– Нет, – отозвалась Салли. – Я думала, он пришлет весточку после конгресса, но он, видно, так занят, что нет ни минуты свободной. А сейчас, наверно, уехал на гастроли… Вчера у миссис Сфикси я видела старую английскую газету, и там написано, что Джемс Робинсон после своего выступления на конгрессе сторонников мира отправился давать концерты на континенте, а потом поедет в Россию. Очень хорошая статья! Дядю Джима называют "наш черный Карузо"… Ох, наверно, совсем загордился наш Джим!
– Вот еще что выдумала! Дядя Джим никогда не загордится, всегда будет простым и своим! – горячо вступился Чарли. – Хоть бы он поскорее приехал!
– Соскучился по подаркам? – засмеялась Салли. – Что ты на этот раз заказал ему?
– Целый лодочный мотор, – сказал Чарли. – Конечно, это была дерзость с моей стороны, но мне так хочется самому построить моторную гоночную лодку!
– Кстати о гонках: этот парень Мэрфи все время шатается у нашего дома, – сказала Салли, – а с ним белобрысый сынок вашего директора. Сегодня вышла подмести крыльцо, а они заглядывают во двор… Знаешь, у них совсем разбойничьи физиономии, у этих ребят. Очень я боюсь, как бы они тебе не подставили ножку на гонках.
Чарли засмеялся:
– Не бойся! Ничего они против "Серебряной свирели" не сделают. Я знаешь, ма, что придумал? Я придумал сделать цельнометаллический капот…
Салли опять свистнула:
– Замечательно! А я нашла у миссис Причард состав, который снимает любую ржавчину с металла и придает ему блеск. Я начищу на "Серебряной свирели" радиатор – будет блестеть, как "Роллс-Ройс"…
– Знаешь, ма, я сегодня был в замке Босса, у этой миссис Причард, – сказал, потупясь, Чарли.
– Был в замке?.. Господи помилуй, да как ты туда попал? Кто тебя пустил, негр? – испуганно воскликнула мать.
Чарли опустил глаза:
– Меня позвала Патриция, хотела показать подарок Босса – игрушечный театр.
Салли всплеснула руками:
– Позвала Патриция? Воображаю, как бесилась ее мамаша! Ведь она терпеть не может нашего брата! И меня-то зовет только по необходимости и дальше кухни не пускает… Что же она – накинулась на тебя? Бранила?
– Нет, она ничего грубого не говорила, но, кажется, действительно была сердита, что я пришел, – признался мальчик.
– Ну еще бы! – подхватила Салли. – Будь покоен: едва ты вышел, она устроила дочке хороший скандал. Твоей Патриции, верно, здорово влетело за то, что она дружит с неграми и водит их в дом… Уж я ее знаю, эту Причард…
Чарли понурился.
"Вот отчего он такой хмурый! Теперь понимаю", – подумала мать. А вслух сказала:
– С такими не стоит нам водиться, сынок. Это не мистер Ричардсон, которому все равно – белая или черная кожа у человека, был бы он только хороший да умный…
– Почему, ма, у нас в Стон-Пойнте ничуть не лучше, чем на Юге? – спросил тем же тихим голосом Чарли. – К неграм и здесь относятся очень плохо. – Он сцепил пальцы так, что побелели суставы. – Я помню, отец говорил, что после этой войны все пойдет по-другому, будет по-настоящему счастливая жизнь и все люди будут равны и свободны.
Салли закинула голову и горько засмеялась:
– Твой отец был мечтатель. Храбрый, честный, но мечтатель. Он даже в Большом Боссе ухитрялся находить какие-то хорошие черты… И, конечно, он бы жизни не пожалел, только бы сделать всех счастливыми. Но если бы он знал, как напрасно отдал свою жизнь!..
Чарли молчал, только глаза у него светились. Он не спрашивал мать, почему напрасно пролилась отцовская кровь. Он видел, как живут черные люди в Горчичном Раю и их соседи-рабочие за рекой.
А сегодня он был в замке Большого Босса.
И потому он ни о чем не спрашивал.
14. Цезарь говорит не стесняясь
– Эй, соседи! Есть кто-нибудь в доме? Можно к вам?
