуждает. Душенька ее, говорят, ходит по лесу. Темной ночью ходит, белы рученьки ломает, слезами умывается: "За что мою кровь пролили, за что меня убили в юных летах?"
- Никто не ходит, баба, - выскочил Евгешка Зуб. - И ничего страшного нет… И цветка папоротника тоже нет. Факт.
Чрезвычайные события, случившиеся дальше, могли бы и не случиться, если бы неожиданно не выступил новый оратор, который ребром поставил перед Евгешкой вопрос:
- Страшного нет, говоришь? Храбрый ты очень! А в лес пойдешь? Пойдешь сейчас в лес - сам–один?
Этим оратором был Быцык. Захваченный врасплох, Евгешка все же не растерялся:
- Хоть сейчас пойду! Я ничего не боюсь! Разве пионеры верят в бабские предрассудки?
- Видишь, Евгений, - дипломатично вмешался Пронька. - Быцык думал, что ты - трус.
- Кто? Я? Евгешка Зуб - трус? Капитана Капитаныча выпестовал?
Но упоминание про гуся не успокоило Быцыка. Он справедливо отметил, что гусь - это еще не доказательство храбрости. Вон в колхозе Ефим Сларгон целого быка вырастил, а боится обычной лягушки.
- Не доказательство? - волновался Евгеша. - А что со мной прошлой зимой случилась?
И он рассказал, что с ним случилось прошлой зимой.
- Ну, вот. Поехал я в лес дров нарубить. А лес густой, сами знаете, июльский лес. И уже вечер. Когда слышу - аву-у! Волки! Целая стая! Факт. Как напали они на меня - беда! Ну, думаю, держись, Евгешка, а то будет тебе здесь могила темная. Как схвачу я топор - двух волков зарубил, а потом на коня - но! Саночки были легкие, липовые саночки - как понеслись, как понеслись… Понимаете?
- Понимаю, Евгешка, - важно сказала Наталья, - лес был липовый, саночки липовые, и волки тоже липовые…
От детского хохота выше подпрыгнуло пламя, луна проснулась в темном молчаливом лесу.
- Не смейтесь, - и Пронька хитровато взглянул на Евгения. - Может, Евгешка действительно такой храбрый. И в доказательство этого, он пойдет в лес и принесет нам оттуда папоротник. Согласны?
И не успел ответить Евгешка, как неподалеку, по кустам, прокатился жуткий хохот:
- О–хо–хо!.. О–хо–хо!..
Где–то в лесу, черном и зловещем, отозвалась луна. Дети испуганно переглянулись, Бабарихи окаменели.
- Что оно?
А к костру заливисто смеясь, вышел пионервожатый Василий.
- Ну как, ребята? Растем?
- Растем! Растем! - хором подхватили дети. - Это - Василий! Вот разыграл!
Рука пионервожатого красноречиво полезла в карман. Какой это знакомый жест!
- Мне! Мне! Мне!
За несколько минут пионервожатый раздал все яблоки.
- Скороспелочки. Бергамота Федулина. Это я сам такое название яблоне дал.
И вдруг он повернулся к Евгешке.
- Ну, как? Бабские предрассудки? Правильно!
Пионервожатый слышал всю беседу о папоротнике–цветке.
- Факты! - ответил Евгешка.
- И в лес пойдешь?
- Не пойдет он! - категорически заявил Быцык.
- Не пойду я? Евгешка не пойдет? Вот возьму и пойду!
- А что ты возьмешь? - насмехался Быцык.
- Ничего. Пойду и все.
- Правильно! Растем! - прищурил глаз пионервожатый. - Докажи им, Евгешка, свою храбрость!
С каждым шагом в лес у парня сильнее и сильнее колотится сердце. Но остановиться нельзя - поздно! Засмеют, проходу не дадут! Ой, какие тяжелые ноги! Как будто камни кто привязал к ним. Не идут - волочатся.
Черный лес ближе и ближе. Он придвигался с каждым шагом - густой, настороженный… И где–то недалеко бродит Явдошка Ковалишина.
