* * *
Гром пальбы все разрастался, поминутно ухали пушки, и шрапнели с треском разрывались над высокими московскими домами.
Когда стемнело, заполыхало зарево пожара. Стрельба продолжалась и в темноте.
Весь день Вася испытывал странное волнение. Ему не сиделось на месте, он то бегал вниз, в кухню, то поднимался снова к себе в комнату. В кухне шли беспрерывные толки обо всем происходящем. Говорили, что Кремль разрушен весь, осталась от него одна груда кирпичей; рассказывали, что к Москве подходят казаки, что они прогонят большевиков.
Никто не знал ничего наверное. И некого было, спросить, ибо и Степан, и Федор, к великому огорчению Васи, оба исчезли.
Часов в двенадцать ночи опять отчаянно зазвонил звонок у ворот, и послышался грохот железных прикладов.
- Ну, - сказал Иван Григорьевич, - кажется, пришла нам крышка.
Анна Григорьевна побледнела, как смерть, и заметалась по комнате.
- Не пускайте их, не пускайте, - говорила она, - ведь они нас убьют.
- Да, попробуйте, не пустите, - злорадствовал Иван Григорьевич.
Между тем стук прекратился, и внезапно в передней послышались громкие голоса. Иван Григорьевич пробурчал что-то, одернул пиджак и пошел встречать страшных гостей; Вася проскользнул за ним.
Вся передняя была полна молодыми безусыми парнями, одни были в шинелях, другие в ободранных куртках, у некоторых в руках были винтовки. Начальник отряда, украшенный громадным красным бантом, подошел к Ивану Григорьевичу и уставил на него свой наган; вид у него при этом был очень суровый, но Иван Григорьевич почувствовал, что зря стрелять он не станет.
- Товарищ, - сказал юноша, - оружие у вас имеется? Имейте в виду, что за неверные сведения - расстрел.
Иван Григорьевич вытащил из кармана свой браунинг и отдал ему.
Глаза у парня заблестели от удовольствия.
- Гляди, ребята, - сказал он, обращаясь к остальным, - вот это штука!
Он сунул револьвер себе в карман и спросил строго:
- Ну, а офицеры у вас не скрываются?
- Нет, - отвечал Иван Григорьевич.
Начальник отряда оглядел огромный зал, в дверях которого происходил разговор, и нерешительно вошел.
- Товарищи, - сказал он, - пройдитесь-ка по комнатам, нет ли чего подозрительного, а я вам сейчас расписку выдам, что мол принял от вас оружие.
Большевики ходили по огромным комнатам, останавливаясь перед зеркалами и перед диковинными картинами. Они, повидимому, были изумлены этой невиданной роскошью.
Между тем начальник, усевшись за письменный стол, стал писать расписку.
- Ну, как, - спросил Иван Григорьевич, - думаете победить?
- Обязательно победим, - отвечал тот.
- И скоро?
- А небось, деньков через пять, как, значит, власть советы возьмут, так все и пойдет по-хорошему и войны не будет. Уж не будет так, как теперь: у одного все, у других ничего.
- Ну, а вдруг, разобьют вас юнкера?
Тот рассмеялся.
- Никак этого быть не может.
Между тем остальные большевики, производившие обыск, дошли наконец до комнаты Анны Григорьевны. Заглянув туда, они увидали Анну Григорьевну, сидевшую в своем огромном кресле, и рядом с нею Дарью Савельевну, в съехавшем на бок платочке.
Постояв с минуту у порога, большевики затворили за собой дверь и пошли обратно.
- Старуха-то какая важная, - сказал один из них, - словно княгиня.
- Княгиня и есть.
- А ведь им, братцы, конец пришел.
- Смотри-ка, смотри-ка, чайников-то сколько в шкапу, и куда им столько!
- Ну ладно, ладно, ступай, не задерживайся.
Доложили начальнику, что при обыске ничего подозрительного не обнаружено.
- Ну ладно, - сказал он, - идем, а то, может быть, нашим подкрепление нужно.
После их ухода все несколько успокоились. Иван Григорьевич сказал торжественно, что он большевиков уважает.
