Чик готов был сам написать такую инструкцию, если бы у него кто-нибудь попросил бы это сделать. Но он понимал, что такой инструкции никогда не вывесят, потому что купаться, когда волнение больше двух баллов, вообще запрещено. А если человек не знает о запрете? А если человек вроде Чика и некоторых других людей и знает о запрете, а все равно лезет в воду?
Однажды Чик, придя на море, услышал, что в море на днях утонул человек. Несколько дней море штормило. Но Чик не придал значения этому слуху, потому что мало ли что говорят. С детства он слышал про утонувших людей, но никогда не видел настоящего утопленника. Чик лежал на теплой гальке и отдыхал, когда услышал про это. Он поднял голову и увидел множество людей, сгрудившихся у края пляжа и глядевших в море, все время показывая на что-то.
Многие люди спешили присоединиться к толпе, а некоторые даже бежали к ней, подгоняемые странной смесью любопытства и ужаса, что с человеком может случиться такое, и тайной радостью, что это случилось с каким-то другим человеком, а не с тобой.
Чик это понимал, потому что его самого охватило именно такое любопытство. Он подбежал к толпе, но, сколько ни вглядывался в море, ничего не мог разобрать, и все время ему хотелось думать, что все это выдумки, что ничего такого не может быть.
А между тем толпа, обрастая все новыми и новыми людьми, двигалась вдоль моря и все время показывала на какую-то точку, которая тоже двигалась в воде.
Чик долго никак не мог разглядеть эту точку. И он все время спрашивал у одной женщины, стоящей рядом с ним, а та ему все время показывала на эту точку, которая время от времени всплывала в воде и снова исчезала.
Наконец Чик в самом деле уловил эту точку, это пятно, означающее человека, но никакого сходства с человеком не имеющее.
Когда Чик разглядел это слегка розовеющее пятно, ему стало удивительно, что он его до сих пор не замечал. И потом, когда один мужчина подошел к Чику и стал строго спрашивать, почему другие видят утопленника, а он не видит, Чик сам стал ему показывать на это пятно, то исчезающее в мутной воде, то снова на мгновенье появляющееся. И этот человек тоже долго не мог поймать глазами это пятно, потому что мгновенья, когда Чик показывал на пятно, хватало, чтобы оно исчезало под водой.
Оно, это страшное и таинственное пятно, приближалось к берегу наискосок, потому что так работало течение.
Вдруг появились на берегу два спасателя. Один из них – молодой, тонкий парень лет восемнадцати, другой – мужчина лет тридцати, геркулесовского сложения. Они подтащили к самой кромке прибоя лодку, дождались мгновения, когда к берегу шла самая маленькая волна, и потащили лодку прямо в пену прибоя. Геркулес вскочил в лодку и схватился за весла, а юный все толкал ее и, выскочив за линию прибоя, вскарабкался в лодку, и они поплыли прямо к этому пятну.
Когда они близко к нему подплыли, тот, что был помоложе, вынул со дна лодки веревку с петлей. То проваливаясь в ямину, то подымаясь на гребне волны, они несколько раз осторожно подходили к этому таинственному пятну, но словно не решались слишком близко к нему подойти. С берега казалось, что они боятся повредить утопленника, наехав на него лодкой. И это было странно. В конце концов спасатель, тот, что был помоложе, накинул на тело петлю, и, видно, удачно, потому что старший стал грести к берегу и веревка натянулась.
Они опять проскочили линию прибоя, и было видно мгновенье, когда лодка почти висела в воздухе, держась на воде только кормой, и весла беспомощно трепетнули в воздухе, а потом младший, не бросая веревку, выскочил из лодки, вслед за ним выскочил из лодки старший, и оба по пояс в белой пене прибоя тащили свой груз: младший тянул веревку, а старший – лодку.
И уже на берегу младший продолжал тянуть и тянуть веревку, а потом, обернувшись к какому-то парню в толпе, сказал:
– Помогай, чего стоишь?
