Михаил Гершензон
Дедушка Джо
У нас во дворе живет американец. Это маленький седенький старичок, такой маленький, что мне и то будет только по плечико.
А родился он в 1861 году - за десять лет до Парижской коммуны. Попробуйте, посчитайте, сколько ему лет! Уж наверно два раза собьетесь.
А по-моему он вовсе не американец. Если он приехал сюда из Америки больше двадцати лет назад, то это не считается, правда? И по-русски он говорит отлично, только меня называет "Майк" вместо Михаил, а еще говорит "олл райт" вместо "ладно", и курит трубку. Мало ли кто курит трубку! И Шурка научился от него: чуть что - "олл райт" да "олл райт". А мы его зовем дедушкой Джо.
Мы с ним большие друзья.
Он, конечно, нигде не работает и получает пенсию. Когда тепло, весь день сидит во дворе на солнышке и курит и рассказывает нам, как играть в ковбоев и в индейцев. Сам он, один, но улицам ходить боится: конечно, такого слабенького затолкают.
Мы с Шуркой всегда провожаем его, когда он идет на почту получать пенсию. А в годовщину Парижской коммуны он попросил нас, чтобы мы новели его на праздник в Дом ветеранов революции.
Пошли мы. Весь зал был полон старичков. Меньше пятидесяти лет там человек считается вроде как комсомолец. А в президиуме за столом - настоящие парижские коммунары. Не помню, или пять, или шесть их было. Одни, совсем крепкий еще старичок, встал и как начал вспоминать - про стрельбу, про баррикады, как их расстреливали версальцы!
- Мне, - говорит, - в ту пору было пятнадцать лет. Меня, конечно, мать не пускала на улицу, заперла на ключ. Но я вылез в окно на чердак, а оттуда на крышу. Первым делом я побежал искать мою учительницу Луизу Мишель. Я нашел ее на баррикаде. "Тащи скорей патронов!" крикнула она мне.
Дедушка Джо сидел в первом ряду, а мы с Шуркой - на самой задней скамейке, потому что как-то неловко было впереди.
Вечер кончился поздно, а когда мы вышли на улицу, шел сильный дождь.
- Скорее, скорее, вот наш трамвай! - крикнул Шура.
Но дедушка Джо хотел итти пешком.
- Дождик очень теплый, май бой (это значит - "мой мальчик"), мне приятно ходить, вспоминать прошлые дни, - ответил дедушка Джо.
Он совсем промок, пока мы дошли до дома.
- Смотри не простудись, дедушка, тебе и захворать недолго, - сказал я ему на прощанье.
- Ничего, Майк, я здоровый старик, - улыбнулся он. - Со лонг (это значит- "прощайте").
На другой день у нас был совет отряда, и мы поздно вернулись домой, не успели к дедушке забежать. А потом был выходной, солнце грело совсем по-весеннему. Мы играли во дворе.
- Что-то не видно дедушки Джо, - заметил я. - Уж не захворал ли он после дождя?
Мы побежали к нему и постучали в дверь.
Старичок был здоров. Он сидел на полу возле своего американского чемодана и рылся в каких-то бумагах.
- Гуд морнинг, комрэйдс! (Доброго утра, товарищи!) - сказал он, поднимая па нас глаза. - Как поживаете, мои маленькие друзья?
- У нас вчера был совет отряда, - затараторил Шура. - Хотели исключить Сергея, потому что он в клубе украл будильник. А Сережка пришел на совет и принес самодельный автомобиль с пружинным заводом. Как заведешь пружину, автомобиль бежит на пятнадцать метров. Это все-таки изобретение. Некоторые ребята защищали, чтобы его простить, потому что ему, правда, очень нужны были шестеренки, пружины…
Но дедушка Джо не слушал, что говорит Щурка.
А всегда он очень интересовался нашими делами. Он как будто и позабыл, что мы сидим в комнате. Возьмет конверт, вытащит из пего письмо, прочтет, положит обратно. Возьмет газетку, найдет статейку, отчеркнутую красным карандашом, поглядит, поглядит и опять роется в чемодане. И все курит трубку, а глаза у него красные, будто он плакал или дыму наглотался.
Шурке наскучило сидеть без дела.
- Пойдем, Мишка, - сказал он мне.
Но в это время дедушка Джо вытащил со дна чемодана картинку.
- Ну-ка, мальчики, поищите на этой картинке дедушку Джо.
Картинка вырезана была, наверно, из какого-нибудь журнала или газеты. Люди в смешных шляпах шли рядами, а впереди стояли женщины в стародавних нарядах, и одна протягивала мужчине ребенка.
- Ну, где уж тут вас найдешь! - рассмеялся Шурка. - Тут всё здоровенные дяди. А шляпки-то какие! Гляди, Мишка, чисто чугунки.
- Нет, дедушка Джо, - сказал я, - тут ни одного нет похожего. Наверно, это очень старая картинка.
- Старая, это верно, Майк, - улыбнулся дедушка Джо. - Вот смотрите: тут, первый справа, самый край - это ваш дедушка Джо. Это было в тысяча, восемьсот девяностом году, в Первый май.
