Второй брат, Святослав, садится в Киеве, и закипают новые раздоры и усобицы. Дробится древнее Киевское государство. Святослава сменяет через 3 года Всеволод, Всеволода - возвратившийся Изяслав. Изяслав затем гибнет в бою. Снова - Всеволод. После смерти сыновей Ярослава Мудрого в бой вступают внуки. Звон оружия не затихает в Русской земле: горят города и села, замирает торговля и, радуясь распре, нападают степняки.
* * *
Святослав Ярославич, торжественно въезжая в Киев, ждет, что и печерская братия будет его приветствовать: ведь всем известно, что монахи не очень ладили с изгнанным Изяславом. Однако Антоний, Никон и Феодосий рассудили по-своему. Изяслава им не за что любить, но княжеские раздоры - бедствие. Поэтому печерцы решительно на стороне изгнанника - старшего брата: "Великий это грех нарушать завет отца своего".
Особенно гневается Никон, однажды уже уходивший из Киева от княжеских беззаконий; сейчас он тоже не желает повиноваться братьям-победителям и снова уходит в Тьмутаракань. Феодосий же отказывается явиться на пир к Святославу и Всеволоду, а в письме сравнивает нового князя с Каином, убившим своего брата Авеля.
Святослав "яко лев рыкнул на праведного" и намеревался заточить Феодосия в темницу.
Феодосий отвечал: "Много радуюсь я о том, и нет для меня ничего блаженней в этой жизни, как быть изгнанным ради правды. Разве смутит меня лишение богатств и имени и опечалит меня расставание с детьми? Ничего из этого не внесли мы с собой в этот мир, но родились нагими, и так же надо нам нагими отойти из этого мира. Поэтому я готов или на заточение или на смерть".
Алеша Шахматов думает: "Говорилось ли так на самом деле, или Нестор, сочиняя "Житие", сочинил и Феодосиеву речь? Какие-то столкновения происходили, конечно. Монастырь был еще довольно независим".
Святослав не решается поднять руку на Феодосия и пробует, по примеру своего предшественника, приручить суровую братию щедростью и лаской. Если Изяслав дал средства для постройки деревянной церкви, то новый князь приказывает воздвигнуть над пещерами каменный собор.
Примирение подвигается медленно… После посещения монастыря Святославом стал и Феодосий заезжать на княжеский двор. Но и там он часто при всех вспоминал изгнанного Изяслава. Лишь много позже согласился поминать в молитвах имя Святослава, и то после Изяслава.
В это время юный Нестор появляется в монастыре. Наверное, он знал, куда идет, ведь не раз слышал про обитель, еще довольно независимую от властей и высоко ценившую мысль, слово и книгу…
Тихо поскрипывает перо. Гимназист Шахматов переписывает "Житие Феодосия", написанное Нестором. Попутно заглядывает в том летописи, как говорят, написанной тем же Нестором.
То ли тишина вечернего зала, то ли что-то другое, но рождается вдруг странное чувство: здесь, среди этих древних строк, заключена тайна, которую он откроет. Так некоторые люди, обладающие особенным даром, ощущают в пустыне воду сквозь толщу песков.
- Успокойтесь, милостивый государь! - бормочет Шахматов по адресу Шахматова. - Сии строчки до вас тщательно просматривали люди, по чьим книгам вы изволите учиться… Карамзин, Соловьев, Погодин, Бантыш-Камеяский, Миллер, Фортунатов.
- Да, конечно, но ведь они ничего толком не доказали, - снова искушает Шахматов Шахматова…
Оба Шахматова снова углубляются в строчки "Жития" и видят давно прошедшее.
* * *
В обители - уже более сотни монахов. Строгий устав предписывает "как совершать службы церковные и как класть поклоны, как читать, как стоять в церкви, и весь порядок церковный, и поведение во время трапезы, и в какие дни что есть…"
Читать, переписывать, сшивать книги считается делом полезным, богоугодным и для черноризца, и для игумена. "Часто, когда Никон сшивал и скреплял книги, будучи чрезвычайно искусен в этом деле, Феодосий прял для него веревки".
Юный Нестор может найти в монастыре греческие хроники и болгарские сказания, жития святых и древние повести, "Историю иудейской войны" Иосифа Флавия и "Слово о законе и благодати" Илариона. Чтение и размышление здесь поощряется. Поэтому довольно скоро молодого черноризца возводят в диаконское звание, за ним признают право писать самому…
Чего только не узнаешь, живя в монастыре, с кем не встретишься!
