Повесть Юлии Кузнецовой "Выдуманный Жучок" - лауреат Национальной детской литературной премии "Заветная мечта-2009" - посвящена жизни детей, страдающих от тяжелых заболеваний. Действие происходит в больнице, где юные герои живут и взрослеют. Играют и придумывают сказки, как и их здоровые ровесники. Учатся сочувствовать, понимать, бороться и побеждать. Больничная жизнь делает их сильнее. "И я верю, - пишет автор, - что когда они выйдут, все жизненные трудности покажутся им пустяками".
Для среднего и старшего школьного возраста.
Содержание:
-
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1
-
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 8
-
Послесловие 21
-
Библиотека "Наш ковчег" 21
-
Примечания 21
Книга издана при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы "Культура России".
Библиотека "Наш ковчег: детям и подросткам" основана в 2006 г.
лауреат премии "Заветная мечта-2009" (рукопись "Выдуманный Жучок"),
финалист премии "Заветная мечта-2008" (в номинации "Лучший детектив"),
печаталась в журнале "Кукумбер", газете "Библиотека в школе", в интернет-журнале "Жёлтая гусеница".
Закончила филологический факультет МГУ, работала гидом-переводчиком, копирайтером, преподавателем иностранных языков, организовала на базе детского центра театральную студию на английском языке "Окошко радости".
Замужем, растит двоих детей.
У меня нет шунта, как у главной героини этой книги. У меня нет и рака, как у других героев. Но я очень долго лежала в детской больнице. И вокруг меня происходили истории. Они были разными, и будничными, и невероятными, почти волшебными. Сейчас, когда больница "вышла" из меня, и я могу посмотреть на эти истории со стороны, я понимаю - рассказать об их героях необходимо. Я изменила имена, но суть рассказов о детях в больнице осталась такой, какой была. Эти дети живут, борются, выживают, взрослеют. Больничная жизнь делает их сильнее. Кажется, что они слабы, поскольку целыми днями лежат под капельницами без свежего воздуха и витаминов и смотрят на светло-зелёные стены. Но больничная жизнь закалила их. И я верю, что, когда они выйдут, все жизненные трудности покажутся им пустяками.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Обо мне
Привет, меня зовут Таша, мне тринадцать лет. Я обычная девчонка, которая учится в самой обычной московской школе. У меня есть две подруги, пара мальчишек-друзей, с которыми мы ходим на дополнительную информатику, младшая сестрёнка, с которой я (иногда! редко-редко!) наряжаю кукол "Братц" и собака-боксёр, которая не даёт мне спать даже в самую мерзкую погоду. Об этом знают все. А вот о том, что у меня есть шунт, знают только папа с мамой. Даже сестрёнке пока не говорили.
На самом деле в шунте ничего страшного нет. Шунт - это обычный проводок, на конце которого стоит маленький насос. Этот насос вставлен в мою голову. Он помогает работе мозга. У всех в мозгах есть жидкость. И ещё есть такие штуки, которые эту жидкость всасывают. А когда я родилась, мои штуки для всасывания повредились. И мне поставили шунт-насос. К нему прикреплён проводок, который проходит в мой живот под кожей от головы до пупка. Как будто лишняя артерия. Я его даже не чувствую. А в животе лишняя жидкость всасывается. Мозг работает, и я могу нормально жить.
Только с шунтом вот какое дело. Я расту. И его надо менять каждые три-четыре года. Пока я не вырасту совсем. Поэтому каждые несколько лет мы с мамой ложимся в нейрохирургическое отделение, на повторную операцию. Операция несложная, шунт вытаскивают через отверстие возле уха и вставляют новый. И после операции не больно. Только кожа за ухом чешется. Главное после операции - побыстрее встать, начать ходить, есть и пить. А ещё, знаете, какое самое главное дело после операции? Улыбнуться. Я серьёзно! Если ты не можешь улыбнуться - лишняя жидкость давит на мозг. А если можешь - шунт работает, ничего ему не мешает.
Я уже пять раз лежала в нейрохирургии. В два месяца, конечно, ничего не помнишь. В три года - тоже не особенно соображаешь, что с тобой делают. А вот в шесть лет становится страшно. Только что вроде узнаёшь, что люди умирают. И тут тебе говорят: "На операцию!" И ты думаешь: "А вдруг врачи отвернутся и не заметят, что из тебя вся кровь вылилась? И ты умрёшь". В девять ты понимаешь: это глупость. Но зато начинает точить зависть. Почему ни у кого из одноклассников нет шунта, только у тебя есть? Почему тебе приходится с ним мучиться, терпеть больничную жизнь, послеоперационные уколы? Чем ты виноват?
А в двенадцать-тринадцать начинает хотеться всем рассказать о своём шунте по секрету. Чтобы все испугались. Чтобы все поняли: ты герой, раз всё это терпишь.
Говорят, привыкаешь только в пятнадцать, но я привыкла уже. Мне пришлось пораньше: у меня мама - как ребёнок. Мне приходится её поддерживать. Ей очень тяжело. И условия очень тяжёлые, и переживать за меня нелегко. А вдруг я подхвачу инфекцию? Или шунт на этот раз не приживётся?
