- Открывай, не бойся, сейчас комары мигом улетят, они этого дыма не любят… - гудел Антипа.
- Да уж мы чуть не в костёр лезли! - пожаловался художник. - Не помогает.
- Дым не всякий комару страшен, а только этот, от чаги, от берёзового гриба, значит… Живите теперь вольно! - приговаривал он, вытаскивая из мешка белую кисею. - А то задохнётесь тут закрывшись…
- Петя! - спохватилась Катя. - Петя, что ты там стоишь. Вот познакомьтесь. Это Петя.
- Столбов! - сказал третий призрак, снимая накомарник с кудлатой головы.
- Ну, спасибо вам! Ну, спасибо! - приговаривал Вадим. - А ты, Петя, внук деда Клавдия?
- Ну, не совсем, хотя, конечно, внук!
- Клавдий во время войны детишек из пионерского лагеря от немцев прятал. Там Петра отец был, - объяснил Антипа. - Вот вам жидкость от комаров.
Егерь поставил на стол бутылку.
- Подальше от огня держите и сильно не мажьтесь: она кожу разъедает.
- Ты же с экспедицией приехать собирался? - спросил опять Вадим.
- Собирался, да не утерпел, сам приехал… - засмеялся Петька.
- И хорошо, что приехал! - Катя развешивала на нарах пологи. - Его дед Клавдий уж так ждал, так ждал.
Вадим внимательно посмотрел на Лёшку, на Катю и вдруг сказал:
- Я вижу, не один дед.
Катя покраснела, так что на ресницах выступили слезинки, и сказала:
- Конечно, не один Клавдий!.. Ещё и бабушка Настя. Вот!
- Разумеется! - подмигнул Лёшке Вадим.
"Чего он мне-то подмигивает, - насупился Лёшка. - Что я, дурак, что ли? - думал он. - Будто я не понимаю: этот Петька приехал раньше из-за Кати!"
- Нынче весна ранняя, всякая нечисть летающая рано поднялась, - гудел Пророков. - Прошлым годом по сю пору ещё снег в оврагах лежал, а нынче уже косят, да и то поздно: сохнет всё! Теперь опасайся, чтобы торф не загорелся…
- Ну что ж ты! - сказал Вадим Лёшке. - Мечтал быть барменом, а гостей не угощаешь, не профессионально!
Лёшка покраснел, а все неловко замолчали.
"Ну зачем он? Зачем про бармена? - Мальчишка глянул на Столбова, и ему показалось, что тот ухмыляется. - Зачем он из меня слугу делает? Ну, мечтал быть барменом, ну и что! Здесь же не бар. И этот стоит, ухмыляется. Встретились бы мы на татами - я бы ему показал!"
- А что это - барменом? - спросил некстати Антипа. - Повар, что ли?
- Около того! - сказал Столбов. - Кофе заваривает, коньяк разливает.
- И это мущинское дело? - удивился егерь. - Чудеса. Я ещё до войны был в Москве, так там здоровенный мужик в швейцарах стоял. Я говорю: "Дело-то у тебя какое?" - "Двери, - говорит, - открываю". - "И всё?" И всё, и ещё ему чаевые дают. И не стыдно! Здоровый бугай! На нём пахать можно.
- Я вам, Алик, помогу! - засуетилась Катя. - Пойдёмте.
- И я, - встрял Столбов.
- Да сиди уж, - не выдержал Лёшка.
- А чего?
- Сиди, Петя! Ты - гость, - успокоила его Катя. - Алик, возьмите накомарник. - Она подала Кускову странную шляпу с густой сеткой из чёрного волоса.
Вадим примерял такую же.
- А что, Альберт! - приговаривал он. - Мы теперь с тобою как турецкие принцессы в чадрах.
- Мне тут привезли накомарники фабричные, но у них сетка из тюля, - стал объяснять старый егерь. - Из материи. От дыхания материя к лицу липнет, и жрёт тя комар как хочет. А волосяной накомарник пузырём стоит. И не душно, и не лезет никто… Только теперь конского волоса хорошего не стало.
- Можно нейлоном заменить, - авторитетно сказал Петька. - Леска же теперь нейлоновая…
- Конечно…
Лёшка и Катя не слушали, чем кончится разговор, они пошли разогревать кусковскую стряпню.
Кусков торопился, уронил крышку в огонь. А Катя всё делала спокойно и быстро.
