Ну что я могла на это сказать? Да, Розильда меня озадачила. Значит, пока мы завтракали, она потихоньку за всеми наблюдала и ничего не упустила из виду, а я-то думала, что она сидит и лучезарно улыбается, думая о чем-то совершенно другом. Да, с Розильдой надо быть начеку!
Передо мной была зоркая и проницательная девушка, совсем не похожая на трепетную лань, за которую я ее приняла поначалу.
Я осторожно подняла взгляд. Розильда была достаточно деликатной, она протянула мне блокнот и все то время, пока я читала, смотрела в сторону. Блокнот лежал у меня на коленях. Я протянула его Розильде, мне нечего было на это сказать, и желания продолжать разговор о моем "брате" у меня тоже не было. Она забрала блокнот, но тотчас положила его на стол.
Я посмотрела по сторонам. В конце комнаты стоял небольшой изящный книжный шкаф со стеклянными дверцами. А в ее кабинете я видела множество книжных полок.
– У тебя много книг? – спросила я.
Розильда оживленно кивнула, взяла блокнот и встала. Я поняла, что она хочет показать мне свой кабинет.
Это была большая комната, но не многое в ней говорило о том, что кто-то сидит здесь подолгу и занимается. Тут даже не было настоящего письменного стола, только два секретера с множеством ящичков и отделений. Книги тоже не были связаны с учебой – по большей части романы и сборники стихотворений. Но в дальнем углу комнаты стоял мольберт, и тут я вспомнила, что Амалия рассказывала о пейзажах, которые рисует Розильда. Ее покойная мама тоже любила рисовать.
Я хотела было попросить ее показать мне свои рисунки, но она повела меня обратно в гостиную к небольшому книжному шкафу со стеклянными дверцами. Здесь стояли книги в красивых старинных переплетах из кожи. Книги на разных языках – среди них было много английских и немецких романтиков. Но были и книги на французском, испанском и итальянском. Я спросила, может ли Розильда читать все эти книги в оригинале, и она кивнула. Ведь у нее всегда было много времени. Поэтому она выучила много разных языков.
"Ты же понимаешь, я не могла с кем-нибудь поговорить", – написала она.
Я пробежалась глазами по книжным корешкам, думая разыскать поэму Оскара Уайльда, но здесь ее не было. В некоторых книгах на внутренней стороне обложки значилось имя Лидии Фальк оф Стеншерна. Над этим именем было написано другое – Клара де Лето. Этого имени Амалия никогда не упоминала, но ведь у Лидии до замужества была фамилия де Лето. Значит, Клара – это, наверно, ее мать, и на полках стояли те самые книги, о которых говорила Амалия и которые так много значили и для матери, и для дочери.
Я спросила Розильду о том, что она читает сейчас, надеясь, что она достанет Оскара Уайльда, мы с ней поговорим о "Балладе Рэдингской тюрьмы" и я спрошу про цитату, записку с которой нашла у себя в комнате. Я была почти уверена, что это она оставила записку, но Розильда показала мне совсем другую книгу – трагедию Шиллера "Дон Карлос".
Когда я сказала, что не читала ее, Розильда написала в блокноте:
"Ты обязательно должна ее прочитать! Я тебе скоро дам".
Она прижимала книгу к себе, глаза у нее светились, я поняла, что для нее это много значит.
Потом Розильда захотела поиграть. Она закрывала мне глаза ладонями, я наугад вытаскивала с полки книгу и раскрывала в любом месте. Потом она убирала руки, и я читала ей вслух тот отрывок, который первый попадался мне на глаза.
Я достала том из собрания сочинений Рунеберга , мой взгляд упал на строки:
Скорбь и радость сердце
Делят на две части,
Тонкой перепонкой
Лишь разделены.
Скорбь живет отдельно,
Радость правит также
У себя в палатах.
Мне не примирить их -
Обе одиноко
Царствуют в глубинах.
Я на минуту прервалась, посмотрев на Розильду.
– Стихотворение называется "Радость и тоска". – сказала я. – Продолжать?
Она стояла, слегка отвернувшись в сторону, и кивнула, не глядя на меня.
Лишь она одна
Распахнула двери
В тонкой перепонке.
Слились воедино,
Ибо скорбь – блаженство,
Радость же – унынье.
Закончив читать, я заметила, что Розильда стоит ко мне спиной, она лихорадочно что-то искала. Ее блокнот лежал на стуле возле книжной полки – я решила, что она не помнит, куда его положила, поэтому взяла блокнот и протянула Розильде. И тогда я увидела, что глаза у нее блестят.
