жилья, ни учебных классов. Все придется строить, оборудовать самим. Каждому ли из вас будут такие трудности по плечу? Кто колеблется, пусть останется здесь...
Командир замолчал, как бы давая ребятам время на размышление, на обдумывание, а потом скомандовал:
-- Те, кто хочет вернуться домой, два шага вперед!
Желающих покинуть строй не оказалось.
Потом опять, уже который раз, перед юнгами выступил баталер все с тем же объявлением о вещах.
- Ну и надоел же он со своим барахлом, - негодуя, сквозь зубы процедил Филин.
-- Объявляют, значит, так надо, - заметил я. - Может, кому-то и действительно потребуется...
- Знаю, скажешь то, что надо. Не зря ты у нас "золотце". Тебе бы командиром быть, правильные речи толкать. Но постоянные объявления о никому ненужном тряпье все равно надоели. Ну разве после флотской службы ты свои штанишки или пиджачок наденешь? Конечно, нет! К тому же штанки тебе будут по колено, а пид-
жак - если только на одно плечо... - сердито ворчал мой
ДРУГ.
Между тем церемония на плацу подходила к завершению.
Слово опять взял командир Экипажа.
- Счастливой службы, юнги! - по-отечески тепло пожелал он нам на прощание.
На душе стало одновременно и грустно и радостно. Грустно оттого, что приходит время расставаться с хорошими людьми. Радостно потому, что впереди нас ждали неизведанные морские дали.
Здравствуй, море!
Да, быстро летят годы! Сорок пять с лишним лет назад от Архангельска до Соловков по Белому морю я добирался не как сегодня - ни комфортабельном туристическом теплоходе "Буковина", а на хорошо известном многим поколениям уроженцев Поморья "Краснофлотце". Красивое, по моим тогдашним понятиям, с длинным стремительным корпусом, это судно не раз и не два снилось мне после по ночам. Ведь именно на нем впервые я оказался в море. По словам одного из здешних старожилов, "построенное бог весть когда", до революции, будучи пароходом "Соловецкий", оно доставляло на острова архипелага всевозможных вельмож и многочисленных богомольцев, царских узников и известных писателей. Куда это судно делось в послевоенное время, никто не знал.
- Отслужило оно свой век. Скорее всего пошло в металлолом,- с грустинкой в голосе сказал поморец. "Значит, на "патефонные иголки", - подумал я, вспомнив широко бытовавшее на флоте в годы моей молодости выражение. А жаль! Я бы сейчас с удовольствием на нем побывал, даже по Белому морю прошелся. Интересно, какие чувства я испытал бы при этом? Наверное, совсем не те, что тогда, в военном 42-м.
Помню, при посадке "Краснофлотец" показался мне настоящим морским богатырем. Но стоило подняться на палубу, устроиться возле люка, ведущего в машинное отделение, присмотреться, как мое мнение об этом корабле резко изменилось. Пароход оказался стареньким, поношенным, с полуоблупившейся краской и поистертыми трапами. Шел он тихо, как-то неуклюже. Неужели и мне придется служить на подобном утюге? В последнее время, когда мечта стать моряком стала сбываться, мне все чаще грезились стремительные стальные бронекатера, какие я видел на Волге, на каких остались мои друзья.
Пока шли в зоне видимости берегов, море было спокойно, пароход едва покачивало. Мы с удовольствием рассматривали остающееся позади зеленое от кустарников побережье. После выхода в открытое море качка заметно усилилась. Море, словно живое, дышало. "Краснофлотец" на его волнах то подымался, то опускался. Вот уже и берега постепенно пропали за туманной полоской горизонта. На море опускалась серая вечерняя пелена. Свежело. Прозвучала команда на ужин. Тут выяснилось совсем неожиданное, по военному времени даже странное: некоторые юнги неизвестно почему потеряли аппетит, сидели хмурые, нахохлившиеся. Зато другие ели за них, как говорится, до отвала.
