В общем, Горька ушел от погони. Переулками и проходами между старых заборов добрался до парка. В глухом углу, среди зарослей желтой акации, нашел он полянку, отдышался там, высушил одежду, а потом крадучись, чтобы не напороться на засаду, вернулся домой…
Днем Горька с хозяйственной сумкой вышел на улицу. Если человек с сумкой, значит - не игра. Значит, он идет по делу, родители послали в магазин или на рынок. Сразу повстречались Лавенковы и Бурин.
Бурин сказал с насмешкой:
- Доволен? Сбежал, как заяц, и радуешься.
- Если в человека стреляют, он должен, что ли, стоять, как пень? - огрызнулся Горька.
- А если бы по правде, куда бы ты делся? - серьезно спросил Сашка Лавенков. - Перебежал бы к врагам?
- Еще чего… - буркнул Горька.
Что сказать, он не знал. Если бы по правде… тогда все было бы не так. Никто бы не помешал выполнить задание. Потому что не было бы страха перед отцом, не было бы такого, что с одной стороны война во дворе, а с другой - сердитые и жалобные (с оглядкой на отца) крики матери: "Куда тебя опять понесло!" Но как это объяснить? Горька неуверенно сказал:
- Я ушел бы в леса и стал бы воевать один. Не с вами, а с врагами…
- Одному трудно, - задумчиво проговорил Вовка Лавенков.
- Все равно мы тебя за эти два дня выследим, - деловито сказал Бурин. - Тогда уж не уйдешь.
И Горька понял, что отряд "Синяя молния" ничуть не огорчен его, Горькиным, бегством. Наоборот! Можно теперь устроить охоту! Обложить, как волка флажками!
Все на одного, да?
- Ладно, - сказал Горька со стремительно выросшей обидой. - Я думал, вы всегда за справедливость, а вы… тогда ладно… Я с вами воевать не хотел, а теперь буду.
- К "Тиграм" перебежишь? - серьезно спросил Сашка. - Они перебежчиков не берут.
- На фиг мне нужны "Тигры", - отрезал Горька. - А с вами у меня война. Еще посмотрим, кто кого.
И он пошел со двора, решительно махая сумкой.
Каменистая дорожка вела мимо тополя, мимо дома, где недавно еще жил Юрий Григорьевич. Горька поднял глаза к растворенному окну на третьем этаже. И сразу - будто включился незаметный магнитофон - Горьку настигло воспоминание о глуховатом и добром голосе:
- Хороший ты человек, Горислав Геннадьевич. Только характер у тебя слегка извилистый…
"Такой уж…" - виновато отозвался Горька.
"А ты выпрямляйся".
"Как?"
"Реже убегай, чаще дерись…"
"С кем? С отцом, что ли?"
"С жизнью… В шахматы сыграем?"
"Да ну… Вы меня опять обыграете".
"Ну и что? За битого двух небитых дают".
"Да за меня уже трех можно…"
Когда Юрия Григорьевича хоронили, отец сказал Горьке:
- Сиди дома. Нечего путаться под ногами у людей.
Горька не посмел ослушаться. Стоял у окна и видел через пространство заросшего пустыря темную толпу у крыльца трехэтажного дома. Издалека толпа казалась неподвижной. Надрывно завыл оркестр. Люди у крыльца колыхнулись. В заднюю дверь серого автофургона вдвинули что-то длинное, красное… Вот и все… И в голове у Горьки не укладывалось, что это событие имеет какую-то связь с Юрием Григорьевичем. Он знал, конечно, что Юрия Григорьевича больше нет, но все равно казалось, что если забраться в развилку тополя и перелететь на подоконник, сразу услышишь:
"А-а, Горислав Геннадьевич. Вечерняя птичка залетная… Что, опять ищем убежища?"
"Да нет, я просто так… Можно у вас переночевать?"
"А дома что скажут?"
"Папка на дежурстве, а мама не будет ругаться. Если отца нет, она разрешает…"
"Ну что ж… Тогда поставим чаек…"
Сейчас, проходя мимо трехэтажного дома, Горька увидел в открытом окне, наверху, женщину. Она вешала шторы. Горька сообразил, что приехали новые жильцы. Все мальчишки уже знали, что в квартире Юрия Григорьевича должна поселиться его дочь с мужем и сыном.
