Я была озадачена. В каком смысле? О чем спрашивать?
"Давай же. Я сама этого хочу. Я хочу, чтобы ты меня расспрашивала!"
Я к такому была совершенно не готова. Я не понимала, чего она хочет, – наверно, я выглядела ужасно глупо. Она нетерпеливо схватилась за карандаш и порывисто написала:
"Просто спроси!!! Спроси меня!"
Я немного приободрилась и поинтересовалась, о чем я должна спрашивать.
"О моей маме. О ней никто никогда не говорит".
– Ты очень любила маму, да?
"А что, я ДОЛЖНА была ее любить?"
– Да нет, конечно, не должна.
Розильда словно взбунтовалась, и я почувствовала, что больше не владею ситуацией. Не так уж это и просто, когда от тебя требуют задавать какие-то вопросы. Я не совсем понимала, чего она ждет.
– Значит, ты ее не любила? Расскажи, почему?
Взглянув на меня, она написала:
"Я не говорила, что НЕ люблю ее. Просто спросила, ДОЛЖНА ли я ее любить".
– Вопрос довольно странный. Что ты имеешь в виду?
Розильда пожала плечами, и я поняла, что об этом она рассказывать не собирается. Вместо ответа она написала:
"Наша мама была для нас СЛИШКОМ хорошей".
– В каком смысле? Она что, притворялась хорошей? Изображала из себя мученицу?
"Ничего она не изображала. Так и было на самом деле! Нет никого чище и добрее нее. Это мы были недостаточно хорошими. Мы грешили. Чтобы освободиться от нас, ей надо было умереть. Тогда ей не пришлось бы от нас уходить. Понимаешь?"
– То есть она считала, что не может оставить вас, чтобы зажить своей собственной жизнью?
Розильда кивнула. Глаза ее почернели, она уже не казалась отчаявшейся – скорее, расстроенной.
– Ей действительно это было нужно? – спросила я. – Она же не хотела от вас уехать?
"Я думаю, что хотела. Но она понимала, что это смертный грех. И поэтому должна была умереть. Она была СЛИШКОМ хорошей для этой жизни!"
– Я этого не понимаю. Ведь в конце концов вышло то же самое? Вы остались без нее.
Розильда бросилась к блокноту.
"Нет! Неправда. Она нас не покидала. Она нас ОБЕРЕГАЕТ. Мертвые оберегают живых. Ты что, не знаешь?"
Что мне было на это ответить?
Я не хотела лишать Розильду этой веры. Такая красивая мысль – наверно, она примиряла ее с тем, что произошло. Но выражение ее лица говорило совсем о другом. Оно было горьким и желчным. Розильда снова кинулась к блокноту и стала яростно писать:
"Это моя ошибка. Я была злым ребенком. Я НЕНАВИЖУ ее. Но она не виновата. Все дело во мне. Нельзя любить человека, которого ты привел к смерти".
Побледнев, Розильда уставилась в пустоту. Мне стало страшно, слова буквально вырвались из меня:
– Нет, Розильда, никого ты не приводила к смерти! Расскажи мне, что произошло, почему ты думаешь, что убила свою маму? Давай поговорим!..
Наверно, я сказала слишком много. Розильда изменилась в лице, пока я говорила, она стала что-то писать, прежде чем я закончила, и ни с того ни с сего с ненавистью в глазах швырнула мне блокнот.
"Моя дорогая Берта! Что Вы о себе возомнили? Вы думаете, что Вам позволено говорить все, что угодно? Я не стану больше отвечать на Ваши вопросы!"
Кровь прилила к лицу, мне стало жарко, но в то же время внутри у меня все похолодело. Раньше она никогда такого не делала. Это больше походило на Каролину.
Розильда ушла в другую комнату. Я побежала за ней. Никому не позволю так со мной обращаться. Она стояла у окна. Я взяла ее за руку.