После ужина спустились в кубрики. Там было теплее. Перевалило за полночь. Одни спали, другие от избытка переполнявших чувств вспоминали пережитое, высказывали предположения о том, как сложится наша дальнейшая служба, гадали, что нас ждет завтра. Почти все, кто съел по две-три порции за ужином, опять дружно навалились на еду, уничтожая свои последние дорожные запасы. В их числе был и я, расправлявшийся с остатками селедки. Напротив, не очень ласково поглядывая на меня, сидел Гена Мерзляков. Время от времени его всего перекашивало.
- Что с тобой? - спросил я.
- Ничего. А ты не можешь выбросить за борт эту вонючую селедку?
- Зачем? К тому же она хорошая. Ты ее вчера сам
ел, даже еще и хвалил, а...
- А это не вчера, а сегодня, - со злостью крикнул Гена и, зажав рукой рот, стремглав бросился вверх по трапу.
Я выглянул на палубу. Наверху качало сильнее. Гена, пробалансировав по палубе, оказался возле борта, схватился за леера и тут же беспомощно свесил через них голову.
"Рвет, - догадался я. - Потому и злющий такой. А я разве виноват, если мне, наоборот, есть хочется?.." Едва успел так подумать, на палубу из люка один за другим, будто за ними кто гнался, вылетели Ваня Умпе-лев и Толя Негара и тут же дружно стали помогать Гене вываливать за борт то, что съели во время ужина.
"Краснофлотец" положило в затяжном крене. Руки Толи не удержали лееров, и он, теряя равновесие, покатился в сторону противоположного борта, но наткнулся на Воронова.
- Что, качает немного? - спросил старшина и, не дожидаясь ответа, пояснил: - Ерунда это, баллов шесть - не больше. Послужите - на такую чепуху внимания обращать не будете. Спускайтесь-ка вниз, свежо, еще насморк схватите.
- Стыд-то какой, - чуть не плача, сказал Гена, когда Воронов отошел.
- Ничего, старшина сказал, что привыкнем. Значит, так оно и будет. Он-то уж толк в этом знает - на "Авроре" служил, - старался я его успокоить.
Примерно через сутки на горизонте показалась слабо мигавшая искорка. Что бы это могло быть? Звезда? Но почему мигает? Немного погодя обозначился силуэт высокой горы, на вершине которой и мигал огонек.
- Земля! - что есть мочи закричал я. Через не-
81
6 А. Леонтье!
сколько секунд на палубе от повыскакивавших из кубриков юнг стало тесно.
- Земля! Земля! - надрываясь от переполнявших их чувств, кричали Ваня Семенов, Иолий Горячев, Володя Лыков, Ваня Неклюдов.
- Наконец-то, - выдавил все еще плохо чувствовавший себя Толя Негара. - А я уж думал, конца-края этой болтанке не будет.
За сутки похода он даже похудел, лицо осунулось.
- Не грусти, моряк, не робей, - успокаивал мальчишку подошедший старшина. - Мы с тобой еще и не такие штормы переносить научимся.
С этим человеком, наверное, каждому из нас было не только веселее, но и увереннее, надежнее. Вот бы постоянно иметь рядом такого командира! Но ведь старшина для нас человек временный. Придем, передаст юнг по списочку и- "Прощайте, будущие военные моряки!" Никто из нас тогда еще не знал, что Воронов будет вместе с нами все время учебы в Школе юнг.
Соловки
Волны на море куда-то исчезли. Качка уменьшилась-Пароход скользил ио глади залива. Кругом царила удивительная тишина. И, казалось, не только здесь, но и во всем мире. Трудно было поверить, что это море бывает бурным, жестоким, страшным. Не меиее странным и неправдоподобным казалось и то, что в каких-нибудь полутора сотнях километров отсюда проходит хоть и воображаемая, но очень определенная в своей суровости граница Северного полярного круга.
Юнги не могли оторвать взгляда от мелководья залива. Ожили, повеселели, стали приводить в порядок одежду. Теперь уже сносно различался не только силуэт высокой горы, но и густой черный лес, низкие камени-
стые берега. На горе стояло что-то очень похожее на церковь.