Ночь прошла сравнительно спокойно. Но утром Вася проснулся от какого-то ужасного треска и грохота. Весь дом содрогнулся и кое-где с потолка посыпалась штукатурка. Вася наскоро оделся и побежал узнавать, в чем дело. Оказалось, что снаряд попал в угол крыши и оторвал часть карниза.
Почти тотчас же вслед за ним другой снаряд разорвался над домом и обсыпал крышу осколками, словно горохом.
Откуда-то пронесся слух, что юнкера решили разгромить до-чиста все кварталы, занятые большевиками.
Стрельба все усиливалась, к вечеру в соседнем переулке загорелся дом и яркое зарево осветило все комнаты. В эту ночь в доме Анны Григорьевны никто спать не ложился. Иван Григорьевич категорически заявил, что в этом особняке оставаться дольше невозможно.
- Помилуйте, - говорил он, - ведь мы очутились в самой боевой зоне, вон на Девичьем поле совершенно спокойно! Мой совет, как только стрельба немного стихнет, перебраться к Полозовым на Погодинскую улицу. Места у них для нас хватит, а за домом пока Петр присмотрит.
Сначала Анна Григорьевна решительно отказывалась выйти из дома, утверждая, что их непременно убьют по дороге, но когда у горевшего дома обрушилась крыша и миллионы искр взметнулись к небу, она согласилась, скрепя сердце.
На рассвете стрельба несколько затихла.
- Ну, - сказал Иван Григорьевич, - теперь самое время. Только одевайтесь попроще: не на бал едем. Предводитель команчей, собирайся. Франц Маркович, торопись, батюшка!
Франц Маркович за последние дни имел совершенно ошалелый вид, и теперь он с перепугу побежал укладывать свой чемодан.
- Я не могу оставить свое имущество на поругание разбойникам, - повторял он.
Но Иван Григорьевич решительно запретил ему брать с собой чемодан.
Были тусклые предрассветные сумерки, когда они вышли из ворот и пошли по пустынному переулку по направлению к Смоленскому бульвару. Впереди шел Иван Григорьевич, за ним шла Анна Григорьевна под руку с Дарьей Савельевной. Обе они были одеты в старые салопы, повязаны темными платочками, и несли в руках по узелку. Франц Маркович и Вася замыкали шествие.
Со стороны Кремля доносилась глухая канонада. На улицах было пустынно и тихо, но тишина эта опять-таки была какая-то тревожная.
Иван Григорьевич продвигался медленно, стараясь ступать как можно легче и бесшумнее. Они благополучно дошли до Смоленского бульвара и собрались уже пересечь его, чтобы выйти на площадку, как вдруг и справа и слева загрохотали выстрелы. Несколько солдат, отстреливаясь от кого-то, бежали по бульвару. Затрещал пулемет, все это произошло в одно мгновенье. Вася видел только, как впереди быстрее замелькали темные фигуры Ивана Григорьевича, Анны Григорьевны и Дарьи Савельевны. Франц Маркович выпустил руку Васи и юркнул в какие-то ворота. Вася бросился было бежать, но в это мгновенье огромный грузовик с грохотом пронесся мимо него и загородил ему дорогу. Когда Вася выбежал на бульвар, впереди никого уже не было, и в тоже время со стороны Сенной грянул залп. Вася внезапно почувствовал, как его что-то сильно ударило в плечо, он дернулся вперед, и ему почудилось, что он летит в какую-то черную пропасть.
III. ЕЩЕ НОВЫЕ ДРУЗЬЯ
Отряд рабочих осторожно пробирался вдоль стен, держась правой стороны Смоленского бульвара.
Отряду этому было поручено пройти дозором бульвар. Во главе шел Иван Сачков, держа ружье на перевес и поминутно озираясь по сторонам.
Ивану Сачкову пришлось побывать на Японской войне, где он был даже ранен в знаменитом бою под Ляояном. Пришлось также года три провоевать с немцами в последнюю Мировую войну.