И парень молча взялся за веревку, и Чик почувствовал, что это не случайный человек, и угадал в толпе прошелестевшие слова: "Его товарищ…" Чик с ужасом следил вместе с толпой, как тело человека, на мгновенье скрывшись в буруне прибоя, было выволочено на берег и лежало сейчас в нескольких метрах от Чика.
То, что Чик увидел, потрясло его, как ничто в жизни не потрясало. Чик видел труп примерно двадцатилетнего юноши в красных трусиках с какими-то синими пятнами на теле и с побелевшими пальцами ладоней, изъеденными и размытыми морской волной. Такие изъеденные водой ладони бывают у женщин после долгих стирок, вспомнил Чик.
Но у женщин это почему-то не бывало страшно, а здесь было страшно. Было страшно все тело, местами изъеденное морской водой.
Чика пронзила мысль, хотя он этого до конца не осознавал, его пронзила мысль о беззащитности человека, его слишком большой телесной хрупкости.
Чик помнил, что в деревнях и в городе ему приходилось видеть мертвых животных, и эти животные гораздо дольше сохраняли сходство со своим живым обликом.
А здесь Чик видел почти разложившийся труп, который пробыл в воде всего, может, двое, может, трое суток.
И Чик ощутил тогда, хотя и не осознавал этого, но ощутил именно тогда очень важную для себя мысль.
Он подумал тогда: "Не может быть, чтобы человеческая жизнь вся умещалась в размеры этой жизни, случайно оборванной штормовым морем. Это было бы слишком жестоко и бессмысленно". Именно тогда, до конца не осознавая эту мысль, но с огромным тайным упрямством Чик решил, что человеческая жизнь – это обязательно что-то большее, чем существование в пределах случайной или неслучайной смерти.
– Вот видите! – грубо крикнул молодой спасатель, глядя на толпу и показывая на труп. – Вот что с вами будет, если во время шторма вздумаете купаться…
Потом пришел милиционер, пришла машина "скорой помощи", толпа стала редеть, и Чик тоже ушел. Он ушел, стыдясь своих суетных вопросов, которые он задавал в толпе еще до того, как увидел труп. Он все хотел узнать, как именно погиб этот парень, но никто толком ничего не знал, да и дело, как понимал теперь Чик, было не в этом.
Он почувствовал, что море, которое он так любил, может быть жестоким и равнодушным, но все равно он его любил, как любят жизнь, зная, что она может быть и равнодушной, и жестокой, и все-таки упрямо ожидая от нее чуда счастья.
* * *
После того как Евгения Александровна ушла к тетушке на кухню, Чик и дядя Коля остались, можно сказать, один на один. Как только они остались вдвоем, дядюшка сразу же уставился на Чика, чтобы выяснить, собирается его Чик дразнить или не собирается.
Именно вот этим вопросительным выражением лица, пытающимся определить, собирается Чик дразнить его или нет, дядюшка каким-то образом настраивал Чика подразнить его даже тогда, когда сам Чик не думал об этом.
Чику сейчас было не до дядюшки. Ведь он все еще никак не мог найти подходящий случай, чтобы попросить у тетушки разрешения идти на море. Должен же он наконец угадать такое ее настроение, когда она все на свете разрешает, лишь бы ее в эти минуты не беспокоили.
Сейчас Чик раскаивался, что не попросил у нее разрешения, когда она рассказывала о встрече с принцем Ольденбургским. Он боялся раньше времени рисковать, зная по опыту, что после принца она обязательно прихватит рассказ о персидском консуле, за которого она вышла замуж, потому что тот ей не давал проходу. Так она ему нравилась.
Это был гораздо более увлекательный рассказ, потому что тетушка на все подарки и знаки внимания отвечала персидскому консулу: "Нет!" В конце концов она ему сказала, что он рыжий, а ей не нравятся рыжие мужчины. И тогда персидский консул признался ей, что он на самом деле брюнет, а волосы и бородку красит в рыжий цвет, потому что в Персии очень редко встречаются рыжие и поэтому в персидских краях рыжий цвет высоко ценится.
И в самом деле вскоре персидский консул волосами на голове и бородкой почернел как ворон, и тетушка стала относиться к нему гораздо нежней.