С крыльца сбежал на дорожку незнакомый мальчик с большой клеенчатой папкой. Ростом вроде Горьки, стройненький такой, в желтой рубашке с погончиками. Ветер сразу растрепал ему волосы. Мальчик не заметил Горьку. Посмотрел на верхушку тополя, улыбнулся чему-то и зашагал к воротам. Папку держал за угол и на ходу легонько поддавал ногой. Горьке понравилось, как он идет: легко, спокойно. Видно, не было в душе у мальчишки никакого страха. Горька даже позавидовал. Сам он не умел так ходить по земле. Но позавидовал он по-хорошему, без досады.
"Внук Юрия Григорьевича", - подумал он. Этот внук не мог быть плохим человеком. И Горька принял решение…
Журка и Горька сидели рядом на постели.
- Игра у нас такая, - сказал Горька. - Два отряда. Ну или как два индейских племени. Наши с этой улицы, а ихние "Тигры" - с Туринской… А я Сашке и Вовке Лавенковым пароль не передал… Егор велел, чтобы я к ним сбегал и сказал, какой пароль, потому что они в засаду собирались. А меня отец не пустил…
- Куда? В засаду?
- Да нет, к Лавенковым, чтоб пароль сказать. Не понимаешь, что ли?.. Потом Сашка Граченко и Митька пошли менять Лавенковых в засаде, пароль кричат, а те его не знают. И давай лупить из автоматов. Получилось, что своих перестреляли… Из-за меня…
Журка не очень разобрался, что за пароль, какая засада и кто такие эти Сашки, Митька, Вовка. Но главное понял: Горька по военным законам оказался кем-то вроде изменника и дезертира. Но не по своей вине, а из-за отца.
- А почему отец не пустил?
- Говорит: "И так целыми днями по улице мотаешься. Скоро школа, а в голове одна дурь. Бери учебник, математику повторяй…"
- Ты бы объяснил ему, что на минутку сбегаешь и придешь.
- Ему объяснишь… - сказал Горька.
Они помолчали.
- Ну и что теперь? - спросил Журка.
Горька засопел, ковырнул на коленке засохшую ссадину, сумрачно объяснил, глядя в угол:
- Я теперь никто. Ни "Синяя молния", ни "Тигры"… Сперва подумал: "Пускай расстреляют, а через два дня снова к нашим запишусь". А теперь не хочу. Потому что несправедливо… Или ты думаешь, они справедливо… вот так, со мной?.. - Горька резко мотнул медными волосами и бросил на Журку быстрый, сердитый и немного опасливый взгляд.
- По-моему, нет, - нерешительно сказал Журка. - А ты им объяснял про отца?
- Объяснял сто раз. Говорят: "Все равно…"
- Конечно, несправедливо, - уже твердо сказал Журка.
Горька быстро проговорил:
- Тогда помоги.
- Как?
- Завтра они за мной погонятся, а я заведу их в тупик. Они же не будут бояться, потому что я без оружия, они мой автомат отобрали. Ты там спрячешься за ящиками. Они в тупик заскочат, а ты: та-та-та! И все. Считается, что они убиты, а ты меня спас… А?
- А потом? - осторожно спросил Журка.
- Потом… Наверно, вся игра сначала.
Журка задумался. Засада - это засада, что-то есть в ней нехорошее. Обманное. Не хотелось начинать знакомство со здешними ребятами с такого обидного для них фокуса.
- Да ты не бойся, - сказал Горька. - Это же игра. У нас по-нормальному играют, без драки. По правилам. Потом на тебя никто злиться не станет.
Журке стало неловко, что Горька отгадал его боязливые мысли.
- Ничего я не боюсь, - буркнул он и подумал, что деваться некуда: Горьку в беде оставлять нельзя. Он пришел искать защиту, невиноватый, оставшийся один против всех, безоружный. Что ж теперь? Сказать: "Иди, куда хочешь"?
- Значит, надо оружие, - негромко, но решительно проговорил Журка.
- Ага! - обрадовался Горька. - У тебя есть что-нибудь подходящее?
