– "Неделя бедноты". У буржуев золото и другие лишние драгоценности забирают. Идём скорее, наша-то на стенку от страха лезет, боится за свой каракуль…
Марийка бросила книгу и побежала вслед за матерью.
Столовую тускло освещала коптилка.
Елена Матвеевна и доктор вынимали из буфета серебро, заворачивали его в салфетки и чулки. Из раскрытых дверей детской слышался плач Лоры.
– Мама, мне страшно, зажги огонь!…
– Марийка, сходи к Лоре, разве ты не слышишь, что она плачет! – прикрикнула Елена Матвеевна.
Марийка вошла в тёмную детскую. Протянув руки вперёд и зажмурив глаза, она ощупью стала пробираться к Лориной кровати.
– Кто здесь? – спросила Лора.
– Это я, Марийка.
– Поди сюда, мне страшно.
Прижавшись друг к другу, девочки сидели на кровати. Марийка поджала ноги под себя – ей казалось, что на полу что-то шевелится и шуршит.
– Лора, ты слышишь, как на полу кто-то копошится? Кто бы это был?
– Не знаю. А вдруг кто-нибудь забрался сюда в темноте? Ну нет, это, наверно, кот.
Сквозь незатворенные двери было видно, как в соседней комнате Поля и Катерина связывали бельё в узлы и передвигали зачем-то буфет. Огромные тени шевелились на стенках. Доктор вошёл в столовую из передней и сказал:
– Сейчас будут здесь. Они уже у Сутницкого. Забрали все драгоценности и персидский ковёр.
– О господи, что с нами будет? – заплакала Елена Матвеевна. – Куда же мне спрятать каракулевый сак?
Доктор наклонился и что-то зашептал ей на ухо.
– Куда? – переспросила Елена Матвеевна, не расслышав.
Доктор опять зашептал ей на ухо.
– Верно, верно, – сказала Елена Матвеевна! и вдруг крикнула громко: – Марийка, поди-ка сюда!
Марийка спрыгнула с Лориной кровати и подошла к дверям.
– Слушай, девочка, – сказал доктор очень тихо, – ты должна раздеться, лечь в постель и притвориться, что спишь. Поняла?
– А зачем?
– Нужно…
Докторша вынула из шкафа свой сак и понесла его на кухню. Доктор шёл впереди, освещая дорогу коптилкой "Юпитер", которая была сделана из железной трубочки. Над трубочкой колыхалось четыре язычка пламени.
Елена Матвеевна прошла за занавеску и положила свой сак под слежавшийся тощий тюфячок. Марийка быстро разделась и легла в постель, Она слышала, как у дверей позвонили. Кто-то отворил, и в переднюю, топая сапогами, вошло несколько человек. Все они прошли в столовую.
"Сейчас придут сюда", – подумала Марийка и, просунув руку под тоненький тюфячок, пощупала, там ли каракулевый сак. Он лежал на месте. Марийка провела рукой по мелким завиткам шелковистого меха. Прошло минут десять, а в кухню никто не приходил.
"Что там делается? – подумала Марийка. – Пойду тихонечко, погляжу…"
Она спрыгнула с кровати и в одной рубашке" на цыпочках пробралась в тёмный коридор. Отсюда было видно всё, что происходит в столовой.
По-прежнему на рояле тускло мерцала коптилка. Возле стола стояли трое: матрос в бескозырке, высокий бородатый человек в расстёгнутой шинели и молодая девушка в меховой шапке.
Бородатый разглядывал документы доктора и, улыбаясь, говорил:
– Так что простите за беспокойство. У трудящейся интеллигенции мы ничего не берём… Мы изымаем ценности только у капиталистов, чтобы использовать их на благо революции.
– Пожалуйста, пожалуйста, – говорил доктор таким тоном, точно просил, чтоб и у него что-нибудь взяли.
А докторша растерянно топталась возле стола и повторяла:
– Садитесь, господа. Почему вы стоите?…
Через минуту ночные гости ушли. Марийка слышала, как доктор, закрыв за ними дверь, сказал жене:
– Ну, что я тебе говорил? Напрасно только панику подняла…
– А всё-таки пусть мой сак лежит на кухне до утра, – заметила Елена Матвеевна.
Марийка побежала в кухню и юркнула в постель. Лежать на каракулевом саке было мягко и удобно. Она сразу же заснула.
Часов в семь Поля ушла на рынок поискать какой-нибудь провизии. Марийка поднялась вскоре после её ухода, вымыла пол на кухне и наколола лучинок для самовара. Поля всё не возвращалась; Марийке надоело её ждать. Она прилегла, не раздеваясь, на кровать и заснула. Сквозь сон она почувствовала, что кто-то трясёт её за плечо. Возле кровати стояла докторша.