– Это Цезарь. Поди встреть его, сынок.
Салли сбросила фартук и пригладила волосы.
Чарли направился к дверям, но, опередив его, в кухню уже входил тот, кого звали Цезарем.
Неизвестно, о чем думала негритянская семья с берегов Миссисипи, давая своему первенцу такое пышное имя, но внешность негра вполне это имя оправдывала.
Очень широкий в груди и плечах, с маленькой, гордо посаженной головой, он – этот старый друг семьи Робинсонов – являл собой удивительный образец силы, здоровья и мужественной красоты.
Из распахнутого ворота синего рабочего комбинезона поднималась, как колонна черного мрамора, сильная шея, повязанная гарусным шарфом. Лицо было живое, изменчивое; глаза так и впивались в собеседника и, казалось, видели каждого насквозь.
Синий комбинезон еще больше подчеркивал увечье этого великолепного тела: один пустой рукав был засунут в карман, а вместо ноги торчала грубо отесанная деревяшка. И так нелепо и уродливо это казалось, так не шло ко всему могучему, жизнерадостному облику Цезаря, что каждый чувствовал неловкость за свои здоровые руки и ноги и невольно отводил глаза, чтобы не видеть увечья Цезаря.
– Как поживаете, хозяева? – Цезарь приветливо взмахнул здоровой левой рукой. – Салли, девочка, как дела? Почему давно не заглядывала к моей старухе?
– Боюсь ей помешать, – сказала Салли, пододвигая Цезарю единственное мягкое кресло. – У нее, кажется, уйма стирки.
Цезарь вздохнул, и лицо его стало сумрачным.
– Да, стоит по целым дням у стиральной машины, кормит мужа-бездельника.
– Это вы-то бездельник? – возмутилась Салли. – Да такого работягу днем с огнем не сыщешь! Вы же не виноваты, что вы… – Она замялась.
– …что я стал калекой? – докончил за нее Цезарь. – Ничего, ничего, девочка, можете не смущаться и называть вещи своими именами. Конечно, покуда я хожу с поленом и вот с этим, – он вытащил левой рукой пустой правый рукав и потряс им в воздухе, – от меня на свете большого проку не будет, скажу не стесняясь.
"Скажу не стесняясь" было любимым выражением Цезаря. И в раннем детстве Чарли, желая изобразить друга отца, горделиво откидывал голову и при общем смехе говорил какую-нибудь фразу, вроде: "Неплохо бы промочить горло пивком, скажу не стесняясь". Все хохотали, и громче всех сам Цезарь.
Теперь Чарли и его мать с нежностью смотрели на черного великана: в нем, казалось им, воплотилась частица той теплоты, которая была в отце и которой никогда не суждено было вернуться. А Цезарь чувствовал, что большеглазый подросток и эта женщина, так похожая на мальчика, как бы завещаны ему погибшим другом Тэдом.
Чарли был особенно привязан к Цезарю. С тех пор как мальчик помнил себя, Цезарь был постоянным спутником и товарищем отца во всех его работах, занятиях и развлечениях.
А сейчас, вырастая, Чарли начинал понимать, что Цезарь вовсе не так простодушен и беспечен, как это кажется с первого взгляда. Мальчик видел, что негры и белые Нижнего города, встречаясь с Цезарем, здороваются с ним как-то особенно дружелюбно и уважительно.
Часто он заставал в доме Цезаря, где было много ребят и где жена его, Темпи, день-деньской работала не покладая рук, рабочих с завода Милларда. А один раз даже слышал, как Цезарь, идя с отцом Василя Гирича, громко сказал: "Это надо довести до сведения союза".
И Чарли начал по-новому смотреть на большого друга, многое угадывая за его словами и приглядываясь к малейшим переменам в настроении Цезаря.
– Что слышно с вашими протезами? – спросила Салли, ставя на стол перед Цезарем чашку кофе,
Цезарь полез левой рукой в карман, вынул кисет и трубку, ловко набил ее табаком, прикурил и, только затянувшись, сказал:
– Босс, как вам известно, велел выгнать меня в шею. А в протезном бюро, как только увидели мою черную физиономию, так заявили, что смогут сделать мне руку и ногу только в третью очередь… В третью очередь! – повторил он возмущенно. – Я скажу не стесняясь: когда надо было умирать на фронте, так белые охотно предоставляли неграм первую очередь. – Цезарь сплюнул.