– Розильда…
Она знаком показала мне, что не хочет разговаривать, и, отойдя немного в сторону, стала что-то писать, а потом плавным движением кинула мне блокнот, который я ухитрилась поймать на лету. Там было написано:
"Мне кажется, что я слышала… души твоей движенье… теперь я так этого жду".
Я перечитала фразу два раза и, ничего не поняв, вопросительно посмотрела на Розильду. Она озорно рассмеялась, выхватила у меня блокнот и написала в нем несколько слов. Затем протянула его мне, загадочно поблескивая глазами. Я прочитала:
"Единственный = Карлос = Карл?"
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Лишь немногие из тех, кого я знала, были такими же интересными и глубокими собеседниками, как Розильда. Вскоре я уже совершенно забыла о том, что она немая. Она писала почти с той же быстротой, что и думала, отвечала находчиво и остроумно. С Розильдой можно было поговорить обо всем на свете.
Держалась она удивительно просто – на самом деле никогда не подумаешь, что она вела такой замкнутый образ жизни. Во всяком случае поначалу, когда мы еще только хотели узнать друг друга получше, я ничего такого в ней не заметила. И только потом я поняла, что эта обособленность оставила в ней свои следы, но дело даже не в этом, тут были и другие обстоятельства.
Сама она, казалось, совсем не страдала от своей немоты. Она прекрасно владела собой и никогда не выпячивала этот недуг. Напротив, у меня сложилось такое впечатление, что Розильда считает, будто в ее немоте есть свои преимущества.
Однажды она написала у себя в блокноте известную цитату из Шекспира:
Слова летят, мысль остается тут;
Слова без мысли к небу не дойдут .
Потом задумалась и снова взялась за блокнот:
"Мои слова остаются со мной. Мысли улетают, а слова я могу сохранить. Пойдем, я тебе что-то покажу!"
Она повела меня в одну из башенных комнат, это было круглое помещение, в котором стены с пола до потолка были увешаны полками. Посреди комнаты стояла маленькая табуретка. Розильда села на нее и взмахнула руками, показывая на стены. Затем написала в блокноте:
"Смотри, все, что вокруг, – это мои слова".
Взгляд у нее был загадочный. Я поняла, что раз она меня сюда привела, значит, очень мне доверяет. Розильда написала:
"Твои слова исчезают. Ты никогда об этом не думала? Если твой собеседник не слушает тебя, слова исчезают навсегда. А мои – остаются".
Я молча посмотрела на стены. Полки были уставлены блокнотами, в которые Розильда записывала свои беседы, здесь и хранились все ее слова, когда-либо обращенные к другим людям.
У нее превосходная память, объясняла Розильда, когда она смотрит на свои реплики, записанные в блокноте, она тотчас вспоминает, что ей на это отвечали, и таким образом фразу за фразой может восстановить в памяти весь разговор и пережить его заново.
"Ну как, нравится? – написала она. – Или, по-твоему, надо было выбросить эти блокноты?"
Нет, зачем же. И в то же время я слегка содрогнулась при мысли о том, что все слова, когда-либо кем-то произнесенные вслух, были бы вот так записаны! А может, это и хорошо? Тогда бы мы уж наверняка хорошенько обдумывали свои слова, прежде чем произнести их вслух.
– Это же никому не повредит.
Розильда серьезно кивнула. Ведь она и хранит их, потому что не хотелось бы забывать свои собственные слова. Сначала Розильда не относилась к словам так бережно, но потом жестоко за это поплатилась. Она глубоко задумалась и покивала головой.
Я поняла, что она намекает на свою немоту, и хотела было сказать, что если бы нам приходилось расплачиваться за каждое необдуманно сказанное слово, которое случайно сорвалось с языка, тогда бы все люди стали немыми, – но об этом я говорить не стала. Розильда уже думала о другом.
Она показала мне, что все блокноты расставлены на полках в определенном порядке, на каждом стоит год, месяц, день и даже время начала и конца разговора. Ну и конечно же, там было написано, с кем она разговаривала.
Свободного места на полках почти не осталось, но Розильда со смехом написала, что в замке есть еще много таких башенных комнат.
Для блокнотов с нашими разговорами у нее была специальная полка. И блокноты для меня тоже были отдельные. Как и для Арильда.
"И для твоего брата Карла, конечно, тоже".
Для разговоров с остальными Розильда использовала общий блокнот, а когда он заканчивался, начинала новый. Но наши беседы были такими интересными, что Розильде хотелось сохранить их отдельно. Она с довольным видом сообщила мне, что наша полка скоро заполнится до конца, потом кивнула на соседние, полупустые: в те годы она почти ни с кем не разговаривала.