Монашеская братия собралась из разных краев. Родина Феодосия - Курск, Никон бывал в Тьмутаракани. Старец Иеремия, которому около ста лет, может рассказать про князя Владимира и крещение Руси. Несколько монахов провели молодость в княжеских и боярских теремах, участвовали в битвах, а инок Аре-фа - из купцов, в келье прячет богатства: "Дьявол силен!"
Проходят нищие, богомольцы, странники, приносят вести с других концов страны, сказания, песни, легенды…
Слава и влияние монастыря растут. Все чаще в гостях - дружинники, бояре. Заезжает за благословением и князь. На подарки не скупятся: "Приносили ему (Феодосию) нечто малое от имений своих, другие же села давали на попечение…" Боярин Иоанн прислал на трех возах "хлеб, сыр, рыбу, пшено, мед". Несколько выходцев из обители стали игуменами и епископами в разных краях. За двадцать лет до того печерская братия жила бедно; над головой был потолок пещеры. Теперь иное дело. "Нечего предложить братии на ядь", - жалуется однажды келарь. Феодосий распоряжается - сварить пшеницу с медом. "Пшеница с медом" - это уж худшая еда, это уж когда "нечего предложить на ядь".
К вечеру обычно возвращаются монахи, уезжавшие с разными поручениями. Одни продали на рынке соль, добываемую с монастырской земли, Закупили игл, лопат, топоров да заодно услыхали городские новости.
Другие приходят из монастырской деревни с молоком, мясом, овощами. Рассказывают, как по просьбе крестьян "изгоняли из хлевины беса". В этот час в обители много народу, своих и гостей…
Особенно частый гость - старый Ян Вышатич. Ян - важное лицо; сейчас он воевода, тысяцкий в Киеве, но прежде конно и пешно, с мечом и щитом, обошел почти всю страну. Бывал и в южной Тьмутаракани, и в северном Белоозере, служил в Чернигове, воевал у Полоцка. Половецкие набеги и княжеские усобицы знакомы ему не по рассказам: летопись битв рубцами написана на его теле.
На столе - угощение, и вокруг Яна рассаживаются его старые, лучшие друзья - Феодосий, Никон, Иван, Иаков. Где-то тут и молодой Нестор. Все готовы слушать. Ян - прекрасный рассказчик…
Наступает вечер. Время сна. Но и в эти часы не утихают "мирские страсти". Игумен делает обход, прислушиваясь около каждой кельи. "Ежели, подходя к двери, Феодосий слышал молитву замкнутого за ней черноризца, он радовался душой". Но бывало, он слышал, "что в келье сошлись два-три и ведут беседу. Тогда Феодосий ударял рукой в дверь и смущенно удалялся, а на другой день отчитывал провинившихся". Игумен же Никон был позлее, не пренебрегал и палкой.
О чем же шепчутся ночью в полутемных кельях?
Некоторые сплетничают от скуки, особенно молодые, которым не по себе в мрачной тишине. Иные отводят душу, делясь обидами. Монах читает собравшимся письмо от старого монастырского друга, несколько лет назад поставленного в епископы. Все слушают и в то же время улавливают каждое движение за дверью.
"Не приходи в сильное раздражение, - пишет епископ, - не ходи из кельи в келью, возбуждая братию против начальства дерзкими словами. Все это дьявольское наваждение…"
- Хорошо ему поучать! - замечает один из слушателей. - Сытый голодного не разумеет.
- Обождите! - шепчет хозяин письма. - Дальше и об этом сказано: "У меня, грешного, по чину епископа, много городов и сел, и со всей той земли получаю я десятину; но - совесть порукой - поистине говорю тебе, что всю эту славу и честь сменил бы я в прах и работал бы в повиновении игумену святой Печерской лавры…"
В то время, когда постригается в монахи Нестор, рознь среди черноризцев нарастает. Летописец неохотно выносит сор из избы. Однако кое-где истина выступает наружу, и тогда в рассказы о примерных постниках и мучениках вкрапливаются и другие картины.
Феодосий перед кончиной объявляет собравшейся братии, что назначает своим преемником некоего Иакова. Казалось бы, монахи, только что клявшиеся умирающему: "Кого пожелаешь, тот нам и будет отец и игумен и будем слушаться его, как тебя", - казалось бы, эти монахи возрадуются, с восторгом примут нового игумена. Но нет! Иноки вдруг заупрямились: "Иаков постригался не в Печере, а пришел со стороны. Пусть будет кто-либо из своих!" Несколько озадаченный и разгневанный таким поворотом дела, Феодосий предлагает Стефана. О дальнейшем Нестор стыдливо умалчивает. Но из патерика видно, что через 4 года Стефана выгнали из монастыря (по причинам неясным) и посадили игуменом Никона, в ту пору вернувшегося из второго добровольного изгнания…
Гром оружия и половецкий посвист, рассказы о делах давно минувших, былины, речи заезжего гостя - все врывается в Несторову келью мирскими страстями, превращается в мысли, потом - в книги. Сначала появляется "Чтение об убиении Бориса и Глеба", спустя несколько лет - "Житие Феодосия"…
…За поздним часом гимназиста вежливо выпроваживают из Румянцевского музея.
