"Да нужен ты ему…" - чуть не сказал Журка. В самом деле, не будет же отец сводить счеты с этим и так задавленным бедой мальчишкой. А если сперва и вскипит, если заговорит, что "таких с детства учить надо", - Журка скажет: "Папа, отпусти его. Ты же видишь, как ему плохо…" Отец послушает. Журка знал, что сейчас отец согласится на его любую просьбу.
"Не бойся", - хотел сказать Журка. И в эту секунду опять позвонили. И опять мальчишка сжался на стуле.
Однако и сейчас это был не отец. Вернулась мать "диверсанта". Она очень огорчилась, котла узнала, что отца еще нет.
- Вот же невезенье какое… А мне к трем часам на работу надо, я в домоуправление подрядилась по субботам полы мыть…
- Ну, так вы идите. А его оставьте, - опять посоветовал Журка.
- Одного-то…
- А что, он дорогу домой не найдет?
- Да найдет… Тут еще одна забота. У него талон к зубному врачу на два часа. А он один, паразит, ни за что не пойдет, сбежит. Он их боится, врачей-то этих, пуще милиции…
Журке не хотелось так сразу расставаться со своим несчастным гостем, он продолжал испытывать к нему странное чувство. Смесь жалости и любопытства. Но самым главным было ощущение нерешенной загадки. И эту загадку понять без мальчишки было невозможно.
- А в какую поликлинику талон? У вас, на "Сельмаше"?
- Да нет, в городскую. В нашей-то нету детского кабинета…
- Это недалеко, - сказал Журка. - Если хотите, мы его сводим. - Он оглянулся на Горьку, который независимо стоял в дверях кухни и пальцами вытаскивал из стакана компотные ягоды. А вдруг Горька скажет: "На фиг нам это надо?" Но тот бросил в рот сливу и кивнул.
- Вот ведь… - опять нерешительно заговорила женщина. - Сколько хлопот вам… - Она вдруг повысила голос, чтобы сын в комнате слышал ее. - Он вон чего натворил, окаянный, а вы с ним возитесь! Наоборот бы надо!
- Да вы не бойтесь, наоборот не будет, - почти испуганно отозвался Журка. - Вы думаете, мы его обидеть хотим?
- Да что ты! Я же вижу, что вы по-хорошему… Мальчик, может, ты поговоришь с папой-то? Чтобы он не очень сердился. А?
Журку опять скрутило от неловкости.
- Да ладно… вы не волнуйтесь, - пробормотал он, стараясь не смотреть в дряблое, жалостливое лицо. И с непонятной тревогой подумал опять, что лицо это где-то видел.
Отца так и не дождались и в половине второго повели "пленника" в больницу. Мальчишка понуро шагал между Горькой и Журкой и молчал. Недалеко от поликлиники Горька сурово сказал:
- Не вздумай драпать.
Мальчишка отозвался тихо и немного удивленно:
- Куда я… - И при этом глянул не на Горьку, а на Журку.
Журка спросил осторожно:
- Дергать будут или сверлить?
- Сверлить…
- Это хуже, - вроде бы с сочувствием заметил Горька. - Мне два раза сверлили, дак я над креслом подлетал и опуститься не мог, будто космонавт в невесомости.
Журка поморщился и глянул на него с укором. Горька вдруг жестко сказал:
- Ничего. Это все же не так больно, как стекла в лицо.
"Перестань!" - хотел крикнуть Журка. И не крикнул. В Горькиной суровости была правота, никуда от этого не денешься. И не за что кричать на него. Журка почувствовал себя виноватым, будто сам оказался на месте "диверсанта". И опустил голову. А когда поднял, увидел отца.
Тот шел навстречу. Бинты с лица у него были сняты, но на лбу и на щеках белело много марлевых наклеек.
- Папа… - растерянно сказал Журка, будто его застали врасплох.
Отец улыбнулся, и белые наклейки зашевелились.
- Вы, гвардия, куда маршируете?
- Да… - сбивчиво начал Журка, - вот его… к зубному врачу провожаем, чтобы веселее было.
Он локтем ощутил, как дрогнул и боязливо напрягся рядом "пленник". Краем глаза увидел Горькину усмешку. И торопливо, чтобы Горька не сунулся в разговор, спросил у отца:
- Ты почему так долго у врача был?