– Вот негодяи! – не выдержал Чарли. – Трусы проклятые!..
Цезарь внимательно посмотрел на мальчика и кивнул.
– – Правильно замечено, Чарльз, – сказал он. – Твой отец тоже был невысокого мнения о таких людях… Только побереги свои силы для настоящего дела, не разменивайся на мелочи.
– А оно будет, настоящее дело? – встрепенулся Чарли. – Дядя Цезарь, вы мне скажите, что я должен делать?
Салли всплеснула руками:
– Ох, Цезарь, умоляю вас: не сбивайте мальчишку с толку, пускай спокойно доучивается! Он и так забил себе голову всеми этими идеями о равенстве. Пишет сочинения о Джоне Брауне, сцепился в школе с директорским сынком, подбивает ребят на разные выходки против начальства… А сегодня, вообразите, был у девочки Причард в замке. Подумайте только: в замке самого Босса, куда из нашего брата пускают только мусорщиков да кухарок!
– Гм… в замке Босса? – повторил Цезарь, покусывая крупными голубоватыми зубами трубку. – Кажется, скоро у Босса будет много хлопот, скажу не стесняясь!
– Вот как! – И Салли, только что умолявшая "не сбивать с толку" ее сына, внезапно вся так и загорелась, как будто заслышала боевой сигнал. – Что там? Что на заводе?
– На заводе Коттон свирепствует, как царь Саул. – Цезарь усмехнулся. – Расставил по всем цехам шпиков, подслушивает, подглядывает, увольняет и негров и белых, чуть заподозрит "красные симпатии"…
– Значит, все еще придирается? – вздохнула Салли.
– Не придирается, а расправляется, скажу не стесняясь, – поправил ее Цезарь, с удовольствием глотая кофе. – У Босса отличная организация: нашептывают белым рабочим, что их, мол, отовсюду вытесняют негры и от этого, мол, они сидят без работы. Стараются поссорить нас, бедняков, между собой… Ох, превосходный у вас кофе, девочка! – Цезарь откинулся в кресле. – Моей старухе никогда такого не сварить.
– Мама кладет в него корицу, оттого он такой душистый, – вмешался Чарли, заметно гордясь уменьем матери. – Ма, свари дяде Цезарю еще чашку.
Пока Салли заваривала по своему рецепту новую порцию кофе, Цезарь задумчиво курил, глядя в окно.
На реке пыхтящий серо-черный катер тащил большую баржу, груженную лесом. Накренясь, скользила под ветром изящная парусная яхта. Уже начинало смеркаться, и хмурое небо заволакивалось еще плотнее тяжелыми, темными тучами. Казалось, там, на реке, очень холодно и неуютно.
– Что пишет Джим? – спросил Цезарь, отрывая взгляд от окна. – Когда вы его ждете?
Салли в нескольких словах передала ему то, что ей удалось узнать из старой газеты.
– Будет даже в России? – задумчиво повторил за ней Цезарь. – Хотел бы я, чтобы он поскорее вернулся и рассказал наконец нашим ребятам, что правда, а что ложь. А то они, бедняги, совсем запутались, не знают, кому верить…
Чарли насторожился:
– Кто запутался? О чем это вы говорите, дядя Цезарь?
Цезарь выколотил трубку о свою деревяшку:
– Да вот твои друзья Гиричи и еще сотни две ребят оттуда, из Восточной Европы, собираются ехать домой, на родину. Там, по слухам, началась настоящая жизнь. Раздают беднякам землю, бесплатно учат детей, бесплатно лечат. Ну, ребята и загорелись – всем ведь охота жить на родной земле! А тут у нас в газетах пишут разные страсти… Ребята смутились и не знают, как поступить… Я скажу не стесняясь: если бы не мистер Ричардсон, они совсем растерялись бы. Он уверен, что все это пишется для того, чтобы удержать людей здесь и восстановить против коммунистов.