Но мысленно сравнивая те войны с этой, происходящей теперь в Москве войной, он находил, что эта война куда страшнее. Там неприятель почти всегда был виден; в атаку шли большими колоннами, подбадривали друг друга криками, здесь было совсем не то. Врага не было видно вовсе, но он мог таиться в каждой подворотне, в каждом слуховом окне, за каждым углом и поворотом. Уже почти совсем рассвело и на окнах безмолвных домов алели лучи зари.
Все эти дома и особняки казались опустевшими и мертвыми. Иван Сачков, монтер по профессии, часто бывал в них, чинил электричество, проводил звонки. Он знал, какая роскошь скрывается за этими стенами, какую беззаботную жизнь вели те, кто жили в этих домах.
Иван Сачков давно уже был революционером. Революционером он сделался на Японской войне; тогда революционерами сделались многие. Он видел, как эксплоатировали народ люди, имеющие деньги или облеченные властью, и эта несправедливость, в особенности там, на Дальнем Востоке, перед лицом смерти, глубоко его потрясла. Впоследствии ему пришлось посидеть и в тюрьме за распространение революционных прокламаций, но и тюрьма не охладила его пыла. Теперь, после Февральской революции, он оказался одним из старейших большевиков и стал усиленно работать, агитируя против Временного Правительства. Когда от слов перешли к делу, он не задумался выступить с оружием в руках.
"Да, - думал Иван Сачков, пробираясь по бульвару, - этакие три дня стоят трех месяцев сидения в окопах, вон там в окне, как будто что-то мелькнуло! Уж не юнкерская ли засада".
В это время сзади загремели выстрелы и послышался грохот бешено несущегося грузовика; наперерез Сачкову пробежал какой-то высокий мужчина и две старухи. Через мгновение эта странная тройка скрылась в переулке, а из грузовика между тем грянул ружейный залп.
Сачков понял, что это могли быть только белогвардейцы, так как автомобиль обстреливался со стороны Сенной площади, занятой красными. Поэтому он и его спутники послали вслед грузовику несколько пуль.
Грузовик скрылся за Зубовской площадью, а Сачков со своим отрядом медленно стал продвигаться дальше.
- Смотри-ка, - сказал вдруг один из рабочих, - мальчишку убили. Ишь, бедняга, валяется!
Сачков остановился и стал присматриваться. По середине бульвара в самом деле неподвижно лежал какой-то мальчик.
- Надо бы его осмотреть, - сказал Сачков, - может ранили только, жалко мальчонку.
И он, оглядевшись по сторонам, быстро подбежал к телу мальчика.
За годы войны он привык одним прикосновением руки отличать убитого от раненого.
- Конечно жив, - проговорил он, - надо бы его на пункт снести.
Перевязочный пункт был наскоро устроен в трактире на Смоленском рынке. Несколько врачей и сестер перевязывали раненых. Врачи молчали и недовольно хмурились. Они на свое несчастье жили в этом районе и вот теперь им пришлось поневоле помогать большевикам.
- Это что за мальчик? - спросил высокий солдат с красным бантом, который был повидимому начальником.
- На бульваре подняли, - отвечал Сачков, - ранен.
Врач осмотрел рану и нашел ее неопасной. Пуля пробила только мягкие ткани. Обморок был следствием большой потери крови.
- Только нам тут с этим мальчишкой возиться не приходится, - сказал начальник Сачкову, - видишь, люди как дрова сложены, глядишь, еще раненых понатащат.
Между тем Вася пришел в себя.
- Ты кто такой будешь? - спросил его начальник.
Вася долго не мог опомниться. Он молча осматривался кругом, не понимая, где он находится.
- Слышишь, - отвечай что ли, ты кто такой?
- Я Стахеев, Василий Стахеев, я живу там в Сивцевом-Вражке.
Начальник свистнул.
- Ишь ты, какая цаца, - сказал он, - знаю я этих Стахеевых, это у них такой домина с садом. Молодчина, Сачков, буржуев спасать начал.
Сачков нахмурился.
- Какой он буржуй, - пробормотал он, - не с детьми воюем.
- Ну, уж он и на дыбы! Только вот что я тебе скажу: здесь у нас места нет, волоки его, куда хочешь, только чтобы здесь его не было.