- Странный какой этот художник, - сказала она Лёшке.
- Чем? - удивился мальчишка.
- Нехорошо, конечно, так говорить, - сказала Катя, - но зачем он вас с Петей поссорить хочет?
- Как это? - не понял Кусков и даже перестал мешать варево.
- Не знаю, - сказала девочка. - А вот только кажется мне - не хочет он, чтобы вы подружились.
Они стояли у костра молча.
"А может, и правда он нас поссорить хочет, - думал Лёшка. - Может, он хочет, чтобы я только с ним дружил и больше ни с кем".
- А ты хочешь, чтобы я с Петькой подружился? - спросил он у Кати.
- Очень! Он очень хороший, только немного фантазёр!
- Ладно, - сказал Кусков великодушно.
Он хотел добавить: "Только ради тебя!", но не добавил.
- Вот и хорошо. - Катя длинной палкой сняла с костра ведро. И они понесли его в избушку.
Антипа Пророков уже достал из мешка свою чашку и ложку. Петька расставил на столе разнокалиберную посуду.
"Эх! - тоскливо подумал Кусков. - Вот пригласить бы Катю на чай, как тогда у Вадима пили. Чтобы сахарница серебряная и ложечки и чтобы белые салфетки и бисквиты… Она бы ахнула и на этого Петьку смотреть бы не захотела".
Застучали ложки.
- Хорош кондёр! - похвалил старый егерь. - Просто замечательный! - И, наклонившись к Лёшке, прошептал: - А ты его солил?
Кусков попробовал: есть было совершенно невозможно.
Сгорая от стыда, он кинулся за солью.
- Ничего, ничего… - гудел Антипа. - Недосол не пересол. Пересол на спине, а недосол на столе.
Столбов улыбался во весь рот.
- Эх ты! - сказал он Лёшке. - Стряпуха!
- Я? - взвился Кусков. - А ну выйдем!
- Да вы что! Вы что! - как железной плитой, придавил Антипа рукою Лёшкины плечи.
- Ну чего ты? - ещё шире улыбаясь, удивился Столбов. - Подумаешь, недосолил! Ерунда! Чего ты обижаешься? Дурачок!
- Я дурачок? - опять попытался вскочить Кусков.
- Чё ты всё вскакиваешь? - засмеялся Столбов. - Как на пружине! Туда-сюда! Туда-сюда! Ты ешь! Посоли и ешь! Вкусно, честное слово. Кать, - сказал он, - а помнишь, как я в прошлом году корову доить собрался? Ты бы видел, - сказал он Кускову, - ещё немножко, и каюк бы мне… - И Столбов ещё громче расхохотался. - Я ещё это… корову с лошадью спутал. Там в сарае было темно. - И он залился смехом, тряся кудлатой головой.
Он смеялся так весело и громко, что Кусков не удержался и тоже улыбнулся.
- Пустосмешка! - сказал он презрительно.
- Пять минут смеха как двадцать граммов масла! - наставительно сказал Петька и вышел к костру за добавкой.
- Они сегодня с дедом Клавой в бане так реготали - на улице было слышно, - сказала Катя.
- Соскучился по нас, вот и радуется! Золотой парень! - сказал Антипа и улыбнулся. Его коричневое, заросшее густющей бородой лицо сделалось добрым и ласковым. - А брехун до чего… Раз зимою ещё попросили его наши старухи газету прочитать, он и начал вычитывать: там пожар, там наводнение, там бандиты пятьдесят человек зарезали… Бабка Настя газету хвать да к Клавдию: "Дедок, ты гляди, что в мире деется…" Дед очки надел, а в газете-то в нашей районной всего и ужасов - коза пропала! Золотой хлопец!
- Чего ж хорошего? - недовольно буркнул Лёшка. - Обманщик!
- Не обманщик он, а врун! - поправил Антипа, наливая в кружку чёрного чая. - Он же не для выгоды обманывает, а для смеху врёт… Это разница.
- А я, - сказал Лёшка, - врунов презираю. Хоть каких… Ненадёжные они.
- Это Петя ненадёжный? - Катя даже встала. - Да когда Антипу Андреича браконьеры ранили, он его шесть километров по сугробам тащил… Все даже удивлялись потом, как он смог! А когда мы в болоте заблудились да в крепость попали, так он…
- Подумаешь, - засмеялся Лёшка. - Да мы тоже в этой…
Горячая рука Вадима легла Лёшке на затылок.