– Вставай! Вот разоспалась среди бела дня! Вставай! Я забираю сак. Довольно его мять…
Марийка села, протирая глаза. Ей вдруг стало обидно до слёз. "Довольно мять"!… А кто их просил подкладывать нам под тюфячок свои каракули!…"
– Не встану, – сказала Марийка упрямо. – Ишь, какие умные! То ложись, то вставай. Спать хочу.
Она улеглась на постель и повернулась лицом к стенке.
– Да ты с ума сошла! – закричала докторша. – Противная девчонка! Хамка! Как ты смеешь! Подожди, мать вернётся, она тебе покажет, как дерзости говорить!
Докторша выбежала, хлопнув дверью. Марийка лежала на кровати, немного напуганная своей храбростью.
Потом она встала, убрала кровать и присела на край табуретки. Ей было страшно.
Скоро вернулась Поля. Она получила больничный паёк – полную корзину селёдок и махорки.
– Ну, еле живая дотащила, – сказала она, отдуваясь. – Завтра ещё четыре буханки хлеба дадут…
Не раздеваясь, она понесла в комнаты корзину, чтобы показать Елене Матвеевне селёдки.
Марийка сидела ни жива ни мертва. Через минуту Поля вбежала в кухню. Платок у неё съехал набок, она была красная и тяжело дышала.
– Ах ты паршивка!… Грубости говоришь! С места из-за тебя гонют…
Марийка молчала. Она стиснула зубы, закрыла глаза и стойко переносила сыпавшиеся на неё оплеухи. Потом Поля, как была в жакетке, присела к столу и заплакала.
Марийка стояла позади и исподлобья смотрела на широкие вздрагивающие плечи матери.
– Мам, – сказала она, подойдя к Поле, и погладила её по волосам, – мам, ну чего ты плачешь?…
Поля вдруг обняла Марийку, положила ей на плечо свою большую голову, и они обе заплакали вместе.
Целый день Поля ждала, что на кухню придёт Елена Матвеевна и даст ей расчёт. Наконец, поздно вечером, докторша позвала Полю в спальню и сказала, что она пока не станет отказывать ей от места, но Марийке строго запрещает входить в комнаты и разговаривать с Лорой.
ОРДЕР
Марийка долго не могла привыкнуть к тому, что теперь ей нельзя входить в комнаты. То ей понадобится взять в буфете уксус – она добежит до дверей столовой, вспомнит, что ей нельзя туда входить, и медленно пойдёт обратно; то, услышав в коридоре Лорины шаги, бросится к ней навстречу, а потом увидит надутое лицо Лоры и побежит в ванную, будто бы ей надо умыться.
Да и в кухне Марийка теперь уже не чувствовала себя так свободно, как раньше. Мать ходила все дни злая, гремела кастрюлями и ругалась с Катериной.
Катерина шипела на Марийку – всё было не по ней: и ножи плохо вычищены, и снегу Марийка натаскала в кухню, и башмаками она так стучит, что слышно в кабинете у доктора.
Поджав тонкие губы, вокруг которых уже появились морщины, она посматривала на Марийку, качала головой и ворчала себе под нос:
– Вырастили на свою голову грубиянку бесстыжую…
– Да хватит тебе шипеть! У-у, змея подколодная! – кричала Поля. – А ты что тут, Марийка, топчешься? Беги гулять!…
Получив от матери затрещину, Марийка раздетая выскакивала во двор и бежала к Стэлле или к Вере. У Стэллы она сидела недолго, потому что стеснялась Патапуфа. Цирк сейчас был закрыт, и Патапуф целые дни читал, лёжа на кровати, или играл на флейте.
В подвале у печника было накурено и шумно. К председателю домкома Полуцыгану приходили жильцы за какими-то справками, ругались, о чём-то спорили, обсуждали, кого из подвальных весной будут переселять в верхние этажи.
Каждый раз Марийка узнавала в подвале какую-нибудь интересную новость. Рассказывали, что забрали у Тараканихи её переплётную и писчебумажный магазин, и теперь переплётной заведует Лука Ефимович Тюфяков. Ещё говорили, что ночью кто-то видел полковника Шамборското, переодетого простым мужиком.
Один раз Сенька рассказал, что он слышал, будто большевики будут раздавать рабочим ребятам все игрушки из игрушечных магазинов.