– Мистер Ричардсон? – удивился Чарли. – Наш Ричи?
Цезарь засмеялся, забавляясь его изумлением:
– Вот именно, сынок. Ты думал, что он только ваш – ребячий Ричи, а он скорее наш – рабочий Ричи. Я скажу не стесняясь, спроси у наших, кого рабочие уважают больше всех. Тебе всякий скажет: мистера Ричардсона – учителя.
– Вот оно что… – задумчиво пробормотал Чарли. – Теперь я понимаю…
Цезарь поднялся с кресла.
– Я ведь к вам по делу пришел, – сказал он. – Чарльз, сынок, не одолжишь ли ты мне рубанок и тиски? Хочу кое-что сделать для моей старухи. Я ведь теперь здорово навострился работать левой.
Он с удовольствием посмотрел на свою мускулистую, широкую руку.
– Пойдемте, дядя Цезарь, вы сами выберете, что вам нужно из инструментов, – сказал Чарли.
Громыхая по лестнице своей деревяшкой, Цезарь поднялся с мальчиком на чердак. Здесь было царство Чарли. Кроме узкой кровати и самодельной лампы на высокой деревянной подставке, тут стоял большой, ничем не покрытый стол, заваленный кусками жести и алюминия, какими-то частями автомобильных моторов, старыми радиоприемниками, аккумуляторами, банками из-под консервов и еще невесть каким хламом. В углу были сложены деревянные части бывшей байдарки, две пары стоптанных ботинок, хоккейная клюшка и ржавые коньки. На стене висел тот же, что и в кабинете Ричи, портрет Джона Брауна, а на ночном столике у кровати возвышалась стопка книг. Цезарь устремился к книгам.
– Что это у тебя?.. Ба, Шекспир, Джек Лондон, Броунинг! – воскликнул он. – Молодец, Чарльз, все успеваешь, скажу не стесняясь! А я вот мало читаю, времени не хватает, – смущенно сознался он. – Где ты взял эти книги?
– В городской библиотеке, – сказал Чарли. – Обманом пришлось доставать. Подослал туда Джоя Беннета, он и взял будто бы для себя. А то ведь, знаете, нам не так легко получить книги.
Чарли отворил висевший рядом с дверью красный шкафчик. Это было святая святых мальчика – наследство, доставшееся ему от отца. Когда отец был дома, Чарли строго-настрого запрещалось даже прикасаться к шкафчику. И только когда мальчику исполнилось тринадцать лет и стало известно, что отец не вернется, Салли передала сыну ключ и сказала, что отныне шкафчик принадлежит ему.
В величайшем порядке были расставлены, разложены и развешаны в шкафчике всевозможные рубанки, стамески, молотки, напильники, пилы, дрели, зубила, сверла, метчики и плашки разных размеров, металлические и деревянные угольники, струбцинки, отвертки – все, что требуется для столярных и слесарных работ. Все это было хорошо наточено, смазано, и Чарли, подобно отцу, никому не позволял дотрагиваться до своего сокровища. Только лучшему другу, Василю, разрешалось иногда заглянуть в шкафчик и взять инструмент.
Мальчик вынул нужные тиски и рубанок и дал их Цезарю.
– А как твоя "Свирель"? – спросил Цезарь. – Давно ее не видел. Записался ты уже на гонки?
Чарли кивнул:
– Да. Будут соревноваться двенадцать машин, но все неопасные. Только Мэрфи скрывает свою машину, да я думаю, он это нарочно, просто запугивает.
– Смотри, сынок, я ставлю на твою "Свирель". Ты обязан прийти первым. Ведь ты не захочешь, чтобы дядя Цезарь из-за тебя лишился последнего доллара? – пошутил Цезарь, спускаясь по лестнице.
– Непременно постараюсь всех обогнать, чтобы вы на мне составили состояние, – засмеялся Чарли.
Цезарь простился с хозяйкой и протянул левую руку мальчику.
– Я не прощаюсь, – сказал Чарли. – Я немного провожу вас, дядя Цезарь, а потом пойду к мисс Вендикс – на репетицию.