Журка прижал к губам палец и кивнул на дверь: тихо, мол, перебудишь всех. Горька испуганно и весело съежился: ой, больше не буду. Журка поманил его в угол, где друг на дружке лежали три чемодана с не разобранным еще имуществом. Верхний чемодан осторожно сняли, а средний Журка открыл. Там, на коробках с "конструктором", среди рассыпанных пластмассовых солдатиков и прочего мелкого барахла лежали пистонные пистолеты и два автомата. Один - из белой пластмассы, с батарейкой и красной лампочкой в стволе. Другой - из черного железа, с пружинной трещоткой.
- Во! В самый раз… - обрадованным шепотом сказал Горька. - Батарейка тянет?
- Новую поставим… Слушай, а когда сделаем засаду? С утра?
- Ну, конечно. Я же тебе толкую, что надо как можно раньше. Я потому к тебе и пришел с ночи. Они меня будут у нашего дома выслеживать, а мы отсюда выберемся, потом я на них наткнусь будто случайно - и начали…
- Думаешь, они тебя с самого рассвета будут караулить? - усмехнулся Журка. - Они тоже спать хотят…
- Нет, не хотят… Они завтра в шесть часов на пустыре собираются, чтобы на штаб "Тигров" напасть. А у нашего крыльца часовых поставят. Я же все правила знаю.
- Тогда вот что… - Журка вытянул из чемодана (не с игрушками, а другого) свой тренировочный костюм. - Бери, завтра наденешь. Не голому же тебе воевать.
- Вот хорошо… Я его лучше сейчас надену, чтобы помягче на полу было. И вон ту курточку подстелю. Можно?
- Ну и придумал, - сказал Журка. - У меня на полу даже кот не спит. Давай ложись рядом. Вон туда к стенке.
- Да ну… Я весь пыльный, перемазанный.
- В одеяло завернешься. Оно у меня как раз такое… боевое. Я с ним в прошлом году в поход ходил, даже у костра подпалил.
- А ты как без одеяла?
- Под простыней.
- Холодно будет.
- Ха, - сказал Журка. - Думаешь, ты один закаленный?
Журка выключил свет, сдвинул в ноги недовольного Федота и лег рядом с Горькой. Тот, завернувшись в одеяло коконом, тихо посапывал у стенки.
- Не проспать бы, - шепотом сказал Журка.
- Не проспим. Я всегда рано подымаюсь. - успокоил Горька. И спросил: - А вдруг бы проспали и вдруг бы твои родители меня здесь увидели?
- Ну и что?
- Рассердились бы?
- А с чего сердиться?.. Удивились бы только: кто такой, как сюда попал? - Журка подумал. - Мама перепугалась бы: как это в окно на веревке! Папа сказал бы, наверно: "Ну, вы даете, фокусники…"
- Значит, он у тебя совсем не злой, - задумчиво сказал Горька.
- А чего ему быть злым…
Отец бывал иногда хмурым, случалось, ворчал на Журку, если тот слишком шумел или прыгал, поддразнивал иногда сына за слишком "тонкий" характер. Поругивал, если случались двойки. Но зато учил работать молотком и отверткой, катал в кабине своей "Колхиды", а при особенно хорошем настроении рассказывал истории о своем детстве. Вообще-то Журкиным воспитанием занималась мама. Водила на выставки и концерты (хотя они бывали в Картинске нечасто), рассказывала про художников, проверяла дневник, ходила на родительские собрания и даже учила Журку, как давать сдачи, если привяжется какой-нибудь хулиган. Нельзя сказать, что Журка был маменькин сынок, но "мамин сын" - это точно…
- И папа, и мама у меня вполне… - сказал Журка. - Лучше мне и не надо.
- У меня мама тоже добрая, - тихо отозвался Горька. - А отец, он… когда какой. Если настроение хорошее: "Айда, Горька, на рыбалку". Если что не так, скорее за ремень… Хорошо, если сгоряча за широкий возьмется, он только щелкает. А если всерьез, то как отстегнет узкий от портупеи… Знаешь, как режет…
Журка не знал.
Он этого никогда не испытывал.
Бывало в раннем дошкольном детстве, что мама хлопнет слегка и отправит в угол. Но чтобы по-настоящему, ремнем, Журка и представить не мог. Он бы, наверно, сошел с ума, если бы с ним сделали такое. Даже если в какой-нибудь книге Журка натыкался на рассказ о таком жутком наказании, он мучился и старался поскорее проскочить эти страницы. И потом всегда пропускал их, если перечитывал книгу. А Горька, ничего, говорит про такое спокойно. С печалью, но вроде бы без смущения.
