Их компания состояла из пятерых мальчишек, и все они сейчас находились в крепости. Это была еще не полностью организованная ватага: ведь не было атамана. Просто все они жили на улице Лаане, были почти однолетками и хорошо ладили между собой. Иногда, конечно, и дрались - хотел бы я увидеть мальчишек, которые никогда не дерутся друг с другом, - но большую часть времени они просто бродили вместе и не позволяли чужим обижать никого из своих. В общем-то, никакой особой ватаги они не составляли, да и не собирались организовывать что-либо подобное. Просто теперь у них имелась крепость и, ясное дело, жить по-прежнему уже было нельзя. Поэтому возникла необходимость в атамане. Атаманом нужно было выбрать кого-нибудь из них пятерых. Выборы - дело сложное и чуточку неприятное, даже если можно было бы выбрать атаманами всех пятерых. Но ведь требовалось выбрать лишь одного.
Расположившись кто как, они уже долго сидели в крепости, но выборы что-то не ладились.
Красномураш - это прозвище он получил за рыжие волосы и маленький рост - сидел на нижнем выступе вала и грыз травинку. Он уже общипал и пропустил сквозь зубы целую кучу травинок. Конечно, если сидеть долго и только грызть травинки, можно выщипать догола всю зелень с дерна, но ведь именно Красномураш был зачинателем строительства, и никто не осмелился бы сделать ему замечание. И ожидать от Красномураша сейчас первого слова было бы даже несправедливо: разве не сказал он свою долю слов еще в тот раз - приступая к сооружению крепости?! А уж если исходить из правила, что у атамана в голове должно что-то быть и в руках тоже, то, по правде говоря, не всякий мог додуматься построить крепость. Что же касается кулаков, то один на один Красномураш поколачивал даже сына констебля Мейнхарда, хотя тот выше Красномураша почти на голову. Да ведь и из Библии известно, что маленький Давид одолел огромного Голиафа, а не наоборот. Так что Красномураш как бы не участвовал в этой избирательной кампании - пусть лучше говорят другие. Он выплюнул изо рта травинку и сорвал себе новую.
Возле ног Красномураша сидел на корточках Волчья Лапа. Волчья Лапа - громкое имя, заработать такое не просто. Увы, его владелец просто присвоил себе это прозвище. Он был худенький, этот Волчья Лапа. И голова его походила на одуванчик. А глаза у него были девчоночьи - большие и серо-зеленые. Женщины взахлеб хвалили его ресницы - длинные, темные, изогнутые, - чем сильно обижали Волчью Лапу, он едва не плакал, хотя вообще не был брюзгой и плаксой. А уж если ему и случалось плакать, то скорее от упрямства, бессилия и гнева. Потому что он был горд, и слово, на которое другой не обратил бы внимания, больно оскорбляло Волчью Лапу и еще не один день служило причиной его переживаний. Он переживал и по другим поводам, о которых приятели его в большинстве случаев не догадывались, хотя неясно и ощущали что-то. Поэтому они немного чуждались Волчьей Лапы, довольно часто подшучивали над ним, но где-то в глубине души - поди знай - пожалуй, слегка завидовали ему.
А сейчас Волчья Лапа сидел на корточках у ног Красномураша, подпирал подбородок руками и ничего не видящими глазами смотрел на высокую стену крепости. Было мало надежд, что именно его выберут атаманом. Но это его не заботило. Ибо мысленно он уже был атаманом - он сам себя выбрал. По крайней мере, до тех пор, пока ватага не изберет кого-нибудь окончательно. Он как бы и не присутствовал сейчас среди других. Мысленно он стоял сейчас на бастионе, на самом высоком валу крепости, мимо уха его свистели пули, вокруг лежали товарищи, павшие в бою смертью храбрых, а внизу наступал враг. Он, Волчья Лапа, был изранен и весь в крови, но еще держался.