"Заббоббони…" - произносит Евгешка сквозь сжатые зубы и сам удивляется, что во всем слове вдруг стало аж четыре "бы". Неужели так в каждом слове - вот странно! И Евгешка произносит:
- Ббаббарихи…
И вновь, бубнение! Опять четыре "бы"! Неужели дрожат губбы? Ух! Вот и лес! Нет, страшного нет. Скоро взойдет луна - видно станет… Неужели дрожат губбы? Ббабба–рихи. Вот знакомая тропа. Сюда днем не раз приходил Евгешка с приятелями. Но теперь тропу трудно узнать. Она то исчезает, то вдруг снова появляется. Корни дубов, как толстые полозы, пересекает тропу, и о них спотыкаются ноги.
Где же папоротник? Как его найти?
Евгешка наклоняется и шарит в траве. Заповедное листья легко узнать - оно как кружево. Днем здесь бывает очень много. Но сейчас - папоротник исчез. Такое уж оно заворожённое растение!
И вот, когда так наклонился Евгений и щупал руками холодные травы, его сердце тоже вдруг застыло. Оно просто замерзло, превратилось в льдинку. Как будто сам старец Северный Полюс дунул парню в грудь. Сказать проще - Евгения сковал страх. Еще бы не бояться - что–то зашелестело и подкралось сзади к парнишке. Это "что–то", очевидно, имело руку. Оно удобно использовало ее как совершенное орудие для того, чтобы содрать с головы Евгения картуз.
Здесь справедливость требует отметить, что Евгений в тот момент все же нашел в себе каплю мужества, чтобы оглянуться. Та же справедливость требует объяснения, что эта капля была первой и последней. Больше Евгений не оглядывался. Из–за ужасного события, случившегося с ним в лесу, он потерял всякие признаки храбрости.
Когда Евгешка оглянулся, то увидел недалеко от себя черный клубок, который быстро покатился в кусты. Затем клубок вдруг остановился и издал звук, очень похожий на хрюканье. Тут же парень заметил и свой картуз, который преспокойно висел на ветке. Если бы на месте Евгения была баба Бабариха, она бы, без сомнения, решила, что этот черный клубок - это леший или, может, какой–то действительный член общества нечистой силы. Но пионер Евгешка тут убедился, что перед ним был обычный еж. Что касается картуза, то он просто зацепился за колючую ветку и через мгновение уже снова был на голове Евгения. Но странно - как ни пытался успокоиться Евгешка, страх все сильней и сильней сжимал парня в своих невидимых когтях. Лес был полон неясных, непонятных шорохов. За каждым стволом дерева притаилась мохнатая когтистая лапа. За каждым кустом кто–то тихонько дышал или сопел. На каждой тропе ясно слышались чьи–то мягкие, приглушенные шаги.
Страх надвигался со всех сторон. Кто–то заплакал в вершинных ветках дуба. И хоть Евгений хорошо знал, что это кричит сыч, однако не выдержал и бросился бежать. Он бежал наугад через лес, забыв и о папоротнике, и обо всем на свете, бежал, цепляясь за пеньки, а тысячи когтистых рук хватали его со всех сторон за одежду.
Остановился Евгешка на незнакомой поляне. Вокруг чаща. Остановился и вдруг с выпученными глазами попятился от горбатого дедушки, что стоял на поляне. Он был в десятке шагов от Евгения, этот дед с одним блестящим глазом, с бородой до колен. И самое страшное в нем было то, что он молчал. Он не двигался, и только его длинная борода чуть–чуть шевелилась от ночного ветерка.
Дорогие мои читатели! Вы, наверное, заметили, что в этой книге есть много юмора. Но уверяю вас, что сейчас ни мне, ни герою повести Евгешке совсем не до шуток. Такой, знаете, тихий горбатый дедушка на ночной поляне мог бы нагнать дрожь и на храброго, а Евгений, как вы уже, наверное, убедились, с храбростью не имел особой дружбы.
Кроме того, я хочу заверить вас, что здесь нет никакой выдумки. Если бы я хотел написать неправду, я мог бы насочинять самых разнообразных ужасов.