Вася между тем от слабости впал в какое-то полузабытье.
Он пробормотал только:
- У нас дома никого нет.
- Ладно, - объявил Сачков, - возьму его к себе, а там видно будет.
Сачков жил рядом, в Ростовском переулке.
Когда Вася через час снова открыл глаза, он увидел себя лежащим на широкой деревянной кровати под одеялом из пестрых лоскутов. Он находился в маленькой комнате, обстановка которой была ему совершенно чужда и непривычна. О таких комнатах ему приходилось читать в рассказах, где описывалась жизнь бедных людей; но в действительности ему еще ни разу не приходилось бывать в таких комнатах.
Вместо роскошных картин здесь на стенах висело несколько пожелтевших фотографий и лубочных картинок. Кроме кровати в комнате стоял простой деревянный стол и несколько стульев. В углу стоял еще небольшой шкаф для посуды со стеклянной дверцой.
Посуда эта очень отличалась от той, которая блистала в шкафчиках Анны Григорьевны.
Непосредственно рядом с комнатой была, повидимому, кухня, из которой доносилось шипенье. Очевидно, на сковородке жарили блины или оладьи.
В комнате никого не было. Осмотревшись, Вася захотел было встать, но почувствовал сильную боль в плече и невольно застонал
- Очухался, паренек, - послышался женский голос.
Дверь в кухню приотворилась, и в комнату заглянула худая бедно одетая женщина с добрым болезненным лицом. Из-за нее выглядывала маленькая девочка лет восьми, которая с любопытством уставилась на Васю.
- Где я? - спросил он.
- Ничего, лежи, лежи, - сказала женщина, - ты уж лучше молчи, да не ворочайся, смотри! А то как захлещет кровь, что я с тобой буду делать?
- А вы кто? - спросил Вася.
- Мы Сачковы, - тонким голоском ответила девочка.
- Ну вот, - сказала женщина, - эта тебе все расскажет; она у меня разговорчивая, а то боюсь, оладьи бы не пригорели.
Она отошла от двери и втолкнула девочку в комнату.
Девочка, продолжая смотреть на Васю, подошла близко к его постели и взобралась на стоявший рядом стул.
Сначала они молча смотрели друг на друга.
- А как тебя зовут? - спросил Вася.
Девочка широко улыбнулась и ответила с удовольствием.
- Зовут меня Настей, а тебя как зовут?
- А меня Васей. А кто твой папа?
- Папаня электричество чинит, звонки. Сколько у него всяких молоточков, да клещей! Страсть!
- А сейчас он где?
- А сейчас он из ружья стреляет.
- Он что же большевик?
- Большевик. А ты тоже большевик?
- Не знаю.
- А кто тебя застрелил? - спросила девочка.
- Какой-то солдат с автомобиля выстрелил.
- Папаня сказал, что ты очень богатый.
Вася вспомнил дом тетушки, в котором он жил, как в тюрьме, и ответил:
- Это тетушка богатая, а не я.
В это время в кухне послышались мужские голоса.
- Папаня, папаня, - закричала девочка и побежала в кухню.
"Должно быть это сам Сачков пришел", - подумал Вася.
Дверь распахнулась, и в комнату вошел, как показалось Васе, необыкновенно высокий человек, повидимому едва державшийся на ногах от усталости.
- Ну, как живем? - спросил он, ставя в угол ружье и тяжело садясь на стул. - Фу, жаркие денечки! Ты, Марья, скорей оладьи-то давай, - крикнул он жене, нам засиживаться некогда. Федор, ступай сюда, посмотри какого я красавчика подобрал. Федор, слышишь что ли?
В это время Марья вошла в комнату, неся в руках миску румяных оладьев. Вслед за нею вошел...
Вася, забыв про свою рану, так и подскочил на постели, но тут же со стоном упал на подушку. Это был Федор, его приятель Федор!
IV. НОВАЯ ЖИЗНЬ
Как-то утром Иван Сачков вернулся домой и сказал жене:
- Ну, Марья, радуйся, назначили перемирие, победа за нами, пока что воевать кончили. И тебя можно домой отправить, - прибавил он, обращаясь к Васе.