- Это гора Секирная, а на ней маяк, - пояснил Воронов. - Об истории этой горы я вам еще расскажу...
- Сейчас! Сейчас! - закричали юнги.
- Сегодня некогда. Скоро будем высаживаться.
Юнги поспешили в кубрики, стали укладывать в наматрасники свои вещи, а когда по команде "Всем подняться на палубу!" оказались наверху, ахнули от неожиданности. "Краснофлотец" заходил в сказочную гавань, на берегу которой все увидели замшелые стены большой, сделанной из камней-валунов крепости. Из узких бойниц, словно выглядывая из прошлых веков, в сторону подходившего парохода нацелились старинные пушки.
Пушки с пристани палят,
Кораблю пристать велят!
- во весь голос продекламировал хороший знаток литературы, как, впрочем, и других изучаемых в школе дисциплин Митя Рудаков.
- Хватит кричать, лучше скажи, куда это мы попали? - спросил его только что поднявшийся на палубу Баня Неклюдов.
- Мы в бухте Благополучия, а видимые острова -Соловки, - оповестил всех Воронов.
- Да ведь это же тюрьма, братцы! - прошептал Ваня Умпелев. - Вот так влипли. - От огорчения вместо любимого "шишеньки" паренек даже выругался.
- Была когда-то тюрьма... Верно. А для вас здесь будет Школа юнг, - сказал стоявший неподалеку старший лейтенант Дубовой.
- Так точно! - проскандировали будущие юные моряки.
- Чудное местечко, братишки! - воскликнул Воронов. - Что ни шаг, то страничка истории. Далековато, правда. Говорят, есть здесь грубо отесанный камень.
G*
83
Если кто не поленится и сдерет с него мох и многовековую пыль, то сможет прочесть на его иссеченной ветрами, разъеденной солью поверхности древнеславянские письмена примерно такого содержания:
От сего острову
до Москвы-матушки -- 1235 верст, в Турцию до Царьграда - 4818 верст, до Венеции - 3900 верст, в Гишпанию до Мадрида - 5589 верст, до Парижа во Фракции - 4098 верст...
Что еще на том камне высечено, дослушать не удалось, последовала зычная команда Дубового:
- Приготовиться к высадке!
Жизнь - сложная штуки! Мы с радостью высаживались на Соловки с их печально известным в сталинские времена лагерем особого назначения.
Было это более сорока пяти лет назад. А сегодня "Буковину" с юнгами-ветеранами на борту встречали совсем по-другому.
Едва показались острова, установленные в каютах динамики донесли до нас стихи Алексея Пьянкова:
И вот показался остров.
Забытая богом земля,
Над тихой водой, как остов Погибшего корабля,
Соборы вдали маячат,
Пронзая синюю высь.
Их маковки, словно мачты,
Над островом вознеслись...
На причале -строй почетного караула и духовой оркестр. До боли в глазах вглядываемся в знакомые очертания. Кругом полно встречающих. "Буковина" подходит к причалу под звуки оркестра,
...Объятия, поцелуи, слезы радости. Ветераны снова на земле своего боевого детства. Приняли участие в митинге
возле обелиска, установленного в честь юнг, погибших, на полях морских сражений. Сходили в местечко Савватиево, где в суровых условиях севера своими руками строили землянки, в которых после жили и овладевали военными и морскими знаниями. Осмотрели экспозицию музея, посвященного юнгам флота. И везде все новые и новые встречи. А утром следующего дня мы вышли на каменистый берег Святого озера. Сидели и пели:
Вернулись мы домой не скоро,
Вернулись мы домой не все,
Но верность Родине и морю Мы сохранили при себе.
И вот теперь уже седые Мы собираемся порой,
Чтоб вспомнить годы боевые И дружбы нашей фронтовой.
- А помнишь? А знаешь? - то и дело восклицал то один, то другой.