Конечно, в темноте, ночью, когда рядом человек, с которым завязалась, кажется, первая ниточка дружбы, легче говорить откровенно. Видать, наболело у Горьки на душе, вот он и рассказывает. Но… нет, все равно не по себе от такого разговора. И чтобы изменить его, Журка спросил:
- Твой отец военный?
- Милиционер. Старшина… Он на ПМГ ездит. Машина такая с патрулем: передвижная милицейская группа.
- Бандитов ловит?
- Бывает, что и ловит, - равнодушно отозвался Горька.
- Это же опасно…
- Бывает и опасно, - все тем же голосом сказал Горька. - Один раз ему крепко вделали свинчаткой. Неделю лежал в больнице… Я в те дни был как вольная птица. Мама, если не при отце, меня зря не гоняет… - Он, видимо, спохватился и объяснил: - Рана-то не опасная была, только сотрясение, но не сильное… Ну что, спать будем, ага?
- Будем… Слушай, а как ты с моим дедушкой познакомился?
- Да так, случайно. Сперва зашел к нему с Егором. Егор у него книжки брал почитать, а я просто так… А потом уж один стал приходить. Тоже книжки брал… В шахматы еще играли… Если отец на дежурстве, мама меня отпускала сюда ночевать. Мы с Юрием Григорьевичем иногда до ночи чай пили. Он рассказывал интересно…
- Про что? - слегка ревниво спросил Журка.
- Про всякое… Иногда про тебя. Как вы плотину строили у вас на речке Каменке. И вообще… Он по тебе скучал.
Засада
Проснулся Журка от озноба. Раннее утро было солнечным, но прохладным. Зябкий воздух из открытого окна забирался под простыню. Журка поежился и глянул на будильник. Без двадцати шесть.
Горька у стены свернулся в комочек, намотав на себя одеяло. Из одеяла торчали поцарапанные тощие ноги. Горька шевелил ногами, будто по ним ползали мухи.
Журка осторожно хлопнул по одеялу. Потом еще. Высунулась Горькина голова. Несколько секунд Горька обалдело смотрел на Журку, потом заморгал, заулыбался.
- А говорил: "Рано подымаюсь?" - хмыкнул Журка. - Вот проспали бы…
- Ой… Это потому, что я не дома. А дома я всегда…
Время поджимало. Они торопливо и бесшумно оделись. Повесили за спину автоматы. Журке стало весело и страшновато, будто предстояла не игра, а настоящее большое приключение.
Впрочем, приключения начались даже раньше, чем Журка ожидал. Горька размотал на батарее веревку, встал на подоконник и сказал:
- Смотри, как надо. Берешься вот здесь, где узлы, веревку натягиваешь, потом - раз! - и там.
И в самом деле, он спорхнул с подоконника и через секунду стоял в развилке тополя.
- Раз! - опять повторил он и оказался рядом с Журкой.
Теперь в нем не было ни капли вчерашней робости. Ловкий он был, и синие глаза его смело блестели под прямыми коричнево-медными прядками.
Журка тайком вздохнул. Можно было бы проскользнуть через квартиру и выбраться из дома обычным путем. Но, значит, опять струсил? Он посмотрел наверх. Толстый капроновый шнур уходил куда-то сквозь густые листья. Посмотрел вниз. Дом старый, с высокими этажами, до земли метров десять.
Журка удержал в себе второй вздох и спросил с небрежной деловитостью:
- Веревка-то прочная?
- Все в норме, не бойся…
- Да я и не боюсь.
- Боишься, - спокойно отозвался Горька. - Первый раз все боятся… Ты лучше не с подоконника прыгай, а вон оттуда, с карниза.
Внизу, в полуметре от окна, тянулся широкий кирпичный выступ. На этом выступе сидел неподалеку Федот и бесстрашно щурился на солнце.
"Что я, хуже Федота?" - сердито подумал Журка и через подоконник полез на карниз.