- Очередь к хирургу. И возились со мной порядочно… Домой скоро придешь?
- А вот с зубом дела закончим и придем.
- Ну, давайте, - добродушно сказал отец. - Зуб - дело серьезное.
Когда разошлись. Горька небрежно сказал мальчишке:
- Хорошо ты разукрасил дяденьку. Видел?
Журка думал, что мальчишка промолчит, но тот негромко ответил:
- Видел…
И это, кажется, смутило Горьку.
Перед белой дверью с табличкой "Детский стоматолог" никого не было. Из кабинета доносились еле слышное позвякивание и тихий голос. Эти звуки лишь подчеркивали неприятную тишину, которая висела в коридоре. У Журки шевельнулась совсем не героическая мысль: как все-таки хорошо, что не ему идти за эту белую дверь.
В большое окно безудержно рвался поток солнца. Совсем летнего, горячего. Лучи нагревали желтый пол и широкую клеенчатую скамейку. Журка, Горька и совсем поникший "пленник" присели. Клеенка была горячая, будто под скамейкой пряталась печка, но мальчишка зябко ежился и потирал ноги: на них, как от холода, высыпали пупырышки.
Дверь открылась. Из кабинета, держась за щеку, вышла девчонка с мокрыми глазами и, не взглянув на ребят, торопливо пошла по коридору.
- Да-а… Там, видать, не курорт… - сказал Горька.
Мальчишка молча вцепился в края скамейки.
Из-за двери показалась пожилая женщина в халате и косынке видно, медсестра. Весело удивилась:
- Ого! Сразу три богатыря! Кто первый?
- Да нет, один только, - отозвался Горька. - Вот этот. А мы конвоируем, чтобы не убежал.
Медсестра быстро наклонилась над мальчишкой, легонько взяла его за локоть. Сказала серьезно и ласково:
- А зачем убегать? Ничего страшного у нас нет. Пойдем, не бойся, мальчик. И не слушай их…
Мальчишка рывком поднялся. На ломких своих ногах покорно шагнул к двери и там, у порога, беспомощно оглянулся на Журку. Дверь за ним закрылась.
С минуту Журка и Горька сидели молча, будто ждали чего-то. Потом Горька бесцветным голосом проговорил:
- Сейчас завопит.
И тут Журка не выдержал:
- Ну зачем ты так?!
- Как? - не удивившись этому крику, спросил Горька.
- Ну вот так! Издеваешься!
- А ты его жалеешь…
- Ну и что?! - запальчиво сказал Журка. И повторил тихо, уже по-другому: - Да. Ну и что?
Горька помолчал и ровно проговорил, глядя на дверь:
- А я жалею тебя.
- За что?
- А если бы камень тебе в лоб? Если бы черепушка пополам?
- Но он же не попал… Он же не знал про меня. Он вообще не думал!
- Вот потому и гад, что не думал…
- Но ты же сам говорил… Ты сам его оправдывал! Когда про бутылку…
- Оправдывал? - Горька усмехнулся. - Я просто объяснил. И про него, и про себя.
- Не трогай ты его, он сейчас беззащитный.
- Мы все беззащитные, - откликнулся Горька.
- Почему? - удивился Журка.
- А нет, что ли? Что хотят с нами, то и делают. Захотели - погладили, захотели - пинка дали…
"Опять с отцом не поладил", - догадался Журка и сказал:
- Если тебе плохо, на других-то зачем кидаться…
- А вот я такой, - усмехнулся Горька, и глаза его сумрачно блеснули из-под медной челки.
- Какой "такой"?
- А вот такой. Подлый, - безжалостно сказал Горька.
- Ты чего ерунду-то городишь?
- Ерунду так ерунду. Значит, дурак… - как-то неохотно отозвался Горька. - Тебе-то что?
- Как это "что"?
- Ну, я тебе кто? Брат, бабушка, мать родная?
- Я думал, ты мне друг, - тихо сказал Журка.
- Я? Да ну-у… - Горька засмеялся с какой-то ненастоящей легкостью. - Это Ирка у тебя друг. А я так, сбоку припека…
- Не мели чушь! - крикнул Журка. Крикнул, пожалуй, слишком громко, потому что в Горькиных словах была кое-какая правда.