– Знаешь, Розильда, я такого не заслужила, и ты это прекрасно понимаешь. Ты сама попросила, чтобы я тебя расспрашивала. А теперь ты обиделась и обходишься со мной так, как будто я полная дура. Ты что думаешь, я буду это терпеть? Ты говоришь, что не станешь больше отвечать! Да и не надо. Я больше не собираюсь ни о чем спрашивать!
В горле стоял комок. Тяжело было говорить. Мне стало жалко и ее и себя.
Она хотела, чтобы я ее расспрашивала, а вопросы причиняли ей боль, но это совсем не извиняет такого поведения.
И почему я все время попадаю в какие-то неловкие ситуации? Вечно мне везет! Может, дело во мне самой?
Больше я себя унижать не позволю. Надо уметь давать сдачи, как бы тебе ни нравился человек, который тебя обижает. Иначе не только обидчики, но и я сама начну себя презирать, причем еще беспощаднее. Тогда я совсем погрязну в самоуничижении. Нет, этого не произойдет.
Я попыталась было сказать об этом Розильде, но голос меня не слушался, я осеклась и повернулась, чтобы уйти, но она притянула меня к себе, и, положив руки мне на плечи, прижалась своим лбом к моему. Мы немного постояли так, и я почувствовала, что мы полностью понимаем друг друга.
Вечером я вошла к себе в комнату и увидела на письменном столе записку. Я узнала почерк Розильды, это опять была цитата из "Баллады Рэдингской тюрьмы" Уайльда:
Ведь каждый, кто на свете жил,
Любимых убивал,
Один – жестокостью, другой -
Отравою похвал,
Коварным поцелуем – трус,
А смелый – наповал.
Я перечитала строфу несколько раз. Я плохо соображала и была настолько сбита с толку всеми этими волнениями, что не понимала… ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал… Ведь только что Розильда сказала, что невозможно любить человека, которого ты привел к смерти.
А теперь она написала, что человек убивает тех, кого любит.
Может быть, таким образом она хотела взять свои слова обратно и сказать, что несмотря ни на что она любила свою маму? Как знать?
Мне стало очень грустно. У меня все сжалось в груди, и в первый раз с тех пор, как я очутилась в Замке Роз, я заскучала по дому.
На самом деле нельзя сказать, что я скучала именно по дому, потому что я совсем не думала о том, чтобы уехать отсюда.
Мне было больно. Такое чувство, будто я кого-то теряю.
И этот кто-то был не Розильдой.
Это была не Каролина.
И уже тем более не Арильд. Его я не могла потерять, потому что он никогда не был моим другом.
Это был кто-то другой.
И вдруг я поняла и заплакала: это был папа.
Мой папа.
Он так далеко от меня.
Он всегда был где-то далеко.
За все это время я ни разу о нем не вспомнила. Может быть, я и обо всех остальных тоже не вспоминала, но они общались со мной через письма. А папы в этих письмах не было. Он не поехал с ними в деревню.
Он остался в нашей городской квартире наедине со своим Сведенборгом.
Что за человек мой папа?
Я подумала об отце Розильды.
"В моих воспоминаниях он выглядит совсем по-другому", – написала она, когда мы стояли перед его портретом. Она не видела его много лет, но он остался в ее памяти.
А как выглядит мой папа в моих воспоминаниях?
Я попыталась представить его и, закрыв глаза, надавила пальцами на веки, чтобы мысленно увидеть его образ, – я пыталась вызвать в памяти его глаза, лоб и улыбку, но черты лица расползались, он все время ускользал от меня. Я не могла его себе представить.
Стоило только захотеть, и все остальные стояли у меня перед глазами: мама, Роланд, Надя. А папа никак не появлялся.
Папа для меня исчез.
А скучала я именно по нему.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Каждый раз по дороге в поселок я проходила мимо конюшни, где мы с Каролиной в первый день нашего приезда видели белую лошадь – как будто это случилось в прекрасном сне. Там еще было четверо вороных лошадей.
Оказалось, что это место – часть владений Замка Роз, а белая лошадь принадлежала Розильде. Одна из вороных была лошадью Арильда, на другой ездила Каролина, когда они катались вместе.