- В тысяча восемьсот девяностом году! - воскликнул Шурка. - Сорок пять лет назад? Так разве ж тогда были маевки?
- Это был самый первый Первый май, мой мальчик.
Мы повнимательней разглядели картинку. Какой дедушка Джо был тогда высокий и сильный! Наверно, он просто усох от старости.
- А что это за дядька с ребенком?
- Это мой самый хороший приятель, Паркер. Жена пришла прощаться с ним, - она боялась, что полиция начнет стрелять.
- А где он теперь, дедушка Джо?
Старик ничего не ответил, только пожал плечами. Он опять принялся рыться в бумагах. Но теперь уж мы не спускали глаз с его рук. Ему попался клочок красного шелка, на котором написаны были буквы: IWW.
- Это значок "Воббли", - объяснил дедушка. - Так назывался когда-то в Америке революционный рабочий союз.
Потом он вытащил еще одну вырезку из газеты, затертую, желтую. На ней был очень страшный рисунок: четыре арестанта в халатах стоят под виселицей, и около каждого болтается петля.
- Что это, дедушка?
- Это вот - Спайс, это Фишер и Энгель, а этот… Как его звали?..
Дедушка долго тер лоб, потом сказал:
- Не помню, мальчики, нипочем не вспомню. И вот смотрите, как это обидно, май бойс (мои мальчики). Рядом на заводе стояли, кусок хлеба делили, а я забыл, все забыл, олд фул! (Олдфул - это значит "старый дурень"; так всегда бранил себя дедушка, когда очень на себя разозлится.)
Я хотел спросить, за что их казнили, да побоялся, что дедушка и это забыл. Но Шурка не удержался.
- А за что их повесили, дедушка Джо?
- За бомбу. Только это неправда, мальчики, они не бросили бомбу. Они просто шли, как я, как другой на Первый май.
- В тысяча восемьсот девяностом году?
- Нет, кажется, это было раньше…
Дедушка наморщил лоб и сел, прикрыв ладонями глаза. Он сидел так долго-долго, и вдруг я увидел, что у него между пальцами вытекла слезинка.
- Дедушка, а дедушка Джо! - окликнул я его. И он отнял руки от лица. Слезы текли у него по морщинкам, он горько кивал головой.
- Все забыл, все забыл! Кусочки помню: у Мак-Кормик забастовка, Хеймаркетсквер, бомба, Первый май… Когда это было, первый Первый май, - потом или раньше? Спайс, Фишер и Энгель, а как его звали, четвертого? Все забыл, все забыл, олд фул!
Он положил мне руку на плечо.
- Так-то, Майк. Слышал, как коммунары? Всякую минутку помнят. Почему я не помню, один туман в старой голове? Надо дедушке Джо умирать. Никуда пе годится. Спайс, Фишер, Энгель… Как его звали? Вместе работали у Мак-Кормик. Питерс - не Питерс, Адамс - не Адамс. Ларсон? Нет, и не Ларсон.
Он снова уткнулся лицом в ладони и замолчал. Мы потихоньку вышли из комнаты.
С этого для дедушка Джо совсем переменился. То бывало смеется, поет вместе с нами "Приамурских партизан". А сейчас совсем загрустил. Сидит во дворе на лавочке и молчит. Уставится на какую-нибудь жестянку, склянку и не шевелится. И нас не замечает. Только раз вечером, - я помогал ему встать, потому что у него нога затекла, - он говорит мне снова:
- Скоро будешь говорить мне "прощай", Майк. Если старый человек потерял память, то надо в гроб. Старый человек каждый день всю старую жизнь живет. Если забыл - скучно, совсем нельзя жить, май бой. Скоро будет умирать дедушка Джо.
Шурка нашел в газетном киоске целый ворох американских газет. Мы выпросили дома денег и притащили газеты дедушке Джо. Потихоньку, чтобы он не заметил, мы прокрались к нему в комнату и положили сверток на стол. На другое утро он вышел во двор с американской газетой.
- Спасибо, мальчики, - улыбнулся он нам. - Дедушка Джо очень рад. Очень рад, хороший подарок. Спасибо, май бойс.
Он развернул газету и принялся читать. Через полчаса Шурка стукнул мне в окно. Я выбежал во двор.
Дедушка Джо сидел неподвижно, глядя все на одну и ту же строчку.
- Он не читает, - шепнул мне Шурка. - Так просто сидит.
У нас не было запятив в школе, потому что пас распустили до первого апреля. Но я знал, что Степан Петрович, который преподавал нам обществоведение, никуда не уехал на эти дни.
- Погоди, - сказал я Шурке. - Я придумал одну штуку. - И побежал к Степану Петровичу.
Он очень удивился, когда я рассказал ему, в чем дело.
- Так, так, - сказал он. - Значит, тебе нужны книги, в которых можно найти про первое Первое мая. Придется полезть в историю рабочего движения в Америке.
Он порылся на полке, потом раскрыл диван, битком набитый книгами.