Кстати, о гимназии
Никогда одноклассники не слышали, чтоб Алексей Шахматов смеялся так громко и долго.
Дело в том, что ему дали серебряную медаль.
"Надо, господа, надо, - убеждал директор педагогов. - Не исключено, что он прославится, то есть прославит себя и отечество, и, если мы не отметим его, это не прославит нас…"
- Лелька, за что тебе медаль-то выдали? У тебя ведь троек целый воз!
- Как - за что? Сами же дразнили: "Гениальный мальчик! Гениальный мальчик"! Вот за это самое…
Глава 7. 1100 -1900
Летописцы… может быть, настоящих времен и писать опасались, ибо из того писателям многократно беды приключаются.
В. Н. Татищев
"Выдать студенту 2-го курса историко-филологического факультета Московского университета Шахматову Алексею Александровичу за исследование "О языке новгородских грамот" сто рублей с использованием их для собирания сказок, былин, песен и преданий в Олонецкой губернии…"
От Петрозаводска он едет на лошадях, потом лодкой - по Онежскому озеру. В Заонежье лошадей достать мудрено, и он шагает по чавкающим лесным тропам, сверяя путь со старенькой картой, где в зеленый разлив карельских лесов вкраплены редкие села с диковинными именами, отдающими сказкой и древностью. Гнилой погост, Заболотье, Спасская губа, Медвежье озеро. Студент вышагивает десятки верст от села до села, что-то напевая и постукивая палкой по корявым стволам.
Он представляет себя странником какого-нибудь 1085 или 1420 года (не все ли равно?), который, минуя "дороги прямоезжие", шествует, скажем, из Белоозера в Киев, и пути ему - на месяцы. А на дороге - соловьи-разбойники, богатырские заставы да таинственные мужички-лесовички.
Прямоезжая дорожка заколодела,
Заколодела дорожка, замуравела,
Ай по той ли по дорожке прямоезжоей
На добром коне никто да не проезживал,
Прямоезжею дороженькой пятьсот есть верст,
Ай окольноей дорожкой цела тысяча.
Шахматов вдруг улыбается, вспомнив, что однажды в XII веке два войска искали битвы близ Москвы и заблудились, не отыскав друг друга, а Киевский боярин Василий ехал сквозь вятические леса, "проклиная живот свой и день рождения своего".
Студента в деревнях встречали хорошо. Он был прост и весел. Всех проходящих жители делили на земляков, странников и начальников. Странники - "люди божьи". Странниками были юродивые, писатели, бродяги, студенты.
Он мало расспрашивает, этот студент, больше смотрит и слушает. Тетрадь вытаскивает нехотя, боясь напугать людей. Иногда записывает по памяти позже, после того как песенники уже разойдутся. Когда белой, негаснущей ночью на завалинке лучшие говоруны, бойко подначивая друг друга, заводят сказку или сыплют присловьями, как-то неловко приставать: "Как зовешься?"
И в его академическом отчете вместо принятой полной записи - имени, отчества и фамилии сказителя - иногда значится:
Андрей Тимофеевич, по прозвищу "Кумоха"
Маланья Фокична
Андреевна
Без имени
Старик
Молодая женщина.
Губерния Олонецкая, волость Кондопожская, деревня Верхне-Задняя…
Шахматов сидит у стола в покосившейся, трухлявой избушке. За окном мокрые лесные дали. Хозяйка Степанида Юплиновна Тараева попросила приезжего, человека грамотного, записать письмо к ее сыну:
"А роботать я уж не могу. Стара да недужна. Да роботы худыи, дожди. Так не бёрут люди…"
Кругом было серо, беспросветно: и воздух, и небо, и поле, и эта изба. И вдруг старуха улыбается:
- Полно, добрый человек, слезами моими кормиться. Послушай-ка про дело веселое:
Жил-был Ставер Годинович,
Ён охотник был по городу погуливать,
Ён охотник был шухочек пошучивать,
Его шухочки были да нелехкие,
И не лехкими шутил он шутки грозный,
Кого щелкнул в голову, тот без души лежит,
Кого хлеснул по ноге, так и нога долой,
Кого хватил за руки, так и руки прочь.