Когда я шла мимо, я всегда думала о Каролине, о том, как мы проходили здесь в первый раз, мы еще были так взволнованы. Все, что мы видели в тот день, прочно врезалось в память: деревья, камни, изгороди. Как раз рядом с этой раскрытой калиткой я услышала за спиной ее шаги. А возле этого куста шиповника я обернулась и услышала: "Ты что, хочешь от меня отделаться?"
Я вспоминала вопросы, которые мысленно задавала себе по дороге: как сложится жизнь, если мы с Каролиной расстанемся? Я не собиралась ехать с ней в замок и думала, что здесь наши пути разойдутся.
Но все сложилось иначе…
Тогда я думала, что хотя бы немного знаю себя. Боюсь, что теперь я себя теряю. Я больше сама себе не верю. Так ведь всегда бывает, когда по доброй воле позволяешь заманить себя в какой-то чужой мир, хотя понимаешь, что на самом деле эта роль тебе вовсе не подходит. Но теперь из игры уже не выйдешь. Придется участвовать в ней до конца.
А когда он наступит, этот конец?
Я вообще сомневалась, что эта история когда-нибудь придет к своему концу. То, что для одних является окончанием, другие воспринимают как начало. Кому решать? К тому же ты сам можешь поставить точку. Совсем не обязательно предоставлять это дело судьбе.
Тот первый раз, когда мы здесь проходили, мог бы быть и последним. Это тогда я так думала. Я ведь всерьез решила расстаться с Каролиной. Тогда бы и наступило что-то вроде конца.
Но все сложилось иначе…
Хотя я по-прежнему могла в любой момент остановиться. Все зависит только от меня.
По крайней мере, я пыталась себе внушить, что это так. Но в глубине души у меня было такое чувство, что, несмотря на это, не так уж и много теперь от меня зависит.
На следующий день после того, как мы с Розильдой поссорились, было пасмурно и шел дождь, но я все равно, как обычно, отправилась на почту.
Не успела я отойти от замка, как услышала за спиной звуки приближающегося экипажа. Когда изящная карета поравнялась со мной, кучер притормозил лошадей, и экипаж остановился.
В карете сидел Арильд: он направлялся в конюшню, хотел поездить верхом. Кроме него, в карете никого больше не было, и он спросил, не надо ли меня подвезти. Сам он скоро сойдет, но кучер довезет меня до поселка, так что мне не придется идти за почтой пешком.
– Приятно прогуляться под дождем? – спросил он.
От его заботы у меня стало тепло на душе, но я хотела пройтись и поэтому отказалась. Дождик мне нипочем.
– И мне тоже. Я сам собираюсь поездить верхом, так что я вас понимаю.
Он приветливо помахал мне, и карета покатила дальше.
Потом я пожалела, что отказалась, но было поздно. По правде говоря, не так уж и часто мне выдавалась возможность поговорить с Арильдом с глазу на глаз. Ведь он всегда был вместе с моим "братом". И зачем я так поспешила с ответом? Почему было не воспользоваться случаем? Было бы так приятно перекинуться парой слов. Но что сделано, то сделано.
Так что ничего больше не оставалось, кроме как плестись дальше под дождем в полном одиночестве.
Когда я проходила мимо большого сарая, стоявшего у дороги, – в первый раз мы еще слышали, как оттуда доносились звуки скрипки, – я, как обычно, посмотрела на маленькое оконце наверху. Тогда оно было раскрыто и то и дело хлопало на ветру; я видела, как изнутри кто-то протянул руку и закрыл его.
Но с тех пор оно всегда было закрыто.
Дождь и не думал прекращаться, и когда я подошла к конюшне, то сразу зашла проведать лошадей. У меня была слабая надежда, что Арильд, может быть, все еще там, потому что дождь полил как из ведра. Но его лошади не было, да и кареты поблизости я не увидела.