Но, оказывается, с персидского консула день и ночь не сводили глаз люди из ЧК. И они были сильно взволнованы тем, что рыжий персидский консул вдруг почернел. Они никак не могли понять, с какой целью он стал черным. Они предполагали, что он выполняет задание английской разведки, но почему он из рыжего стал черным, они никак не могли понять.
И тогда они вызвали тетушку и очень вежливо с ней говорили, прося дать разъяснения по этому вопросу. Тетушка сказала им то, что она знала. Она сказала им, что он сватается к ней, а она, как девушка, не выносящая рыжих мужчин, призналась ему в этом. В ответ на ее честное признание он признался, что до сих пор красил волосы, но если ей не нравятся рыжие мужчины, то он с удовольствием перестанет их красить.
Тогда человек из ЧК, который с ней говорил, сказал, что он удивляется ее наивности и если она действительно уверена, что естественный цвет волос у консула черный, так пусть она им принесет несколько волосинок для анализа. Она это сделает, сказал ей человек из ЧК, если она, конечно, патриотка.
Тетушка очень удивилась такому предложению, но потом решила, что тут нет ничего страшного, потому что вертела персидским консулом как хотела.
Во время одной из встреч с персидским консулом она сказала ему, что хочет попробовать сделать ему более модную прическу. Персидский консул не только согласился, он был вне себя от радости. Тетушка вынула свой гребень из собственных волос и как бы шутя стала перечесывать персидского консула. Почувствовав руки тетушки у себя на голове, персидский консул был вне себя от блаженства. Он даже слегка заснул, пока тетушка вычесывала из его головы нужные для химического анализа волосинки.
Вычесанные из головы персидского консула волосы она отнесла в ЧК, и оттуда через некоторое время ей сообщили, что химический анализ волос доказал, что они действительно крашены.
Тут тетушка сильно рассердилась на персидского консула и сказала ему, что он обманщик, что он и в самом деле рыжий человек, а только перекрасил свои волосы в черный цвет, чтобы угодить английской разведке и загубить ее цветущую молодость.
И тогда персидский консул пал на колени и заплакал, говоря, что волосы у него действительно крашены в черный цвет, но в действительности они никогда не были рыжими, а были черными, но он поседел согласно возрасту и не хотел перед ней, такой молодой, показаться старым.
Тут тетушка обрадовалась, говоря, что ей седые мужчины нравятся, подняла его с колен и вышла за него замуж, и вскоре они уехали в Персию.
Чик рассчитывал именно во время этого рассказа прервать тетку и попросить ее отпустить его на море, но он не знал, что тетушка его вздумает делать кофе по-турецки и, скорее всего, сейчас там, в кухне, рассказывает эту историю. Чик вздохнул и снова вспомнил о море.
* * *
В тот день Чик был на море с дядюшкой. Дядюшка сидел на конце причала и ловил рыбу своей безопасной для рыб, лишенной крючка, удочкой. Разве что найдется глупая рыба, что тяпнет свинцовое грузило и проглотит его. Чик знал, наблюдая за дядюшкиными опытами, что настолько глупых рыб в Черном море не водится.
Метрах в пятидесяти от берега какой-то человек ловил рыбу с лодки. Чик довольно близко подплыл к этой лодке и следил, как этот человек ловит рыбу.
Чик знал этого человека немного, но тот его навряд ли знал. Этот человек жил рядом со спортплощадкой и вечно скандалил со спортсменами, когда к нему во двор залетал мяч. Он боялся, что мяч разобьет одно из окон его дома, но на памяти Чика ни разу окно не было разбито, а этот жилец приходил в необыкновенную ярость, если мяч падал близко от его дома.
Сейчас он ловил рыбу на закидушку. Одну снасть он держал в руке, а две другие, намотанные на бамбуковые прутики, свисали за бортом. Сами бамбуковые прутики были воткнуты в борт лодки. Если рыба начинала клевать, бамбуковые прутики слегка прогибались, и рыбак брался за шнуры, привязанные к бамбуковому прутику.