Среди полупустых были так называемые "школьные полки", где хранились блокноты, оставшиеся с тех времен, когда в замке был учитель. Розильда и Арильд не ходили в обычную школу. У них были гувернантка и домашний учитель. В школьных блокнотах Розильда записывала ответы на вопросы учителя. Она немного полистала их, со смехом кивая на свои немногословные ответы.
Розильда считала, что сама себе была лучшим учителем. Ни один из преподавателей подолгу в замке не задерживался: всем им казалось, что здесь слишком тоскливо и одиноко, ни одного из них она так толком и не узнала.
Вот она и пыталась научиться всему сама. Например, иностранные языки – здесь ей никакой учитель не нужен. Она ведь все равно не может говорить, поэтому и произношению ее учить не имеет смысла. А вот читать и понимать книги Розильда и так умеет, этому она научилась сама.
Как правило, у них с Арильдом был один и тот же учитель, но некоторые уроки Арильду были неинтересны. Учить иностранные языки – это для него только время зазря терять. Он выучил самое необходимое из грамматики – ровно столько, сколько ему было нужно, чтобы с трудом читать своих любимых философов в оригинале. По философии у него был свой учитель.
Розильде тоже хотелось ходить на уроки философии, но Амалия ее отговорила. Философия – это не для молоденьких девушек. Розильда улыбнулась, вспоминая ее слова.
"Понятно, что дело было в общем-то не в самой философии, которая мне могла бы как-нибудь повредить. Это все из-за учителя. Он был красивым мужчиной".
И все-таки как бы то ни было, Розильда ухитрилась записать несколько бесед, которые украдкой вела с этим учителем. Она взяла блокнот и полистала, показав мне, какими обстоятельными были ее ответы на задаваемые им вопросы, – не сравнить с односложными фразами из остальных школьных блокнотов.
"Мы разговаривали о жизни, – написала она. – Это называлось "философия жизни".
Розильда кивнула с очень серьезным видом и поставила блокнот на место.
Она снова села на табуретку, обвела комнату взглядом. В глазах ее лучилось удовольствие. Затем она написала:
"Представляешь, если я бы захотела, то могла бы посчитать все свои слова! Немногие могут этим похвастаться!"
У меня голова закружилась, когда я подумала о том, что рядом со мной человек, который в буквальном смысле черным по белому записал каждое свое слово, когда-либо обращенное к другому человеку.
Это было в один из первых дней, думаю, мы еще и недели не пробыли в Замке Роз, а мне уже казалось, что мы с Розильдой давно знакомы, и с каждым днем она становилась все более искренней и открытой. Конечно, иногда, бывало, она вдруг замыкалась в себе. И тогда ее лицо казалось непроницаемым, а глаза были подернуты какой-то таинственной завесой. Мысли ее витали где-то далеко-далеко, меня она не замечала. Но Розильда легко возвращалась к действительности. Она хотела жить в настоящей реальной жизни.
Сама она этого не осознавала. Розильда была воспитана в уверенности, что ее нежная душа не способна ужиться с этим миром.
Она была "не такая, как все". Розильда сама использовала эти слова, я очень удивилась, когда поняла, что она на полном серьезе считает, будто она более хрупкая и чувствительная, чем все остальные. И вовсе не из-за того, что она немая, а потому, что у нее такая утонченная душа.
Когда я спросила, почему она так считает, Розильда сказала, что она унаследовала это от матери. У Арильда душа такая же тонкая и восприимчивая. В общем, оба они "не такие, как все".
Должно быть, им пытались это внушить. С самого детства они постоянно слышали о том, что они не похожи на других – под другими подразумевались пропащие существа. Единственным способом спасти свою душу было уйти от действительности, погрузиться в царство своих прекрасных грез.
Реальная жизнь таила в себе опасность. Поэтому-то так странно было то, что эта жизнь манила ее к себе. И вправду манила, хотя сама Розильда этого не осознавала. Она даже не догадывалась о том, что у нее есть чувство юмора. Узнав об этом, Розильда наверняка пришла бы отчаяние. Если и было в Замке Роз что-то запретное, так это чувство юмора. Ведь его Арильд с Розильдой могли унаследовать только от отца, а все понимали, куда это может привести.
Именно веселый нрав отца разрушил их семью, и никто другой не переживал этого так остро, как Розильда. Поэтому неудивительно, что ее это пугало. Она боялась реальной жизни, но жизнь ее звала и манила. Иногда Розильда не могла устоять и забывалась. Когда мы бывали вместе, происходило это не так уж часто, но вскоре я поняла, что пробудить в ней интерес к обычной жизни способна Каролина. Однажды она процитировала моего "брата Карла" – или Карлоса, как она стала теперь называть Каролину:
"Жизнь имеет свою цену, но она того стоит".