- Да о чём вы говорите? Вы пейте чай! Хороший парень - и славно. Где это он запропастился? Альберт, позови его…
- Вот ещё!
- Позови! - сказал Вадим.
Лёшка нехотя взял накомарник и вышел наружу.
- Стой! - услышал он Петькин шёпот. - Стой.
- Чего ты? - стряхивая его руку с плеча, сказал Кусков.
- Тихо, - прошептал Петька, - смотри, кабаны пришли…
Кусков глянул вперёд.
На том месте, где они оставили припасы, шевелились какие-то тени.
- Вот! - тихо засмеялся Петька. - Картошку они вашу едят…
- Да я их…
- Стой! Ты что! - повис на нём Петька. - Ты смотри лучше! А картошки я тебе завтра принесу! Смотри, вон какие поросята, ой! Полосатые, как крыжовник! А этот-то, носатый! Ух ты!
"Как он видит?" - удивился Лёшка, но когда его глаза привыкли к темноте, он тоже увидел носатого вожака или, наверное, мать и маленьких круглых и полосатых детёнышей, которые копались в разорванном мешке с картошкой и хрюкали.
- Я, понимаешь, вышел… - шептал Петька. - А они тут ковыряются, хорошо, я их успел заметить, а то бы мне кабаниха дала!
- Чего она может сделать? - усмехнулся Кусков.
- Чего? - ахнул Петька. - Да кабанов медведи сторонятся! Кабан одним махом лошади ногу перекусывает! У секача знаешь какие клычищи? Хо! Чего кабан может сделать…
- А откуда ты знаешь? - спросил Лёшка.
- Здрасте! - сказал Петька. - Ты что, "Жизнь животных" не читал?
- Я спортом занимаюсь. Дзюдо!
- Ну да! - пришёл в восторг Петька. - Слушай, покажи приёмчик, а?
- Спортзал нужен! - авторитетно сказал Лёшка.
- Да ладно тебе. Мы полянку найдём и на траве… А? Давай?
Странное дело: Кусков забыл, как только что этот мальчишка смеялся над ним, называя его стряпухой.
"Вроде этот Столбов парень ничего…" - подумал он.
- Тебя, Альберт, за смертью посылать… - высунул голову из двери Вадим. - Куда вы пропали?
Кабаны, услышав человеческий голос, фыркнули и рванулись напролом через лес, только треск пошёл…
- Эх! - вздохнул Петька. - Спугнули!
- Кого?
- Кабанов. Жалко, я бы ещё на них посмотрел.
- Ладно, - сказал Вадим, - идите в избу, а то Антипа ваш меня совсем заговорил… И говорит, и говорит, как радио…
- Пусть говорит! - серьёзно сказал Петька. - Пусть говорит. Он тридцать лет молчал. Заговорил - и пусть говорит досыта.
- Да я не против, только чай ваш простынет… - примирительно обнял их за плечи Вадим.
- Ой! Чуть не забыла! - всплеснула руками Катя, когда они вошли. - Директор совхоза просил вас, если не трудно, зайти завтра в правление. У него к вам есть дело. Приходите, посмотрите, как мы теперь на новом месте живём. А?
Глава восемнадцатая
Горшки и боги
Кусок мокрой глины звучно шлёпнулся на рокочущий круг. Мастер положил на него руки, и вдруг из них стал вырастать бледно-зелёный влажный цветок кринки.
Лёшка неотрывно следил за руками мастера и не мог постигнуть, как это он вытягивает из бесформенной глины тонкую и стройную фигуру кувшина.
"Цветок! - подумал Кусков. - Он ведь не лепит горшок, а как будто выращивает". Мастер тонкой проволокой срезал готовый кувшин с основания и поставил на полку сушиться.
- Мне ваш мотор не надобен! - сказал гончар скрипучим сварливым голосом. - Я не трактор!
- Так ведь эт-т-то же для об-об-легчения! Чтобы-б-бы ноги не уставали, - сказал, страшно заикаясь, молодой парень, директор мастерских народного промысла. Так торжественно назывались два подвала: в одном стояли верстаки и станки деда Клавдия, в другом лепил горшки этот сварливый старик.
- Ежели я ногами крутить не буду, - скрипел гончар, не вынимая изо рта самокрутки, - они у меня отсохнут!