Я немного постояла возле лошадей, пережидая, пока ослабнет ливень, а потом пошла дальше в поселок.
Скоро у Роланда будет конфирмация, и я ждала письма от мамы. Разумеется, письмо пришло, я прочитала его прямо на почте.
Мама хотела, чтобы я вернулась домой уже в начале следующей недели: иначе мы не успеем подготовить костюмы и платья. Конфирмация намечалась на следующее воскресенье.
Но об этом не могло быть и речи. Сегодня пятница. Я вполне успеваю, если выеду через неделю. Я хотела потратить на это как можно меньше времени. Сколько дней я потеряю?
Я прикинула и поняла, что надо учитывать минимум три и максимум пять дней. Они, конечно, попытаются удержать меня дома, но с этим ничего не получится.
Когда я двинулась к дому, дождик стал слабеть.
Проходя мимо конюшни, я снова заглянула туда – посмотреть, не вернулся ли Арильд. Его лошадь стояла в стойле, но самого Арильда не было. Значит, кучер уже отвез его обратно.
Я поспешила дальше; пока я шла и размышляла о конфирмации Роланда и о том, сколько времени мне придется потерять, дождь опять усилился, а как только я подошла к большому сараю, начался настоящий ливень. Я побежала к старинному дубу, стоявшему наискосок от сарая по другую сторону дороги.
И тут я увидела, что окошко наверху приоткрыто.
Внутри играла скрипка – звуки лились наружу, в туман, смешиваясь с барабанным боем дождя о листву. Получалось очень красиво. Может, это играет арендатор? Сарай, как и конюшня, принадлежал Замку Роз, и я часто видела арендатора вместе с Акселем Торсоном. Они были большими друзьями.
Мелодия была печальная. В прошлый раз звучала другая. Может быть, это дождь так на меня подействовал, но мне стало грустно.
Я снова вспомнила о Каролине, как мы стояли здесь и слушали, – она была в своем мужском костюме, к которому я тогда еще не успела привыкнуть. Иногда Каролина может быть ребенком, она выглядит такой одинокой при всей своей самоуверенности.
Неужели и вправду арендатор играет на скрипке? Он ведь вовсе не похож на музыканта, хотя внешний вид обманчив.
А что если войти в сарай и сделать вид, будто я хочу спрятаться от дождя? Нет, так не пойдет, меня могут раскусить, тем более что ливень почти перестал. Я последний раз взглянула на окошко – скрипка не умолкала, но никто не показывался, и я пошла дальше.
Эх, вот бы Каролина могла поехать со мной на конфирмацию Роланда! Тогда бы мне было не так тягостно.
Но понятно, что из этого ничего не выйдет. Для домашних она всего лишь одна из наших бывших горничных. Мама деликатно попытается дать мне понять, что присутствие Каролины не вполне уместно.
Хотя Каролина и сама не захочет. Ей совершенно ни к чему уезжать отсюда, чтобы посмотреть на конфирмацию. Нет, с этой идеей придется расстаться.
За спиной раздалось цоканье копыт, и, обернувшись, я увидела приближающийся экипаж. Значит, Арильд еще не уехал домой.
Может, он остановится и еще раз предложит меня подвезти? Вряд ли. Дождь уже едва накрапывал, он, наверно, думал, что я хочу прогуляться.
Но экипаж остановился! Дверца раскрылась.
– Берта, вам не надоело гулять под дождем?
Я подошла, и Арильд помог мне забраться внутрь.
Я уселась на мягких подушках прямо напротив него. Осторожно провела рукой по светло-голубому шелку, и Арильд улыбнулся.
– Дождь почти перестал, – сказала я.
– Правда? – он посмотрел в окно.
– Я вообще-то могла дойти пешком, но подумала, что будет приятно прокатиться в карете. Она такая красивая.
– Вам нравится?
– Да. А она старинная?
Арильд кивнул и, наклонившись ко мне, с таинственным видом прошептал:
– Ее называют экипажем призраков.
– Почему? Здесь водятся привидения?