Напротив Волчьей Лапы сидел Луи и ковырял щепкой землю. Это был смуглый, как цыган, и вспыльчивый мальчишка. Время от времени он прерывал свое занятие, и его черные глаза из-под темных бровей оглядывали вскользь остальных. Внимательно взглянув по очереди на каждого, он усмехался, обижено, уголком рта, и еще яростнее продолжал ковырять землю. Пусть не ждут, что он первым скажет свое слово. Он - никогда! Есть лишь один из пяти, который подходит в атаманы. Тот, у кого французское имя. Имя, которое в свое время носили короли. Он не лезет вперед. В конце концов, они должны понять это сами. Особенно Раймонд!
Луи настойчиво смотрел на Раймонда, но тот не мог заметить его взгляда, потому что упрямо уставился в землю. Правда, он чувствовал, что на него кто-то смотрит, и, может быть, именно поэтому не поднимал глаз. Потому что он знал, чего требует от него взгляд Луи.
Раймонд не был слишком чувствительным, но в глубине души у него уже некоторое время бродило какое-то неопределенное ощущение униженности и одновременно чувство протеста. В каком-то порывистом волнении думал он о бутербродах, которыми иногда угощал его Луи, или о тарелках супа, которые он иногда торопливо съедал в кухне или в чулане у владельца галантерейной лавочки Аренса. Он принимал все это просто как дружеское отношение к себе со стороны Луи, хотя сам ответить тем же не мог. Раймонд отдавал Луи то единственное, что имел - свою верность в дружбе. Он платил Луи самоотверженностью. Пока вдруг не заметил нетерпения Луи, когда в некоторых делах не слушался его или забегал вперед. И тогда обиженный Луи, звонко смеясь, бросал намеки, что кое от кого попахивает маргарином "Бона", хотя и его в той семье едят лишь раз в неделю. Луи тут же принимался рьяно объяснять, что к Раймонду это не относится, но, пожалуй, именно это объяснение и задевало Раймонда больнее всего.
Да, Раймонд не был слишком чувствительным, он и сегодня не отказался от бутерброда с ветчиной, которым угостил его Луи. Но как бы там ни было, что-то все же было не так, как раньше, и его губы никак не хотели произнести имя Луи. Поэтому он уставился в землю и помалкивал. На среднем валу крепости сидел их пятый приятель - Рогатка. Его вечная спутница - рогатка - торчала за поясом штанов. Рогатка сидел и качал ногами. Он был самым длинным из них, таким длинным, что носил уже отцовские брюки, у которых обтрепанные штанины были подрезаны снизу. Рогатку не интересовали ни должность, ни власть, он был большой трепач и умел в каждом деле видеть его забавную сторону. Но сейчас он молчал, потому что догадался, отчего никто не решается взять слово первым. Ведь не станешь же называть самое желанное - свое собственное имя.
Царящее в крепости напряжение смешило Рогатку и в то же время нагоняло на него скуку.
- Р-р-раймонд… - сказал наконец Рогатка. Это было первое имя с начала выборов. Луи вздрогнул, словно его ударили.
- Почему Раймонд? - спросил он запальчиво.
- Раймонд… - повторил Рогатка спокойно. Он долго и задумчиво смотрел в глаза названному, пока не спросил: - Раймонд, ты знаешь, сколько будет триста двадцать один помножить на пятьсот сорок два?
- Не знаю, - сказал Раймонд. - Сколько?
- Я тоже не знаю! - пожал плечами Рогатка и захихикал. - Потому-то я и спросил.
- Тупица! - презрительно бросил Луи. - Не мешай выборам.
- Так начинайте выбирать! - насмехался Рогатка. - Чего же вы так долго глазеете.
- Ну, скажи ты! - встал Луи. - Кого бы ты выбрал?
- Я? Ну что же, я могу сказать сразу! - Рогатка действительно уже давно решил. Он зажмурился и начал водить пальцем над сидящими внизу. В тот же миг, когда палец его остановился на Волчьей Лапе, Рогатка крикнул: - "Пятнадцать!" - и открыл глаза. По очереди указывая на каждого, он принялся считать.
Пятнадцатым был Красномураш.
- Это не выборы вслепую! - сказал Луи. - Атамана выбирают иначе.
- Ну и пусть, - сказал Рогатка, - во всяком случае, я выбрал Красномураша, и я за него.
- А кто второй кандидат?