Назавтра чуть свет Марийка, Машка и Вера побежали на Казачью улицу, или улицу Свободы, как она теперь называлась. Они долго стояли возле запертых дверей магазина "Детский рай". Окно было закрыто железной шторой, а дверь на замке. Девочки простояли около часу возле магазина и вернулись ни с чем, ругая Сеньку, который их обманул.
Так шли дни за днями. Поля уже начала успокаиваться и думала, что докторша скоро простит Марийку и позволит ей ходить в комнаты.
Но вот в один из январских дней, после большой стирки, доктор вошёл в кухню, завешанную мокрым бельём. Он сказал Поле, что, к сожалению, не может больше держать двух служанок, и протянул ей листок, где было написано: "Пелагея Ивановна Внукова честно и добросовестно прослужила у доктора Мануйлова в кухарках пять лет и ни в чём дурном не замечена".
Всю ночь Поля не могла заснуть. Она вздыхала, ворочалась на кровати, несколько раз вставала и пила воду из-под крана.
Марийке тоже плохо спалось. Она всё думала о том, куда они теперь с матерью поступят и какая им попадётся хозяйка.
Утром Поля сложила в сундук все свои фартуки и юбки, а сверху привязала одеяло и подушку.
– Никуда не уходи, береги вещи, – сказала она Марийке, – я схожу к Максимовне узнать насчёт места.
Марийка оделась и собралась было, как всегда, чистить хозяйские ботинки, но их почему-то с вечера не выставили. Тогда она взяла синий стеклянный кувшин, который не влезал в сундук, и принялась, от нечего делать, мыть его.
Пришла Катерина, растопила плиту и начала жарить на завтрак оладьи.
Марийка хотела было помочь ей натаскать дров, но Катерина так сердито посмотрела на неё и так ехидно поджала губы, что Марийке даже страшно стало. Она села на сундук с вещами и просидела на нём с кувшином в руках до самого прихода Поли.
Вечером Поля с Марийкой перенесли к Максимовне свой сундук и остались у ней ночевать – Шамборщиха с Вандой куда-то уехали, ив квартире, кроме Максимовны, не было ни души.
Марийка на цыпочках прошлась по пустым комнатам и заглянула в гостиную. Ей сразу вспомнились именины Ванды. Вон у того стола ей пришлось сказать Шамборскому: "комман ву портрет". Теперь в гостиной было холодно, тихо. Люстры и картины были завешены марлей.
В кухне Максимовна угощала Полю чаем с коржиками, жаренными на конопляном масле.
– Ох, нелегко тебе будет, Пелагея, сыскать место! – говорила она, покачивая головой. – Время тяжёлое, голодное, кто теперь прислугу возьмёт, да ещё с девчонкой. Самим жрать нечего…
– Схожу завтра к Саше, – сказала Поля, – может, он что посоветует.
– Что ж, сходи. Он парень толковый, да и в силу теперь вошёл. У большевиков в Совете, говорят, служит.
Переночевав у Максимовны, Поля с Марийкой отправились к Сашё-переплётчику. Больше они не знали никого, к кому можно было бы сходить посоветоваться.
– Ох ты, горечко! – вздыхала Поля. – Откуда такая напасть!
Ещё только вчера она спокойно стояла у плиты и жарила доктору блинчики, а сегодня даже неизвестно, где ей с Марийкой придётся ночевать.
Совет помещался в особняке богатого караима Шабада.
Каменный светло-коричневый дом был украшен лепными гирляндами цветов и фруктов. Две каменные женщины с толстыми шеями поддерживали затылками балкон. На балконе теперь стоял часовой с винтовкой в руках.
Поля потянула тяжёлую резную дверь. У входа, возле перил широкой мраморной лестницы, стоял огромный медведь. В вытянутых передних лапах он держал поднос.
– Мама, медведь… – зашептала Марийка. – Он, верно, учёный…
– Это чучело, – сказала Поля.
Они поднялись по ступенькам, застланным ковром, и вошли в коридор. В конце коридора, заваленного ящиками и мешками, на кожаном диване сидело несколько красногвардейцев. Они читали какую-то записку и смеялись. Из соседней комнаты доносились цоканье пишущей машинки, и чей-то хриплый голос, надрываясь, орал: "Алло! Станция Пятихатки! Алло!"
– Вам кого нужно? – спросил один из красногвардейцев у Поли.
Поля сказала.
– Он здесь, сейчас поищу.
Красногвардеец пошёл в глубь коридора.
Через минуту вышел Саша. На нём была надета старая солдатская шинель, через плечо висел наган.
– Вот не ждал гостей! – сказал Саша. – Здравствуйте, Пелагея Ивановна. Кучерявая, здравствуй…
– Мы на минутку забежали, – сказала Поля.