Пришел на память случай, происшедший с юнгой Володей Лотошниковьш. приехавшим в Школу юнг из Перми. Мать Володи Ксения Александровна поначалу в родительском разрешении на отъезд сына а дальние края отказала. Тогда Володя обратился к отцу, Ивану Ивановичу. Он в ту пору служил в авиационном училище. Отец поддержал Володю.
В результате в приемную комиссию, работавшую в "Муравейнике", паренек пришел с разрешением не только отца, но и матери. А во флотском Экипаже в Соломбале произошел казус, который чуть было не лишил его права служить на флоте.
Еще не надев морской формы, Володя попил на гауптвахту- под арест. Случилось это так. Во время завтрака в столовой флотского Экипажа один из будущих юнг взялся делить сахарный песок на десять сидевших за столом мальчишек и проявил при этом возмутившую ребят жадность- себе положил намного больше, чем остальным. Поскольку Володя сидел рядом, то он первым и выразил ему
свое неудовольствие. Ударил в лицо. Парень рухнул на неказистый стол. Ножки его не выдержали, и все, что на нем было, с грохотом повалилось на пол. Инцидент закончился по всем правилам дисциплинарного устава: дежурный офицер вызвал из караула Экипажа двух бодрствовавших матросов с винтовками, и Володю вместе с незадачливым раздатчиком отвели на гауптвахту. Просидел Лотошников на губе, правда, немного, всего сутки. Разобравшись во всем, нашего земляка выпустили, а его напарнику, из-за жадности которого разгорелся весь сыр-бор, пришлось отсидеть трое суток.
Припомнили мальчишку из Чусового Васю Швалева. Как рассказывали его земляки, к разряду трусливых он никогда не принадлежал, а вот при переходе из Архангельска по Белому морю на Соловки испугался, и не на шутку. Только что переодетые в морскую форму юнги сидели в кубрике, мечтали о том, как будут бить врага. И тут вдруг боевая тревога!
Сигнальщик заметил перископ вражеской подводной лодки.
Екнуло сердце юного чусовлянина. "Вот и всем мечтам конец". Испугался. Нет, не из-за того, что смерть заглянула в глаза, Этого он не боялся. Испугался, что не сделает того, о чем мечтал. А мечтал он отомстить за старшего брата и двух дядей, которые в то время уже погибли на войне.
Вспоминали о том, кто кого и где встретил, тех, кого уже не увидим никогда, как служилось, рассказывали, у кого как сложилась жизнь. Часы показывали двенадцать, а верить, что уже полночь, как и в дни учебы в Школе юнг, не хотелось: кругом светло, на бледно-сером небе не видно ни одной звезды. По свидетельству ученых, самый длинный день на Соловках продолжается 21 час 56 минут - ровно столько, сколько в декабре тянется самая длинная ночь. Неповторимое очарование белой ночи располагало к воспоминаниям. Мысли бывших юнг снова и снова уносились ■в суровый 42-й год. Припомнили, что первый день пребывания юнг в кремле (бывший монастырь, где мы расположились) ознаменовался назначением группы юнг, приехавших из Прикамья, в наряд по камбузу. На Соловках мы были не одни. Года за два до нас здесь разместился Учебный отряд Северного флота. Теперь кокам-поварам надо было кормить не только краснофлотцев, но еще и юнг. На камбузе потребовалась дополнительная рабочая сила. Сколько человек туда пошло, я теперь уже не помню. А вот казус, происшедший с одним из парней из нашей группы, запомнился на всю жизнь.
Путешествие в прошлое
Встретивший нас кок был требователен и суров. Заставил построиться и рассчитаться. Одних послал чистить картошку, других - рыбу, третьих - убирать помещение. Работы хватило всем. Нескольких человек, в том числе и меня, кок оставил пока при себе.
- Поможете получить продукты со склада, а потом видно будет, - заявил он нам.