- Да нет, не чушь, - вздохнул Горька. - Она тебе, наверное, уже письмо написала…
- Ну… написала. А что такого?
- А мне сроду не напишет… У тебя и портрет висит: ты да она.
- У нее тоже висит: она, я да ты. Втроем.
- Ну да. Я там шутом нарисован.
- Горька… Ну ты чего? - виновато сказал Журка. - Это же пьеса такая. Ну играл бы принца, кто тебе не давал? Ты же мог…
- В пьесе-то мог…
Журка сказал осторожно:
- Иринка уехала, мы остались двое. Неужели нам теперь ссориться?
- Разве мы ссоримся? - будто бы удивился Горька. И вдруг спросил: - А ты мою фотографию повесил бы? Как Ромкину?
- Зачем? - испуганно спросил Журка.
- Ну, если бы… я, как Ромка…
- С тобой сегодня что? Заболел или не выспался?
- Ты не вертись, ты скажи, - усмехнулся Горька и опять блеснул глазами из-под медных волос.
Журка помолчал и проговорил неохотно:
- Я не хочу… про такое. Знаешь, Горька, я немного верю в приметы. Поэтому лучше не надо…
- Надо. Не вертись, - заупрямился Горька. - Я, может, тоже верю. И мне как раз надо. Только честно.
Журка украдкой сложил в замок пальцы, чтобы не случилось беды, и честно сказал:
- Да, повесил бы. А ты как думал…
Горька вроде отмяк немного. Что-то хотел сказать, но открылась дверь, и вышла медсестра. Спросила у Журки:
- Как зовут братишку-то? Мне надо карточку заполнить, а он с открытым ртом сидит и только гыкает.
- Братишку? - растерялся Журка. - Я не знаю… Он не братишка.
- Мы с ним случайно, - разъяснил Горька. - Просто нас попросили покараулить, чтобы не сбежал.
- Странно… А он сказал, что который в желтой рубашке, тот брат. Значит, не поняла… А как зовут-то вашего приятеля?
Журка с Горькой переглянулись. Журка виновато пожал плечами.
- Ну и ну! - неласково сказала медсестра и скрылась.
Все это перебило прежний разговор Журки и Горьки. Теперь они сидели потупившись и молча. Журка запоздало расцепил пальцы.
Минуты через три медсестра вывела мальчишку. Сказала ему:
- Видишь, ничего страшного. А послезавтра будет совсем пустяк. Пломбу заменим, вот и все. Приходи к девяти… - Она глянула на Журку и сухо сообщила: - Между прочим, его зовут Валерик.
На крыльце Журка спросил у Валерика. Спросил не сердито, а даже смущенно:
- Ты почему сказал, что я твой брат?
- Я не говорил, - пробормотал Валерик.
- Ну да, не говорил. Она же сказала…
- Она меня спросила: "Там твои друзья сидят?" А у меня же рот открыт был, а за щекой вата…
- Ну и что?
- Я говорю: "Ых…" Ну, значит, "нет". А она опять: "Может, там твой братишка есть?" Я опять сказал "ых". Она, наверно, подумала, что это "да"… Потом опять говорит: "Это который в желтой рубашке?" А я опять…
Он впервые сказал подряд несколько фраз. И вдруг будто испугался такого многословия - замолчал.
- А ты опять: "Ых", - закончил за него Горька. И снисходительно разъяснил:
- Это она тебе зубы заговаривала, чтобы ты кресло не промочил со страха… Штанишки сухие?
Журка наградил Горьку злым взглядом и больше не смотрел на него. Стал смотреть сбоку на Валерика. Тот опять шел понурый и покорный - готовый вынести все, что ему приготовлено. Он был похож на печального Буратино, только без колпачка и длинного носа.
Журка все отчетливее чувствовал, что "молния" родилась не в руке этого мальчишки. Она родилась где-то раньше. Потому что по Валерику она тоже ударила. Журка не смог бы объяснить эту мысль словами, но он будто видел, как в воздухе вспыхивает черная звезда и одним лучом врубается в стекло машины, а другим валит навзничь мальчика в синей жесткой рубашке (хотя тогда Валерик, наверно, был одет не так).
- Слушай, а ведь не ты бросил камень, - уверенно сказал Журка.