За такие дела Владимир князь стольнокиевский посадил Ставра Годиновича в глубокий погреб. Тогда молодая Ставрова жена Василиса Микуловна оделась в мужское платье да собрала дружину.
Свиснула ёна по-змииному,
Крыкнула ёна по-звериному.
Благодаря храбрости и хитрости жены непутевый муж выручен…
А дождик все льет не торопясь, как сто и тысячу лет назад.
Андрей Кумоха тоже ведет запев про Владимира, князя стольнокиевского. Шахматов размышляет: в конце XIX столетия почти у Полярного круга неграмотный старик поет о Киеве да князе Владимире. Тысяча верст да почти тысяча лет!
А Кумоха продолжает:
- Дюка Степановича, богатейшего молодого боярина из Волынь-земли, князь Владимир тоже засадил в земляну тюрьму.
Посылает Микиту Казимирова
Описывать Дюковых животов
Он писал три года,
Он писал три воза
И поехал ко городу ко Киеву.
Окольной дорожкой ехал три года,
Времени стало десять лет.
Приезжает ко князю Владимиру.
- Князь Владимир стольнокиевский,
Продай Киев-город со Черниговом,
Купи бумаги со чернилами,
Тогда ты поезжай
Дюковых животов описывать.
Кумоха слышал это от отца, отец - от дедов. "Сколько же поколений? - прикидывает студент. - Былина о Дюке Степановиче была сложена в первый раз где-нибудь в веке XIII - лет 700, то есть поколений 30 назад…"
Любопытно, что в былинах князю Владимиру достается: Ставер Годинович спасается из заточенья, Дюковы животы князю никак не переписать. А что вот такому Кумохе? Он и десять веков назад посмеивался над князем стольнокиевским. Неграмотного труднее поймать на слове. А если б писал, как Нестор, как другие?.. Что написано пером - не вырубишь топором… А того, кто писал, - не вырубить?..
Почему-то из головы не шло:
Продай Киев-город со Черниговом,
Купи ты бумаги со чернилами…
За окном все хлещет и хлещет дождь. Изба вздрагивает от наскоков черного ветра. Шахматов лежит на полатях в безмолвной горнице. В каких-то странных сочетаниях смутно прорываются видения: пергаменные листы с красными заставками, старый Никифор Шарыпка, черный монах, пишущий летопись, изящные томики Карамзина, черные онежские избы. Во всем этом какая-то связь, тонкая, неуловимая…
Черный монах совсем низко склоняется над листом и выводит:
Продай Киев-город со Черниговом,
Купи ты бумаги со чернилами…
Затем монах поднимает голову, и, конечно, Шахматов узнает Нестора сразу. Собственно говоря, он никогда не видел Несторова портрета, потому что портрета не существовало. И тем не менее это был Нестор…
Студент взволнован: у него так много вопросов; и он волнуется еще сильнее, боясь, что вопросы уйдут и Нестор уйдет- и для науки будет неслыханная потеря…
Волнение пробуждает спящего. Нестор исчез.
Шахматов лежит минуту неподвижно, потом, вздохнув и улыбнувшись, засыпает сном крепким и спокойным.
"Совет вопросов не имеет"
- Господин Шахматов! Как вам известно, совет Московского университета, принимая во внимание ваши значительные академические успехи, считает возможным оставить вас при университете. У нас, собственно, один вопрос: для двух испытательных лекций вы избрали две темы - не слишком ли, как бы это сказать, далекие одна от другой? Нет ли тут некоторого верхоглядства, искусственного стремления вширь? В самом деле: "Об окончании именительного падежа множественного числа имен существительных в русском языке" и рядом: "О составе Повести временных лет"?
- Господин ректор, я вижу глубокую связь этих тем. Язык - живая история. Историю сохраняет язык.
Совет более вопросов не имел.
* * *
- Господин Шахматов, после ваших блестящих вступительных лекций и отличных магистерских экзаменов, мы видим в вас будущее нашей науки. Вам всего 27 лет, но, судя по отзывам профессоров Фортунатова, Ключевского, вы… Впрочем, не буду продолжать. Нам кажется странным и неуместным ваше решение покинуть университет.
- Господин ректор, я ценю ваше внимание. Однако мне было бы тяжело заниматься чистой наукой, в то время как существует и иное поле деятельности. Я принял предложение занять должность земского начальника на родине, в Саратовской губернии.
- А наука?
- Я дал обещание профессору Фортунатову через два года привезти готовую диссертацию. Ближайшие два года я хотел бы провести в деревне… Может, я буду там полезен людям.