Через несколько минут мы оказались уже в деле. Митьке Рудакову пришлось нести ящик со сливочным маслом. Оно выдавалось морякам на завтрак. Сережка Филин взвалил на себя мешок с сухофруктами, предназначенными для обеденного компота. Мне досталась крупа. Ваня Умпелев и еще несколько ребят таскали американскую консервированную колбасу. Банок было много - не одна сотня. Двое или трое юнг, наученные коком, ловко их вскрывали. Отрывали припаянный сбоку банки ключик с ушком, надевали его на кончик жести, вертели и... банка открыта. Извлекали из нее колбасу и тут же мясной кирпичик резали на мелкие дольки, которые должны были вместо мяса закладываться в суп.
Когда перенесли все продукты, кок решил послать нас на чистку рыбы и картошки. Тут-то и обнаружилось,
что ряды юнг, посланных на камбуз, поредели. Куда-то исчез Ваня Умпелев.
- Сбежал, работы испугался, - высказал предположение кок. - Сачок ваш Умпелев. Надо срочно доложить старшине.
- Сам найдется, куда он денется, здесь не город - не заблудится, - дружно запротестовали мы.
- Потому и надо искать, что не город, а остров. Тут столько такого, что потеряться - полбеды. Можно и совсем сгинуть.
Что при этом имел кок в виду, он нам не сказал, а вот меры принял немедленно.
- Как твоя фамилия? - он указал пальцем на меня.
- Леонтьев, а что?
- Вот ты и пойдешь доложить старшине об исчезновении юнги.
- Почему я?
- Разговорчики! - строго сказал кок. - Приказы на флоте не обсуждаются, а выполняются.
Я почувствовал, что пререкания со строгим коком могут для меня кончиться неприятностью, и поспешил отчеканить:
- Есть доложить об исчезновении юнги, - и направился к выходу.
- Можно и мне с ним? - попросился Сережка.
- За компанию, что ли? Ну, иди!
И вот мы уже вместе с Вороновым идем на поиски своего земляка.
- Умора, то кашей обольется, то с камбуза исчезнет! С таким не соскучишься. Где его искать? Суда из бухты не выходили. Значит, он на Соловках, - рассуждал Воронов.
Подошли к часовым, стоящим у ворот, те заверили, что без увольнительных никого не выпускали.
- В таком случае, искать надо только здесь, - твердо сказал старшина.
Территория кремля не так уж велика. Но это только кажется.
- За пять столетий, - стал рассказывать Воронов,- в нем столько нагородили, что при желании можно спрятать целую роту, а то и батальон, да так, что не скоро найдешь.
Для начала пошли по стенам крепости. Я и не подозревал, что в их верхней части сделан коридор, покрытый тесоЕой крышей. По нему обошли все восемь башен, в которых в три-четыре яруса были устроены круглые бойницы. Когда-то защитники крепости били из них по врагу из пушек и пищалей. Теперь в башнях поселились сырость и холод. Под ноги кидались никого здесь не опасавшиеся крысы. При этом по всему телу пробегал озноб. Шли почти в полной темноте. Фонарик старшины высвечивал коридор лишь спереди, да и то временами.
- А это для чего? - спросил шедший за старшиной Сережка, указывая на залитые бетоном между камней большие железные кольца.
- К ним с помощью цепей приковывали узников, - пояснил старшина.
- Каких узников? -- поинтересовался я.
- Монастырь издавна использовался не только для богослужений, но и в качестве тюрьмы.
Старшина подошел к одной из многочисленных тяжелых дверей и приоткрыл ее. Мы увидели позеленевшие от плесени стены. Комната с низким потолком походила на гроб - шага три в ширину и чуть больше в длину. Из стены торчал залитый бетоном выступ.
- Это лежанка. Тут узник спал, - пояснил Воронов. - А вот и его страж, к которому он приковывался, - и старшина лучом фонарика указал на точно такое же кольцо, какие мы уже видели.
По тому, как уверенно он нас вел по подземелью, рассказывал о его ужасах, можно было судить, что Воронов здесь уже бывал и не однажды.
Вот его фонарик осветил один из углов каземата, где едва просматривались какие-то царапины.