- Я… - откликнулся Валерик. - Если бы не я, тогда я бы не признался… - Он помолчал и вдруг сказал с тем же долгим всхлипом, который Журка слышал в комнате: - Стекло на машине, оно выпуклое… За ним людей не видать совсем, только все в нем отражается. Все мелькает, как кино в телевизоре. Я и кинул. Я не знал, что опасно…
- Врешь ты все, - резко сказал Горька. - Все ты знал. Парни заставили, вот и кинул. И еще кинешь, если заставят.
Валерик мотнул головой.
- Нет… Они даже и не заставят. Я с ними больше не хожу…
- Куда ты денешься? - насмешливо проговорил Горька. - Позовут - и пойдешь. А не пойдешь - они тебе так вломят, что зубной кабинет после этого раем покажется.
Журка впервые увидел, как у Валерика упрямо и пренебрежительно сжался рот.
- Ну и пусть вломят. Я этого не боюсь.
- Какой храбрый! - усмехнулся Горька. - А зуб сверлить боялся, аж весь побелел.
Валерик не обратил внимания на насмешку. Он сказал с непонятной нарастающей доверчивостью:
- Это потому, что там нельзя зубы сжимать. Сидишь, а рот открытый… А если зубы сжать, я тогда терпеливый. Мамка вчера вон как отлупила… за это… Я и то молчал.
Горька возразил:
- Мать сильно лупить не будет. Она всегда жалеет.
- Да? - тихо сказал Валерик. Он остановился, быстро оглянулся и неловко поднял подол своей твердой рубашки. На боку у него, пересекая тонкие проступившие ребра, синели припухшие длинные следы ударов. Журку будто хлестнули по глазам. И затошнило.
- Она жалеет, конечно. Потом, - хмуро объяснил Валерик. - "Сыночек, сыночек…" А сперва, если разозлится, то себя не помнит. У нее нервы…
Горька грубовато сказал:
- А чего молчал-то? Наоборот, надо было орать. Кто-нибудь заступился бы.
- Не, - серьезно возразил Валерик. - Тогда бы соседи услыхали. А они на мамку и так сердятся. Они на нее письмо писали, что пьет и меня обижает… Чтобы меня у нее отобрали в интернат. А если отберут, она куда без меня?.. Да она теперь совсем редко пьет, а они писали, чтобы нашу комнату себе забрать…
Дальше пошли молча. Как раньше: по сторонам Журка и Горька, а между ними мальчишка в синей рубашке с латунными пуговками и цветными колечками на кармашке. Только это был уже не "волчонок", не "диверсант" и не "пленник", а Валерка…
На старинном здании банка висели большие часы. Горька увидал их и будто споткнулся:
- Ой-ей! Братцы! Мне же к маме на работу забежать надо! - Он поспешно зашагал вперед и вдруг оглянулся на Журку. Сказал скованно:
- Я, может, вечером зайду. Можно?
- Да ты что спрашиваешь! - обрадовался Журка.
- Может, ночевать останусь. Ладно?
- Да, конечно! Ты обязательно приходи!
- Ладно. Пока! - И он, стуча полуботинками, побежал к остановке, где как раз шипел и дергал дверцами автобус…
Автобус увез Горьку, а Журка подумал, что Горькина мать сегодня не на работе. Суббота. И уехал Горька потому, что с ним что-то не так. А может быть, просто не захотел больше обижать Валерика? Или подумал, что Журку с Валериком надо оставить одних? Зачем? Чтобы он, Журка, мог принять какое-то решение?
Троллейбусная остановка была рядом с автобусной. Журка спросил у Валерика:
- Деньги у тебя есть?
- Зачем?
- На дорогу.
- У меня талоны есть… - Валерик потянулся к синему кармашку с колечками.
- Ну и хорошо. Садись на "шестерку" и кати домой.
Валерик широко открыл глаза - не черные, а темно-темно-коричневые. Шепотом спросил:
- А как… твой папа?
- Ну зачем ты моему папе? - со вздохом сказал Журка. - Ты что, всерьез думаешь, что он будет на тебя в суд подавать?
Валерик низко опустил голову и проговорил:
- Правда не будет?.. Мама за стекло уже деньги заплатила… И за лечение может, если надо…
- Вон идет "шестерка", садись, - сказал Журка. Троллейбус распахнул двери, но оттуда сердито донеслось:
- Дрынка!