– А что случилось?
– От места отказали.
– Ну, а где же вы теперь будете жить?
– Сегодня у Максимовны ещё переночуем, а завтра хоть на улицу иди. Максимовна ведь тоже у чужих людей живёт. Вот и пришла я к тебе, Сашенька, за советом. Сам знаешь, у нас, кроме тебя, никого нет… Печник Полуцыган вчера рассказывал, будто рабочих с Культяповки переселяют в барские дома. Может, и нам с Марийкой хоть чуланчик какой-нибудь дали бы?…
– Зачем же чуланчик? – сказал Саша. – Дадут вам хорошую комнату. Поступите, Пелагея Ивановна, на работу и заживёте с Марийкой по-новому. Верно говорю, кучерявая?
– Верно, – вздохнула Марийка.
– Ну, идём.
Саша повёл их куда-то по коридору.
– Товарищ Пахоменко, можно тебя на минутку? – остановил он какого-то парня с забинтованной головой.
Тот оглянулся и, сдвинув с уха повязку, внимательно выслушал Сашу.
Поля с Марийкой стояли молча и ждали. Пахоменко повернулся к Поле:
– А где вы раньше жили, гражданка?
– У людей жила. Пять лет без одного месяца у доктора Мануйлова прослужила, а вчера выгнали нас с дочкой прямо на улицу. Пришли вас просить, может, дадите нам хоть каморочку какую-нибудь.
– А вот сейчас посмотрим, – сказал Пахоменко, – идёмте.
Они вошли в комнату, где цокала пишущая машинка. Там толпилось множество народу, входили и выходили красногвардейцы, какая-то старуха в бархатной шубе и в валенках плакала и топталась у всех под ногами. В углу сидела женщина в тулупе. Она развешивала на маленьких весах пайки и тут же раздавала их красногвардейцам, которые рассовывали сахар и табак по карманам.
Пахоменко подошёл к письменному столу, вытащил из ящика тетрадь и стал её перелистывать. Марийка стояла, вцепившись в рукав Саши-переплётчика. Она боялась, что он уйдёт, и тогда они не получат комнаты, о которой он говорил.
– Понимаешь, какая история, – говорил Пахоменко, тыкая пальцем в тетрадь, – с комнатами у нас, гражданка, сейчас туговато. Вчера переселили из Культяповки восемнадцать рабочих семей да пять семейств с лесопилки…
– А что, Пелагея Ивановна, если вам у доктора, у Григория Иваныча, поселиться? – перебил Пахоменко Саша.
– Что ты, Сашенька, разве можно! – испугалась Поля.
– Верно! – воскликнул Пахоменко. – Как же это я про докторскую квартиру не подумал! Там вас и поселим. Сколько у них комнат?
– Шесть комнат да кухня.
– А сколько людей живёт?
– Три человека семьи и ещё горничная.
– Выходит, на каждого человека по две комнаты. Просторно живут. Сейчас напишу вам ордер.
– Да как же это, Сашенька, – сказала Поля, обернувшись к переплётчику, – разве можно нам у доктора комнату отбирать? Елена Матвеевна нас со света сживёт.
– Ничего, Пелагея Ивановна, они вам не сделают. Пожили вы на кухне – хватит с вас.
Пахоменко подписал маленькую голубую бумажку и протянул её Поле.
– Вот вам ордер, идите и занимайте у доктора комнату, какую захотите. А чтобы не было волынки, с вами пойдёт вот этот товарищ красногвардеец.
– Да как же я доктору в глаза посмотрю… – начала было Поля.
– Ну, Пелагея Ивановна, выбирайте: либо вам занять комнату у доктора, либо с ребёнком на улице ночевать.
– Ладно уж, – махнула Поля рукой. – Идёмте.
НА НОВОСЕЛЬЕ
Поля с Марийкой пошли впереди. Вслед за ними шагал вооружённый красногвардеец.
Вот дом Сутницкого. Сенька и Машка бегают по двору на деревянных коньках-самокатках.
– Гляди! – закричала Машка. – Докторская Поля с Марийкой арестованные идут!…
– Здесь, что ли? – спросил красногвардеец, входя в парадный подъезд.
– Здесь-то здесь, – нерешительно сказала Поля, – только лучше бы с чёрного хода пойти. У нас только вчера полы натёрли, наследим…
Красногвардеец повернул голову, взглянул на Полю и, не сказав "и слова, начал подниматься по лестнице.
Остановившись возле дверей доктора Мануйлова, он что есть силы три раза подряд дёрнул звонок. У Марийки от страха даже мурашки по спине забегали.