Два раза при Чике рыбак снял рыбу со своей закидушки и с той, которая была привязана к бамбуковому прутику. Первый раз это была розовая барабулька, во второй раз великолепный серебряный ласкирь величиной с мужскую ладонь. Без особых и даже без всяких признаков радости рыбак оба раза снял рыбу с крючка, бросил ее на дно лодки и снова наживил крючки.
Чик следил за ним метрах в десяти от лодки, чтобы не мешать ему рыбачить и в то же время все видеть самому.
Рыбак этот время от времени смотрел в сторону берега, словно ждал кого-то, с кем договорился рыбачить, а тот все не приходил.
Потом Чик догадался, что рыбак этот следит за его дядюшкой.
– Хочешь заработать миллион? – вдруг спросил он у Чика.
Чик улыбнулся из воды, показывая, что он понимает, что человек шутит.
– Серьезно говорю, – без всякой шутки отвечал ему рыбак и, наживив крючки на закидушки, бросил за борт снасти, – если только ответишь на один вопрос.
Он сделал движение, как будто отсчитывал Чику бесконечные деньги.
– Какой вопрос? – заинтересовался Чик и как бы на правах заинтересованного человека подплыл к лодке. Чику ужасно хотелось попроситься в лодку порыбачить.
– И что делает этот человек на причале? – кивнул рыбак, явно имея в виду дядю Чика. – Наживки не вижу, рыбы не вижу и крючки то же самое. – Он загнул три пальца и посмотрел на Чика, как бы предлагая ему решить уравнение с тремя неизвестными.
– Это мой дядя, – сказал Чик, – он просто так развлекается.
– Как – просто так? – удивился рыбак. – Он что, малахольный?
– Немножко, – сказал Чик.
– Тогда совсем другое дело, – сказал рыбак и, пальцем поддев шнуры на обеих закидушках, намотанных на бамбуковые прутики, попробовал, нет ли клева. – Почему сразу не сказал?.. Я думал, шпион какой-то…
"Когда, интересно, я мог ему сразу сказать?" – подумал Чик.
– Дядя, – сказал Чик, – можно мне с вами порыбачить?
Человек посмотрел на Чика, стараясь, как показалось Чику, найти в его облике черты опасной родственности с дядей.
– А залезть можешь? – спросил рыбак.
– Смогу, – сказал Чик и осторожно подплыл к корме.
Чик ухватился за корму и, изо всех сил выпрыгнув из воды, сумел перевесить себя в лодку и вползти в нее.
Хозяин лодки снял с бамбукового прутика одну из закидушек и передал Чику. У него были густые черные усы и то горделивое выражение лица, какое бывает у очень глупых людей восточного происхождения.
– Если будет клевать, сразу не дергай, – сказал он Чику с таким видом, словно Чик только что дал слово сразу дернуть за шнур при первой же поклевке… – Сразу не дергай, – снова повторил он ворчливо и вдруг добавил: – А дядя твой кушает нормально?
– Да, нормально, – ответил Чик, – только у него аппетит больше, чем у нас.
– Ты смотри, – удивился рыбак, – значит, все кушает, что мы кушаем?!
– Да, – сказал Чик, – все…
Чик давно заметил, что глуповатые люди довольно подробно с большим удовольствием интересуются жизнью дяди. По наблюдениям Чика, им приятно убедиться лишний раз в достаточно значительном расстоянии между умом дяди и их собственным умом.
– Я, например, – сказал хозяин лодки, – когда кушаю дынь, чихаю иногда до двадцати раз…
Чик косвенно польстил ему, сказав, что дядя с удовольствием ест арбузы и дыни и при этом никогда не чихает.
Хозяин лодки спрашивал подробности о жизни дяди. Чик ему отвечал, не переставая прислушиваться к своей леске. Сначала, когда он начал говорить с хозяином лодки, у него вроде несколько раз клюнуло, но он выдержал характер и не стал дергать шнур. Потом у Чика перестало клевать, а хозяин лодки все расспрашивал про дядю, а сам за это время вытащил одну колючку и одну барабульку. Чику стало обидно.