– А когда мне ждать моего волхва домой? – шутливо спросила Салли.
– Я вернусь сейчас же после репетиции, – отозвался Чарли. – И вот что, ма: сюда должны прийти наши ребята – Джой, Василь и другие. Так ты дай им ключ от гаража и скажи, чтобы они меня подождали.
– Ага, весь штаб, значит, придет! – Мать пытливо заглянула сыну в глаза. – А по какому поводу собирается штаб?
Чарли заметно смутился.
– Да нет, это не штаб, это просто так… ребята хотят посмотреть "Свирель", – пробормотал он, старательно увертываясь от материнского взгляда.
– Ой, лжешь, негр! – сказала Салли. – Язык лжет, губы лгут, глаза лгут…
– Ну что ты к нему пристала, девочка? – вступился Цезарь. – Мало ли какие у нас, мужчин, могут быть тайны! Не все же вам, женщинам, рассказывать.
Он подмигнул Чарли, но мальчик не отозвался на шутку. Да и мать смотрела не веселее: материнским сердцем Салли чувствовала – "штаб" созывается неспроста и не для того, чтобы обдумать какую-нибудь очередную мальчишескую шалость.
"Ох, боюсь я за него, боюсь!" – тоскливо думала она, глядя на тонкий силуэт сына, исчезающий за дверью.
15. Посетители мисс Вендикс
Специальностью мисс Вендикс были две темы: Красота всего сущего и Тщета всего земного.
В разработке этих двух тем мисс Вендикс не знала соперников, была неистощима и, казалось, посвятила им все свои физические и духовные силы.
Общество Стон-Пойнта считало мисс Вендикс выдающейся художницей и безусловным авторитетом по части всевозможных домашних и клубных спектаклей, маскарадов, убранства праздничных столов, мебельной обивки и гардин, дамских причесок и прочих художественных "оформлений".
В школе мисс Вендикс официально именовалась преподавателем истории искусств, и, хотя случалось, путала ренессанс и декаданс, пользовалась благосклонностью всего попечительского совета, с самим мистером Миллардом во главе.
Свой собственный быт мисс Вендикс оформила, строго следуя основным двум темам: Красоте и Тщете.
Всякому входящему в нежно-сиреневый домик мисс Вендикс должно было сразу бросаться в глаза, каким двум идеям посвятила она свое хрупкое существование.
Чуть тронутые пастельно-сиреневым чехлы на мебели, сиреневые абажуры и занавеси должны были внушать каждому понятие красоты. Вышитые же подушки, подлокотники и подзатыльные салфеточки, на которых гарусом, шелком и синелью были изображены венки, урны и зеленые могильные холмики, настойчиво напоминали о тщете всего земного. Неизменные девически белые платья художницы, перетянутые по талии серебряным поясом, также предназначены были взывать к вашему чувству прекрасного, в то время как уксусное выражение лица старой девы Вендикс упорно говорило о суете сует.
Мисс Вендикс принадлежала к евангелистской церкви, усердно посещала проповеди, но восхищалась ими, только если они отвечали двум ее излюбленным темам.
Пятичасовой чай у мисс Вендикс был неким священнодействием, на которое приглашались только избранные. На стол подавался серебряный чайник, удивительно похожий на надгробный памятник, печенье, сильно смахивающее на могильные крестики и веночки, и разговоры вертелись преимущественно в сфере Красоты с большой буквы.
На этот раз, однако, мисс Вендикс с трудом придерживалась двух обычных тем: гостем ее был мистер Хомер.
Этот вполне материальный джентльмен с мышцами и перебитым носом профессионального боксера никак не гармонировал с нежными чехлами и беломраморными урнами. Хомер усердно и беззастенчиво поглощал печенье и в ответ на все нежно-пугливые высказывания мисс Вендикс только крякал, отдувался да бормотал что-то невразумительное.
Что загнало сюда, в этот сиреневый мир, простого и грубого учителя математики?
Ларчик открывался просто. На одном из заседаний попечительского совета Хомер случайно услыхал, как судья Сфикси рассказывал своему соседу – редактору местной газеты, – будто мисс Вендикс происходит из почтенной и состоятельной семьи Среднего Запада.