- Да будь хоть ты, это неважно! - усмехнулся Рогатка и покачал ногой.
- Вот и буду! - заявил Луи. - У каждого один голос. Кто… - тут Луи остановился, - кто за… Красномураша, пусть поднимет руку!
Рогатка и Волчья Лапа подняли руки. Раймонд колебался, но, когда и он начал поднимать руку, Луи крикнул:
- Кто против?
Раймонд отдернул руку. Против Красномураша не был никто.
Луи покусывал губу. Затем крикнул:
- Кто за… Луи?
Красномураш поднял руку. Затем неуверенно поднялась и рука Раймонда.
- Поровну! - констатировал Рогатка и захихикал.
- Нет! - сказал Луи. - За Луи три голоса! - И он поднял свою руку.
- Мошенничество - воскликнул Волчья Лапа.
- У каждого один голос! - защищался Луи.
- Жульничество! - поддержал Волчью Лапу Рогатка.
- Жульничество! - пробормотал, соглашаясь, Раймонд.
Спор был решен жребием. Атаманом стал Красномураш.
- Справедливо, - одобрил результат жеребьевки Волчья Лапа. Луи взобрался на стену крепости и не сказал ни слова. Поздно было что-либо говорить.
- Итак… - сказал атаман Красномураш и почесал затылок. Было все-таки странно чувствовать себя атаманом, человеком, слово которого будет теперь законом. - Итак… - сказал атаман, - теперь у нас будет ватага, а ватага должна иметь название. Я думаю… Красные муравьи. Идея этого: трудолюбивые и сердитые, и держатся сплоченно, как муравьи. Или есть другое название или идея?
Других названий или идей не было.
- Тогда остается Красные муравьи.
- Атаман! - напомнил Волчья Лапа. - Мы забыли одну важную вещь: знамя. Крепость должна иметь свое знамя!
Против этого никто не возражал.
- Я думаю, подойдет… вот… - сказал Волчья Лапа и достал из кармана кусок материи, побольше носового платка, - не гладкий, сильно застиранный и полинявший трехполосник. Полосы были: белая, синяя, красная. Этот кусок материи был знаком мальчишкам, и историю его они знали, потому что уже два года Волчья Лапа вытирал им нос. Пожалуй, это последнее обстоятельство заставило Волчью Лапу напомнить:
- Это цвета Голландии. Один моряк привез его из города, где русский царь Петр Великий учился строить корабли. Я думаю, что ни у одной крепости нет такого ценного флага.
- По крайней мере, такого сопливого! - съязвил Луи.
- Я вечером постирал его и прокипятил! - защищал флаг Волчья Лапа.
Атаман взял кусок материи в свои руки и, убедившись в правдивости слов Волчьей Лапы, сказал:
- Что с того, что в него кто-то сморкался. Но теперь мы освятим его, сделаем флагом и будем защищать ценой собственной жизни.
Красные муравьи прикрепили свой флаг к высокому шесту и водрузили на бастионе, самом высоком выступе вала. Они, не отрываясь, глядели на него, а в душе у каждого нарастало тревожно-торжественное чувство. Флаг высился над кустарником и был далеко виден. Но это не тревожило атамана, а скорее радовало его. Ведь флаг и существует для того, чтобы его видели издалека и чтобы побуждать людей к отважным и славным подвигам.
- Ребята, Красные муравьи! - воскликнул Рогатка, который стоял на самом высоком выступе крепости, откуда поверх кустов можно было видеть родную улицу. - Там, честное слово, господин Маази.
Сколько они себя помнили, господина Маази никто никогда не видел на улице Лаане.
- С ним два маленьких мальчика с большими корзинами, - сообщал дальше Рогатка. - Мне кажется, что… Ребята, на эту шутку следует взглянуть поближе.
Красные муравьи, взяв знамя, гуськом отправились на улицу Лаане.