Розильда спросила меня, правда ли это, и я не стала отрицать, что так и есть. После моих слов она загрустила и, глубоко вздохнув, написала:
"Лишь бы эта жизнь не была такой губительной и опасной".
Насколько я поняла, Арильд тоже испытывал подобный страх. Но он не был таким открытым человеком, как Розильда. Хотя после нашей первой забавной встречи у телефона я бы этого не сказала. Тогда я не поняла, что на самом деле ничего смешного не было в том, чтобы снимать трубку и прислушиваться к шуму большого мира.
Я думала, что Арильд хотел пошутить. Но он говорил на полном серьезе. Он не хотел быть ближе к действительности. Мысль о том, чтобы уйти в монастырь, казалась ему совершенно естественной, говорил он. Розильда от таких размышлений была далека.
Арильд представлялся мне человеком мягким, он умел быть открытым и разговорчивым. Но этот открытый стиль общения был для него всего лишь маской, которая скрывала, насколько замкнут он в своей скорлупе. Он мог прямо и искренне смотреть вам в глаза. Но это ровным счетом ничего не значило. Он никого не пускал к себе в душу.
Я же предпочитала, чтобы прочные двери с крепким замком было видно издалека. Тогда всем понятно, что ты здесь незваный гость. И если попытаешься проникнуть внутрь – пеняй на себя.
А вот так оставлять дверь чуточку приоткрытой, чтобы привлечь людей, которые потом должны стоять у порога и мерзнуть на сквозняке, – по-моему, так нельзя.
Арильд не говорил мне "ты". Он всегда обращался на "вы", и, разумеется, в ответ я могла обращаться к нему тоже только на "вы". Звучало это довольно странно, мы никогда не говорили друг другу "ты". Скоро я привыкла к этому. Я поняла, что для Арильда совершенно естественно не подпускать к себе человека так близко.
Зато вряд ли Арильд стал бы говорить о самом себе, что он "не такой, как все", для этого он был слишком умен. Хотя воспитание на него повлияло так же, как на Розильду. Просто его ощущение того, что он чужой в этой жизни, сидело гораздо глубже.
Казалось, все важное и значительное происходит у него внутри. А в окружающей его повседневной жизни он участвует только из вежливости и как можно реже.
Такое впечатление об Арильде сложилось у меня после недели пребывания в Замке Роз. После нашей первой встречи, произошедшей той ночью, я ожидала от него совсем другого. Я была немного разочарована, хотя, наверно, все же это не совсем справедливо. Каролина воспринимала Арильда совсем иначе. Насчет мнимой открытости Арильда она была со мной не согласна, она совсем не считала, что таким образом он хотел скрыть, какой он на самом деле недоступный. Каролина сказала, что я делаю чересчур поспешные выводы, и больше не стала обсуждать со мной Арильда и Розильду. Мы их недостаточно хорошо знаем, и поэтому лучше держать свое мнение при себе, по крайней мере пока. Слушать меня она не хотела, и в общем-то была права.
Теперь побыть наедине нам удавалось не так уж часто. Если бы Каролина предусмотрительно не позаботилась о том, чтобы наши письма приходили на почту до востребования, тогда вообще не знаю, когда бы мы с ней оставались вдвоем. Но теперь мы могли каждый день вместе ходить в поселок на почту. Мне очень нравились эти прогулки, хотя по большей части мы молчали.
Нас обеих переполняли новые впечатления, но мы молчали. Хотя и были лучшими друзьями. Я даже привыкла называть ее Карлом и больше не обращала внимания на то, что на ней мужская одежда. Это ведь ее дело, наши отношения от этого никак не изменились. В глубине души все было по-прежнему. Для меня она оставалось все той же Каролиной.
И все-таки мне было сложно называть ее при других "своим братом". Становилось немножко не по себе. Я и сама не знала, почему так происходит.
Если уж я закрывала глаза на все происходящее, то почему бы не смириться и с этим.
Время летело быстро.
Вскоре выдалась холодная и необыкновенно дождливая неделя.
Все стали играть в шахматы, и в воздухе тотчас повисло какое-то напряжение.
Арильд с Розильдой были искусными игроками, а Каролина, которая в любом деле была на все руки мастер, оказалась достойным противником. Я же, напротив, никогда не была сильна в играх, а в особенности в шахматах. Для меня они были всего лишь скучным способом убить время.
Конечно, я знаю, что шахматы – это прекрасная старинная игра, а хорошие шахматные игроки обладают острым умом и проницательностью, но меня это никак не привлекало. Я изо всех сил старалась вникнуть в игру, но ничего не получалось.
Максимилиам коллекционировал старинные шахматы, поэтому в замке было несколько наборов. Теперь их извлекли на свет. Во всех комнатах стояли шахматные доски с недоигранными партиями.