– Говорят, да. Я их здесь никогда не видел, но я ведь ни разу не рисковал.
– Как это – "не рисковал"?
У меня мурашки по спине поползли. А вдруг он пригласил меня сюда, потому что боялся ехать в одиночестве? Но почему тогда он не выбрал другой экипаж? В каретном сарае было полно других. Широко раскрыв свои огромные глаза, Арильд глухо произнес:
– Вы ведь знаете, что никто не садится в этот экипаж, пока не удостоверится, что приняты известные меры.
Я совсем испугалась. Какие – такие "известные меры"?
– Нет, я ничего не знаю, – выдохнула я. – Мне никто об этом не говорил. Я никаких мер не принимала!
– Вы можете быть совершенно спокойны. Кучер обо всем позаботился.
И я узнала, что кучер всегда кое-что делает перед тем, как пустить кого-либо в карету: он кладет Библию себе под сиденье, чтобы прогнать привидение. А если он забудет это сделать, то становится немного не по себе.
– И что тогда происходит?
– Чувствуешь, что стало очень холодно, замечаешь, что ты не один…
Он посмотрел на меня очень серьезно и многозначительно кивнул. А может, он меня просто разыгрывает?
Но тут я вспомнила, что сама видела, как кучер трусит через двор с толстой книгой в руках, а потом кладет ее себе под сиденье. Значит, это действительно так.
– А что это за привидение?
Но этого никто не знал.
– Говорят, это женщина – вот все, что известно…
Посмотрев в окно, Арильд заговорил о другом.
– Вы получили письма из дома?
Я рассказала о мамином письме, о том, что я должна на несколько дней уехать, потому что у моего брата будет конфирмация.
Он удивленно посмотрел на меня.
– У вас есть другие братья?
Еще чуть-чуть – и все кончено! Я проболталась и покраснела, но попыталась говорить как можно равнодушнее:
– Конечно, у меня есть брат, которого зовут Роланд, и еще сестра Надя.
– А Карл в семье самый старший?
Кивнув, я посмотрела в окно, чтобы не встречаться с Арильдом взглядом. Он задумался.
– Значит, Карл тоже поедет домой на конфирмацию?
– Да нет, думаю, он не поедет…
Я прикусила губу. Если я буду продолжать в том же духе, то наверняка сделаю непоправимое. Теперь надо обдумывать каждое слово.
– То есть… не можем же мы просить, чтобы вы отпустили нас обоих, так что хватит и кого-нибудь одного.
– Да нет, мы все понимаем! Если речь идет о конфирмации брата… Мы, конечно же, не будем возражать. Надо просто сказать Амалии, и все будет в порядке.
Уши у меня горели. А что если он поговорит с Каролиной! Этому надо помешать. Я сделала решительное выражение лица и сказала, что Карл будет решать это сам. Если он захочет поехать, то так мы и поступим.
– Во всяком случае, нам не стоит за него беспокоиться, – сказала я. – Это может его задеть.
Мне казалось, что мои слова прозвучали убедительно, но Арильд удивленно посмотрел на меня.
– Что случилось? Вы с Карлом в чем-то не поладили?
– А что?
Я словно окаменела, но Арильд смотрел на меня так дружелюбно, с таким сочувствием, что мне стало стыдно. И что теперь говорить? Совсем засмущавшись, я попыталась было тихонько рассмеяться, но сама поняла, как фальшиво это прозвучало.
Арильд ничего на это не ответил, он совершенно спокойно сказал, что ему очень жалко, если мы с Карлом рассорились.
– Я надеюсь, это никак не связано с замком – ни со мной, ни с Розильдой?
Я покачала головой, но не смогла посмотреть ему в глаза.
– Иначе мы никогда себе этого не простим, – сказал он.
Я чувствовала на себе его внимательный взгляд, но все это время не поднимала глаз.
– Брат и сестра должны беречь друг друга.
– Я знаю.
– Особенно, когда кому-то из них приходится нелегко.
– Да, знаю.