3
Бороденка господина Маази важно торчала вперед, а сам он держал обоих садовых грабителей за воротники рубашек. Давно уже ему так не везло. Глядя на довольное лицо господина Маази, можно было подумать не о нападении на его сад, а скорее о том, что эти две корзины анютиных глазок он получил в подарок. Тем несчастнее выглядели карапузы. Оголенные руки и ноги были густо обожжены крапивой, исцарапанные лица покрыты потом, веки распухли от слез, они шмыгали носами и тупо продолжали свой путь. Как Иисус Христос нес свой крест на Голгофу, так оба грабителя тащили свои во много раз отяжелевшие корзины, и хотя мальчуганы уже ослабли под ношей, они не осмеливались даже попросить у господина Маази разрешения сменить руку.
Шагах в четырех позади этой троицы маршировали Красные муравьи с флагом. "Это же черт знает что!" - рассуждали они, потому что никогда раньше им не доводилось видеть две наполненных увядшими анютиными глазками корзины, да еще в сопровождении такого необычного эскорта. Ведь никто никогда не слышал, чтобы анютины глазки рубили, как траву, на корм скоту или использовали при засолке огурцов, а если бы это и было возможно, то господин Маази должен был бы держать не мальцов за шиворот, а корзины за ручки.
Поскольку они в данном случае имели дело с господином Маази, по отношению к которому ни один мальчишка не питал никаких иллюзий, то Красные муравьи решили, не вмешиваясь, путем наблюдений выяснить, что случилось.
Как и следовало предполагать, господин Маази свернул во двор доходного дома, принадлежавшего госпоже Сикк. Красные муравьи расположились лагерем у ворот. Ведь Юло и Атс, хотя еще и мальцы, но они с улицы Лаане, и в случае боевых действий против мальчишек с соседних улиц оба снабжали своих боеприпасами - носили из лесу шишки.
Юло и Атс жили в мансардном этаже со стороны двора. Хотя госпожа Сикк строго-настрого запретила чужим мальчишкам входить во двор ее дома, пришлось рискнуть и пренебречь этим запретом. Обе половинки окна наверху были сейчас распахнуты. Красные муравьи, тесно прижавшись друг к другу, уселись у стены, где они могли слышать каждое слово, произносимое наверху.
- Господин Маази, разве же такие маленькие мальчики сумели бы перелезть через такую высокую ограду? - спросила госпожа Кеза, мать малышей.
- Но ведь я поймал их в саду! - послышался сверху пронзительный голос господина Маази. - Эти мальчишки, как проклятые воробьи, которых никакая стена и никакой страх не удержат. И мне нет дела до того, что сказали им сыновья господина констебля! - Муравьи внизу навострили уши. - Сегодня они говорят этим мальчишкам: воруйте у господина Маази анютины глазки и ешьте его клубнику, и они воруют и едят, а завтра они скажут: подожгите дом господина Маази - и они подожгут? И кому какое дело, где сможет тогда преклонить свою голову господин Маази! Розги им нужны, розги!
- Я вижу, господин Маази, вы их уже наказали!?
- Мало, мало, очень мало им этого, очень мало! Из них вырастут воры и разбойники, если их будут мало пороть.
Наверху, в комнате, воцарилось молчание. Муравьи внизу затаили дыхание.
- Что же теперь будет? - спросила наконец госпожа Кеза.
- Разумеется, придется оплатить убытки, - заявил господин Маази. - Я пересчитал все растения, в одной корзине их сто восемь, в другой сто двадцать одно. Госпожа может пересчитать их еще раз. Я подсчитал остальной урон и взял все на учет и записал, чтобы все было, как положено по закону.
Мальчики внизу, конечно, не видели, как господин Маази подал госпоже Кеза следующий счет:
УБЫТКИ ГОСПОДИНА МААЗИ
1. Вырванные анютины глазки
в одной корзине 108 шт.
во второй корзине 121 шт.
Всего 229 шт. по 6 сент. 13,74 кр.
2. Затоптанные анютины глазки 19 шт. по 6 сент. 1,14
3. Затоптанные флоксы 4 куста по 20 сент. -.80
4. Затоптанные ноготки 6 кустов по 3 сент. -.18
5. Поврежденные кусты малины 3 куста по 35 сент. 1,05
6. Съеденная клубника 2×10 фунтиков по 2 сент. -.40
7. Затоптанная клубника округленно -.20
Итого 17,51 кр.