- Ну-ну-ну в-в-вот договорись с вам-ми! - развёл руками директор. - В-в-вам все условия х-хочешь создать, а-а-а в-в-вы… То вам муфельные п-п-печи не нравятся, п-подавай для обжига другие! П-п-построили, т-так нет - опять плохо!
- Пойми ты, - сказал старик. - Я же неодинаково кручу, я когда быстрее, когда медленнее. Учёный, а такой простой вещи не понимаешь. Севолод! - закричал он в дальний угол, где мальчишки, Лёшкины ровесники, босыми ногами топтали глину. - Что ты скочешь как козёл, ты не прыгай, а ходи плотней, всей ступнёй отжимай, всей ступнёй… Надавали оболтусов! Тебе не гончарный материал давить, а, прости господи, дерьмо.
- В-в-вот всё время р-ругается! - огорчённо сказал Вадиму директор мастерских, которого, несмотря на возраст (было ему лет двадцать), все звали уважительно Андрей Маркелыч. - О-о-о-рёт на всех!
- Не я на всех! - горестно сказал старик. - А я от всех криком кричу! Вот!
Он поднял ногу с рокочущего круга на перекладину, и круг остановился.
- Жил-поживал. Нет! Схватили, перевезли в эти каменны гробы - обучай горшки лепить!
- В-в-вас п-п-преподавателем п-п-просили б-быть!
- Да я согласный! Тут трудов немного…
Старик потёр тыльной стороной испачканной глиной ладони небритую щёку.
- Горшки лепить - дело нехитрое, и обезьяна выучить можно. Ему, - он усмехнулся беззубым запавшим ртом, - обезьяну-то, и работать сподручней, у него руки четыре, а у меня только две…
Кусков посмотрел на Вадима.
Художник внимательно слушал.
- Не-не-не пойму я вас! - сказал Андрей Маркелыч.
- А что тут понимать! - закричал старик, шмякая на круг новый кусок глины. - Керамические классы открыли - название хорошее. Научное! А на шута они нужны?
- К-к-как… К-к-как! - даже подпрыгнул Андрей Маркелыч.
- Ну! Счас яйцо снесёшь! - Старик положил руки на комок зеленоватой скользкой глины и неуловимыми движениями потянул-потянул его вверх. И опять на гудящем кругу стал вырастать кувшин…
- Это искусство! - сказал вдруг неожиданно для себя Лёшка и осёкся, потому что к нему все обернулись.
- А кому оно нужно? - вздохнул гончар, выводя тонкие стенки кувшина.
- Как это? - не понял Кусков.
- Ты что? - обернулся и зло прищурился старик. - Ты что, глиняную макитру на газовую плиту поставишь? То-то! Не место ей в дому многоэтажном.
- Так ведь она же красивая!
- Во-во! Для баловства!
- В-в духовку можно, - сказал Андрей Маркелыч.
- Самого тебя в духовку. Ети вот дураки… - Старик кивнул на своих учеников, которые мяли глину и что-то лепили на кругах. - Явились не запылились! "Сколько горшок стоит?" - спрашивают первым делом. "Полтинник!.." - говорят. "Лучше на ювелира учиться!" Дубиноголовые! Ходи сюды! - сказал он Лёшке.
И не успел мальчишка опомниться, как мастер усадил его за станок.
- Давай лепи!
Кусков, стараясь повторить движения гончара, крутанул ногой нижний диск. Кусок глины вдруг сорвался и улетел в дальний угол мастерской.
- Ну, давай я крутить буду! Ты хоть подобие слепи!
Кусков схватил ком глины и оторвал его от круга. Он быстро прилепил его на место, но ком скакал по доскам как живой!
- А говорят, не боги горшки обжигают! - засмеялся Вадим.
Лёшка встал из-за станка.
- Вы говорите - такие горшки не нужны, - сказал он. - Вон его как слепить трудно.
- А кто это понимает? А? - опять закипятился старик. - Привыкли всё машиной делать. Скоро на руках по одному пальцу останется - кнопки нажимать.
Лёшка вдруг вспомнил, как в городе, когда Вадим продал картину англичанам, он говорил о тех, кто ничего не понимает в искусстве, и у него было такое же злое и расстроенное лицо, как у этого гончара…
- Всё ругаисси! - услышали они голос деда Клавы.
- Во! - сказал гончар. - Етот всем довольный!