- Постой, - сказал Горька. Нижним свободным концом веревки он плотно обмотал Журку вокруг пояса и затянул узел. - Если вдруг оборвешься, все равно никуда не денешься…
Это сразу успокоило Журку. Хотя не совсем. Когда он выбрался на карниз, коленки мелко подрагивали. Журка ухватился за веревку и натянул ее. Держаться было удобно - большие узлы не давали соскользнуть ладоням.
"Ничего, - сказал себе Журка. - Все равно надо… Раз, два… три!"
Он толкнулся не сильно и не слабо. В руках отдалось струнное натяжение веревки, на секунду тело замерло от сладкого и жутковатого ощущения полета. Засвистела пустота, понесся навстречу тополь…
Журку развернуло в полете, он влетел в развилку боком, подошвы зацепились, тело мотнуло в одну сторону, в другую… У самого носа Журка увидел выступы серой коры, выпустил веревку, ухватился за ствол. Вернее, за отросток толщиной с могучее бревно. И прирос к нему, ощутив бугристую прочность дерева.
- Ну, ты что там? - окликнул из окна Горька. - Давай веревку.
Журка оторвал руки от дерева, торопливо размотал на поясе шнур. Сердце часто стучало, но страх уже уходил, и появилась веселая радость оттого, что не испугался. И оттого, что замирание и восторг полета можно будет повторить еще и еще…
Спускаться тоже было страшновато. Но нетрудно. Трещины и бугры на коре старого тополя помогали держаться. Журка осторожно сполз до другой, нижней развилки у окон второго этажа, потом по наклонному главному стволу спустился на землю. Правда, поцарапался, помял штаны и рубашку, но не сорвался.
Внизу счастливый Журка лихо перекинул со спины на грудь автомат, и в это время рядом с ним прыгнул Горька.
- Бежим!
Они крадучись пересекли площадку перед окнами, пролезли в дыру старого каменного забора и оказались в переулке, выходившем на Парковую улицу. Горька, пригибаясь, побежал вдоль заборов и ворот. Журка за ним. Тоже пригнулся, хотя, кажется, прятаться было не от кого.
Через минуту Горька привел Журку в тупичок. Слева была оштукатуренная стена одноэтажного дома с решетчатыми окошками под самой крышей.
- Как тюрьма, - прошептал Журка.
Но Горька объяснил ему, что это не тюрьма, а склад продуктового магазина. Справа возвышался деревянный забор с колючей проволокой наверху: какой-то частник надежно огородил свой сад. А впереди - тоже стена, только высокая и кирпичная. Журка вспомнил, что у таких стен есть специальное название - брандмауэр. Их строят для защиты от пожара.
У брандмауэра лежали сваленные пустые ящики из реек и фанеры.
- Вон там и прячься, - сказал Горька. - А я пошел… Как услышишь топот, приготовься. Меня пропустишь к себе, а по ним - очередями…
Горькины глаза были решительными, но слова звучали немного нервно. Он хотел еще что-то сказать, но только мотнул волосами. Отдал Журке свой автомат и пошел из тупика. У поворота оглянулся.
- Прячься получше.
- Все будет в порядке, - отозвался Журка, чувствуя тревожный холодок.
Спрятаться оказалось нетрудно, за ящиками Журка нашел удобное местечко - будто нарочно для засады. Но сидеть было неуютно и скучно. Среди запаха отсыревшей фанеры, в зябкой тени этого глухого угла Журка продрог и ругал себя, что не взял курточку. Время ползло еле-еле. Сквозь частые рейки решетчатого ящика Журка поглядывал из укрытия, но видневшийся впереди солнечный переулок был пуст.
От неподвижности заныла спина. Потом не сильной, но надоедливой болью налились длинные царапины на ногах, защипало подбородок.
Он сердито шевельнулся, потер царапины, потрогал на подбородке ссадину… и вдруг подумал: а если все зря?
Если ребят на пустыре не оказалось? Или они сцапали Горьку, едва увидев? Они ведь тоже не дураки. А Горька… Может, не всегда он такой ловкий. Одно дело - с веревкой прыгать, другое - уйти от погони. И вообще что он за человек? Что о нем Журка знает? Ничего. Вроде бы обыкновенный мальчишка. Правда, иногда что-то мелькает в нем: какая-то смесь хвастовства и боязливости.
А может быть, хитрости?