8. Время, затраченное г. Маази на поимку виновных, оценку убытков и доставку виновных домой крон
Всего крон
- Анютины глазки вы оценили по шесть сентов за штуку, - сказала госпожа Кеза. - Не слишком ли это дорого? Я слыхала, что их продают по четыре сента.
- Это сейчас, госпожа, только сейчас! А мои анютины глазки выращены к празднику поминовения, который уже близок. И тогда господин Маази продает их по шесть, а то и, даст бог, по семь сентов штука. У меня все точно учтено, до единого сента, госпожа.
- А как вы определили, что мальчики съели именно по десять фунтиков клубники?
- У меня все подсчитано: сколько съедает воришка-воробей, сколько воришка-мальчишка… Господин Маази даже знает, сколько стоит его час, но господин Маази не такой уж скряга, как о нем говорят, госпожа и сама может убедиться: господин Маази не вставил в счет потраченное им время, хотя и имел на это полное право.
Господин Маази взял счет из рук госпожи Кеза и вписал в раздел общего итога сумму без учета своего драгоценного времени. - Мои убытки больше, но я удовольствуюсь и этим: семнадцать крон и пятьдесят один сент, госпожа.
Красные муравьи переглянулись. Кто больше, кто меньше - все они знали цену деньгам. На семнадцать с половиной крон троим мальчикам можно было бы купить новые ботинки и еще осталось бы на сладости.
- Этот господин Маази - последний грабитель! - шепнул Раймонд.
- Тсс! - зашипели на него остальные.
Наверху госпоже Кеза удалось снизить счет до пятнадцати крон. Но тут ей пришлось со смущением признаться, что и такой суммы у нее нет.
Для Красных муравьев это не было новостью. Уже год господин Кеза вместе с отцом Раймонда разъезжал в поисках работы. И не слишком часто почта доставляла от них домой письма, в которые бывала иной раз вложена бумажка в пять, иной раз в десять крон.
- Нет, господин Маази не хочет ждать! - раздался сверху визгливый старческий голос. - Господин Маази сам никому не должен и не желает, чтобы кто-нибудь был должен ему!
Внизу не было слышно, как наверху вздохнула госпожа Кеза. Но господин Маази нашел выход: пусть госпожа придет и поработает у него в саду, он платит по пятнадцать сентов в час.
Они долго торговались и спорили, пока не договорились о восемнадцати сентах в час. И господин Маази тут же высчитал на бумаге, что госпоже Кеза надо будет отработать восемьдесят три с половиной часа.
- Госпожа должна прийти уже сегодня, - закончил господин Маази свой визит. - Каждый вечер четыре часа, с семи до одиннадцати, по воскресеньям можно и больше. А маленьким прохвостам госпожа даст розог, много розог. Тогда они поймут и больше не полезут в сад господина Маази воровать.
- Теперь там начнется балет с хором и оркестром! - предсказал Луи. Но наверху все осталось по-мышиному тихо. Пока не послышалось сверху всхлипывание, а заплаканный детский голос сказал:
- Не плачь, мама, не плачь! Они нам велели, мы же не знали, что нельзя!
- Пошли отсюда! - резко сказал Красномураш. Безмолвно побрели Красные муравьи по улице, впереди со знаменем шел Волчья Лапа. По сути дела, все увиденное и услышанное вроде бы и не касалось их. Разве и без того мало было забот на белом свете. Да и дома их хватало. Если господин Кеза время от времени присылает по пять или десять крон, то у Волчьей Лапы отец уже четыре месяца совсем без работы. А мать Рогатки стирает для городских белье, она гораздо старше госпожи Кеза, и с руками у нее совсем худо. Но кто об этом спрашивает?
"Чтобы выслушать хотя бы половину забот каждого, надо иметь на голове десять пар ушей", - говорит лавочник, господин Аренс. И это верно сказано. Однако же все пять мальчиков смутно сознавали, что случившееся необъяснимо затрагивает и их. Поэтому не было ничего неожиданного в том, что Рогатка вдруг сипло выругался и сказал:
- Пятнадцать крон должен был вовсе заплатить констебль!
- Как же, жди! - усмехнулся Красномураш.