- Не всем! - засмеялся дед Клава. - Не люблю, когда без толку злобятся!
- Кабы без толку! Ты пойми, садовая твоя голова, искусство твоё плотницкое кончилось… И никому не нужно…
- И горшки?
- И горшки!
- Не нужно, говоришь, а сам лепишь…
- Да я по привычке остановиться не могу, а етим, - гончар показал на своих учеников, - транзистеры подавай! С музыкой!
- Нелепицу ты городишь! - спокойно сказал дед Клава. - Кабы не нужно было всё это, кто бы тебе мастерскую такую хорошую открыл!
- Так специалисты понимают, да ведь их - раз, два и обчёлся…
- А тебя на то и поставили, чтобы ты многих обучил!
- Вона! - закричал гончар, вскакивая из-за станка и шлёпая босыми ногами по половицам. - Вот гляди!
Он снял с полки кринку.
- Кто это из наших понять может? Такое в наших краях сто лет назад делали, а теперь только я один! И нигде больше в мире. А вот этот кувшин я на Украине видел, когда на фронте был, и делать обучился! А вот этот…
- Вы-вы-вы п-п-популярную лекцию п-прочитайте, - сказал Андрей Маркелыч. - В-в-в клубе!
- А! - махнул рукой гончар. - Кто придёт про горшки слушать!
- П-п-придут! В-в-вот т-т-товарищ художник в-выставку нам делает…
- Это верно, - подтвердил Вадим. - А вообще-то я с вами согласен, - сказал он гончару. - Большинство в искусстве ничего не смыслит, да им и не нужно оно…
- К-к-как! - закричал Андрей Маркелыч. - Вы-вы-вы что! Не нужно! Вы не понимаете?
- Чегой-то мы не понимаем? - усмехнулся гончар. - Кудахчет тут.
- Вы-вы не понимаете, что творится? Происходит стандартизация мира! - кричал начальник мастерских. Он так разволновался, что даже перестал заикаться. - Смотрите, всё становится одинаковым: одежда, дома, машины… Это неизбежно… т-т-так техника диктует. А люди-то все разные! Все народы разные! У них разная история, разное искусство… Сейчас все народы мира делятся тем, что накопили. Вот, мол, возьмите - пользуйтесь все. Вот наше искусство, вот наша душа! И человечество от этого богаче!
- Во! - засмеялся гончар. - Я горшки мои принесу - полтинник пара! Примите, человечество, в подарок! Да этого добра завались, а теперь ещё к тому же оно и не приставлено никуда, негоже для газовых плит!
- Да-да-д-да как вы не поймёте! - Андрей Маркелыч стучал себя в грудь. - Как вы не поймёте, что теперь таких вещей осталось мало и мастеров мало. Теперь каждый черепок, каждая щепка на вес золота. Теперь, когда эта кринка не в печи, её красота виднее! И это надо сберечь! И не в музее, а в руках! Живым ремеслом! Будущий человек придёт и откроет в этом то, что нам и не видно пока! Д-д-даже закон теперь принят об охране всего…
- Вона! - проскрипел гончар. - Закон вспомнил!
- А ты не смейся! - оборвал его дед Клавдий. - Он правильно вывел. Что на будущее, значит. Чтобы красота осталась! Горшки твои вид нынешний веками получали, от мастера к мастеру лучше делались, неужто это враз позабыть?
- Да на что они?
- Да у тебя в ушах смола, что ли? - рассердился дед. - Тебе человек дело говорит: ноне всё в мире фабричное, а у тебя рукомесло! Надо, чтобы оно среди людей жило! Уж навряд бы избы курные в музеи собирали, когда бы они людям не нужны были! На их не то что наши, а иностранцы из заморских краёв любоваться едут! А мы в таких жили! - Дед ляпнул стариковской ладонью по станку. - Что ты ногами сучишь! Ты слушай! Вот, к примеру, научатся через тыщу лет люди, доктора, значит, людей воскрешать! Слепят тебя обратно, как горшок разбитый! Явишься ты на свет, а твоего рукомесла нет и в помине! Да и русским духом не пахнет! Вот и стыд тебе! Тыщу лет от мастера к мастеру ниточка тянулась, а на тебе оборвалась. И добро бы на войне честью голову сложил, а то так, от гордыни своей дурацкой учеников не взял!
- Да где не взял! - закричал гончар. - Вон их целая команда матерьял месит, хоть на улицу беги!