– У меня что-то совсем не клюет, – сказал Чик с обидой в голосе.
– У тебя, наверное, уже склевала, – сказал хозяин и, прислушавшись к собственному шнуру, подсек рыбу, – по-моему, барабулька будет…
В самом деле он вытащил барабульку, снял ее с крючка и, продолжая держать ее в руке, поднес к лицу.
– Минэ все интересует, – сказал он, – вот я смотрю на рыбу и думаю: это рыба барабулька. Но минэ интересует, что она думает, когда смотрит на минэ…
Он бросил барабульку на дно лодки, где та, потрепетав, затихла. Чик вытащил свой шнур и в самом деле убедился, что крючки на обоих поводках пустые.
Чик никогда в жизни по-настоящему не рыбачил, но он постарался скрыть это от хозяина лодки.
Хозяин лодки наживлял ему крючки, и Чик жадно вглядывался, как тот берет в руки креветку и, начиная с хвоста, продевает ее всю в крючок, иногда отламывая головку, иногда оставляя.
Чик спросил у него, почему он так делает, хозяин ответил, что рыба боится креветок с длинными усами и потому таким креветкам он отламывает голову. Чик обратил внимание на то, что у хозяина лодки тоже были большие усы.
Чик закинул свой шнур, и, когда грузило легло на дно, он сразу почувствовал удар какой-то рыбы. Чик замер в ожидании нового удара. Через минуту он почувствовал сдвоенный удар и подсек какую-то рыбу. Чик стал вытаскивать шнур и, чувствуя пальцами тяжесть живой, упирающейся рыбы, испытал настоящее счастье.
– Главное – не давай слабину, – сказал хозяин, радуясь за Чика, и внезапно сам подсек рыбу и стал тянуть ее наверх.
Чик, наклонившись к воде, увидел, как в глубине проблеснула его рыба и блеск ее становился все ярче и ярче, а хозяин тоже поймал рыбу, и почти одновременно они вытащили свой улов. Чик держал большого, дрожащего и бьющегося в руке ласкиря, а хозяин, поймавший барабульку, показывал Чику, как надо действовать, когда рыба поймана.
Хозяин лодки вытащил изо рта рыбы крючок, причем сделал это так ловко, что наживка так и осталась на крючке. После этого он демонстративно бросил рыбу на дно и так же демонстративно бросил леску за борт.
Чик вытащил крючок изо рта своего ласкиря и, стараясь действовать в ритме, который продемонстрировал ему хозяин, бросил конец своей закидушки на дно лодки, а великолепного, бьющегося, большого, плоского ласкиря бросил в море.
Рыба влетела в воду как бы с радостным вскриком: "Идиот!" Чик почувствовал неимоверную горечь потери.
– Ты от своего дяди далеко не ушел, – сказал хозяин лодки, – ты разве не понял минэ?
– У меня как-то нечаянно получилось, – сказал Чик, чуть не плача.
– Ничего, – утешил его хозяин, – бивает… Я, например, когда кушаю дынь, до двадцати раз могу чихать. Ни один дохтур, ни один профессор нэ может сказать, почему это получается. И в Тифлисе, и в Бакю я спрашивал у профессоров, почему так получается. Никто ничего не может сказать. Не надо, говорят, кушать дынь, не будешь чихать. Это я и без профессоров знаю. Ты минэ скажи, почему чих получается и почему до двадцати раз иногда чихаю, а больше двадцати раз никогда не получается…
Чик никак не мог понять и даже решительно отказывался понимать, какое отношение имеет так глупо упущенный им ласкирь к чиханию хозяина лодки.
Через некоторое время хозяин, увидев чайку, севшую на воду недалеко от лодки, сказал:
– На воде сидит птичка под названием чайка. Это я думаю про нее, но что она про минэ думает, вот что минэ интересно…
Несмотря на странные разговоры хозяина лодки, рыбалка получилась прекрасная. Чик поймал три барабульки, двух ласкирей, шесть колючек и одну морскую иглу – серебристую длинную рыбу с клювом водоплавающей птицы.