Валерик будто обрадовался:
- Мне на этом нельзя.
- Подождем.
Валерик переступил тонкими ногами и опять спросил нерешительно:
- А он правда… он мне… ничего?
Журка подумал.
- Ты где живешь?
- Я? На "Сельмаше".
- Адрес какой?
- Я… Механизаторов, четыре. Квартира два.
- Ну и ладно. Если чего, я тебя найду… Да не бойся… Только не вздумай связываться опять с этим Репой и с другими дураками. А то снова вляпаешься.
- Не… я не буду, - сказал Валерик.
Потом он уехал в тяжелом пузатом троллейбусе, а Журка пошел домой. С облегчением, но в то же время с досадливым чувством, будто недоделал что-то важное. А что - не знал.
Опыт разговора с открытым ртом
- Это ты, Журавель? - спросил отец из кухни, когда Журка вернулся. Журка заулыбался: чуть ли не впервые в жизни он услыхал от папы свое журавлиное прозвище. Не слишком точное, правда, но разве в этом дело?
- Угу, - откликнулся он и остановился в дверях кухни. Отец, нагнувшись над раковиной, мыл тарелки: видимо, он только что пообедал.
Журка несколько секунд смотрел на отцовскую спину. Потом весело сказал:
- Ты удобно стоишь…
- Чего?
- Ничего-ничего. Так и стой, - засмеялся Журка. И с разбега прыгнул отцу на спину. Тот крякнул, тряхнул плечами, но Журка вцепился прочно.
- Ты что, обалдуй! Чуть тарелку не грохнул. - запоздало закричал отец. - Вот мама бы дала нам… Ну-ка слазь!
- Не-а… - отозвался Журка. - Ты меня лучше прокати.
- Ю-рий…
- Ну что "Юрий"? Почти двенадцать лет Юрий. А ты прокати, ты меня давно не катал. Все равно не слезу.
- Орясина, - проворчал отец, и Журка понял, что он старается не улыбаться. - Тебя уже на прицепе возить надо…
Потом отец покорно вздохнул, подкинул Журку на спине и ухватил под коленки. Журка взвизгнул - пальцы были мокрые и холодные. Отец тяжелыми шагами грузчика понес его через квартиру. Посреди большой комнаты Журка вдруг сказал:
- Постой, папа… - И прямо в ухо отцу прошептал: - Помнишь мальчика, который сегодня с нами был?.. Папа, это он бросил камень в машину.
Широкая спина затвердела. Журка медленно съехал с нее, встал перед отцом и, глядя ему в грудь, перебирая пуговки на его рубашке, рассказал все, что было. Потом поднял глаза.
- Я, папа, сказал ему, чтобы ехал домой, не дрожал больше. Он и так намучился.
Отец хмыкнул, потирая украшенный заплаткой подбородок. Сказал растерянно:
- Вот ведь, надо же… А с виду такой цыпленок.
- А он такой и есть, - отозвался Журка. - Просто все у него получилось как-то… будто все против него.
- Ну и ладно, что уехал, - задумчиво сказал отец. - Я с ним как бы стал говорить? Это дело тонкое… педагогическое. Только у меня вот какая мысль…
- Какая? - встревожился Журка.
- Может, ему лучше было бы, если бы его от матери забрали? Если она с ним… так вот обращается.
- Не знаю, папа… - нерешительно проговорил Журка. В самом деле, откуда он мог знать? - Папа, он же ее любит. Если его заберут, она совсем… А он будет думать: как она там без него? Что у него будет за жизнь - каждый день в тоске…
- А сейчас у него хорошая жизнь?
- Ну, нет, конечно… Но все-таки не один. - Журка опустил глаза и, подавив смущение, признался:
- Я бы без мамы не смог…
Отец моргнул, неловко улыбнулся, шевельнул губами, словно хотел спросить: "А без меня?"
Журка молча ткнулся лбом ему в грудь.
Маленький Максимка боком сидел на трехколесном велосипеде и насупленно поглядывал на подходившего Журку.
- Почему Федота не пхинес?
- В дхугой хаз…
- А ты не дхазнись…
- Не буду, - согласился Журка. - А ты чего сердитый?