При этих словах у Васи невольно сжалось сердце. За эти дни он уже успел привыкнуть к семье Сачкова. Он вспомнил, каким одиноким и заброшенным он лежал у тетушки в имении, когда вывихнул себе ногу. Эти дни, проведенные у Сачковых, положили какую-то грань между его прошлым и настоящим, и ему не хотелось снова вернуться к прежней жизни.
- А нельзя мне остаться у вас? - робко спросил он Сачкова.
- Как так? - удивился тот.
- Ну что же, - с жаром продолжал Вася, - я сирота, я живу у тетушки и она меня не любит; меня никуда не пускают, а я вовсе не маленький и могу отлично работать. Я могу вам помогать. Вот и Федор вам скажет, как мне плохо дома жилось.
Сачков слушал Васю и не мог удержаться от одобрительной улыбки. Старому революционеру понравились Васины слова.
"А ведь правда", - подумал он, - "теперь вот Советская власть победила, парнишка он молодой, нечего ему с буржуазией путаться".
- Ну ладно, - сказал он, - мы ведь тебя не гоним, только смотри - пройдет денька три, сам убежишь.
Над Москвой, как по волшебству, перестали греметь выстрелы. Московские обыватели, отвыкшие за эти дни от тишины, стали осторожно выползать на улицу. Они все еще не верили: неужели кончилось? Но когда прошел час, два, а выстрелов все не было слышно, они, наконец, поверили, и толпы людей запрудили московские улицы. Казалось в Москве происходило какое-то огромное гулянье. Люди шли и с изумлением осматривали разбитые витрины магазинов, пробитые купола церквей, мостовую, изрытую окопами и усыпанные битым стеклам тротуары. Стены домов были рябые от пуль, а кое-где в них виднелись огромные пробоины, сделанные снарядами.
- Батюшки, что домов-то перепортили, - охала старушка.
- Ничего, матушка, - говорил ей, проходя молодой солдат, - Москва при французе сгорела, и то ничего.
Вася, не смотря на увещевания Сачкова, встал в этот день. Он чувствовал себя еще очень слабым, но ему не терпелось пройтись по улицам. Марья подвязала ему руку платком, и он со своим приятелем Федором отправился на Остоженку.
- Эк мы их ловко разделали, - говорил Федор по дороге, - а уж и отчаянные же юнкера! К Дорогомиловскому мосту стали пробиваться, а мы их тут с двух сторон, ружья у них, конечно, самые превосходные, не чета нашим. А только глядим, что-то стреляют не бойко, тут-то мы и сообразили, патронов у них маловато стало, а у нас этих патронов сколько хочешь у Хамовнического арсенала. Ну мы их, конечно, и прижали, сдались, ничего не поделаешь. А из Никитских ворот что было! Такое, брат, было сражение, прямо первый сорт.
- А как же ты, Федор, все войны боялся, - спросил Вася, - а теперь вдруг сам воевать пошел?
- Уж очень меня разобрало, - отвечал Федор, - уж и не подумал, страшно или нет. Как взял ружье в руки, да как пальнул один раз, так на меня прямо какой-то восторг нашел. Уж очень победить хотелось.
- Что ж теперь большевики совсем победили?
- А то как же? Читал листовку? Власть повсеместно переходит к Советам. Ленин теперь в Петербурге первое лицо. Эс-эры пикнуть не смеют. Хорошо, ей богу хорошо!
День был ясный и холодный. При каждом порыве ветерка деревья стряхивали на землю целые дожди желтых листьев.
На Остоженке Федор остановился перед дверью, над которой была большая синяя вывеска с белою надписью "Чайная".
- Тут наш штаб, - сказал Федор, - пойдем, я тебе покажу наших ребят.
Они вошли, в чайной было душно и жарко от множества находившегося там народа. Войдя со свежего воздуха, Вася едва не задохся от махорочного дыма. Все находившиеся в чайной молчали и слушали оратора в кожаной куртке и в матросской шапке, стоявшего на столе.