Поэтому я никому не завидую и никому не хочу рассказывать свой секрет. Я такой родилась, и такой буду всю жизнь. Зато благодаря шунту я живу нормальной жизнью. Я занимаюсь спортом, хожу в кино, и никто не знает, что не будь волшебного проводка, я бы не выжила. Многим тяжелее. Например, у некоторых ребят, которые лежат со мной в нейрохирургии, рак. Они могут и не выжить. А теми, кто борется и не сдаётся, я восхищаюсь. Потому что не знаю, справилась бы я сама или нет, не будь у меня маленького помощника, которого я выдумала себе в марте прошлого года, когда мы в очередной раз приехали с мамой в больницу менять шунт. Я назвала его Выдуманный Жучок.
Как появился Жучок
Уколы в больнице бывают двух видов - до операции и после операции. Вопрос: какие хуже? Ещё вопрос: хуже тебе или маме?
Маме хуже от уколов до операции. Операция - дело непонятное. Всё зависит от врача, Бога или случая, во что больше веришь. Маме хочется верить во всё сразу, но не получается, и ей страшно даже от укола перед операцией.
Тебе от этого укола не страшно. Наоборот - сонно. И "всёравночно". А вот послеоперационные уколы… Хуже нет. Они бывают каждый день, в одно и то же время. Даже если бомба прилетит и упадёт на больницу. Даже если подсыпать всем снотворного в больничный плов из мягкого риса и костей. Всё равно, вылезут из-под обломков, проснутся и сделают больно. Так, что во всём организме больно. Даже волосам. А потом ещё то, чем укололи, будет жечься под кожей.
Самое гадкое - что все врут. Говорят: "Это не больно". И ещё: "Как комарик укусит". У них на даче, наверное, саблезубые комарики водятся.
И вот с утра думаешь: "Скоро укол". А после укола думаешь: "Завтра опять". И нет никакого способа избежать укола. Лежишь, как дурак, со спущенными штанами, а тебя уже трут чем-то холодным, гадким, чтобы потом - чик!
- Ай!
Я увидела жука. Быстро проморгала слёзы. Но он всё равно полз по бледно-зелёной стенке.
- Щиплет? - спросила медсестра.
- Не знаю, - ответила я, уселась на кровати и принялась искать жука.
Но его не было.
- Это пух от одеяла был, - сказала мама, - ляг и укройся. Щипало сильно?
- Не помню. Это не пух, а жучок!
- В больнице? Я тебя умоляю. Тут стерильность. Даже мыло обычное тут не мыло, а среда для размножения бактерий.
- Он полз по стенке.
- Не придумывай!
- Полз вверх, к окну!
- Я с тобой больше не могу. Мне надо покурить. Лежи, не шевелись. Пусть лекарство рассасывается.
Мама ушла. Я взяла её мобильник, проверила, нет ли эсэмэски от папы. Эсэмэски не было. Я посмотрела в окно. Интересно, в воздухе уже пахнет весной или ещё слишком холодно?
- Скучно? - спросил жучок.
Он приполз на подушку и сидел, спокойно пошевеливая усиками.
- Ты настоящий?
- А ты?
- Не знаю. Ты умеешь разговаривать?
- Я всё умею. И разговаривать, и видеть, и слышать. Хочешь, расскажу, что я видел на улице?
- Только не ври. Ненавижу враньё.
- Ладно. Весной на улице ещё не пахнет, но жучки, как можешь догадаться, уже выползли. И кошки начинают сходить с ума и вопить от любви. Все, кроме одноухого чёрного котёнка. Он вопит не от любви, а от голода. Он живёт в нашем дворе, под заброшенными "Жигулями". У него на хвосте три белых пятнышка, как азбука Морзе. Каждый день он плачет от голода. Но еда в больнице - это среда для размножения опасных бактерий. Поэтому наша повариха вынесла ему не мягкий рис с костями, остатки которого она отправила на кухню для ликвидации, а крышечки от йогурта. Он ими захрустел.
- Не ври!
- Ты когда-нибудь плакала от голода?
- Нет, только от уколов.
- Не знаю, как насчёт тебя, но котёнок - точно настоящий.
Я думаю пару секунд, потом беру мобильник и пишу папе эсэмэс: "Привези килограмм варёной колбасы".
- Проголодалась? - обрадовалась мама, принеся мне вечером передачу от папы.
- Нет. Ты перед сном пойдёшь курить? Тогда возьми эту колбасу, почисть, порежь и отдай одноухому чёрному котёнку, который живёт во дворе и плачет от голода. Только не перепутай его ни с кем: у него на хвосте три белых пятнышка, как азбука Морзе.
Ночью мама забирается ко мне в кровать - лишних коек нет, а спать на стуле не очень удобно. От неё пахнет сигаретами, но главное - мамой.
- Откуда ты узнала про азбуку Морзе? - спрашивает мама.
Она выдыхает слова, как дым от сигарет.
- Знаешь, - говорю я, - ты, наверное, права. Это был Выдуманный Жучок. Но от этого он ещё больше настоящий. А ещё знаешь что? Я никогда больше не буду плакать от уколов.
Про зависть
Послали нас с мамой на УЗИ. Надо подняться этажом выше, в отделение общей хирургии.
Тамошние дети - здоровые слонята по сравнению с нами, нейрохирургическими. Особенно с теми, кто худой от химиотерапии. Они носятся по коридору, прихрамывая или поддерживая забинтованные руки, катаются по очереди в инвалидных колясках и хохочут над гипсами. У нас в отделении никто не хохочет над проводками, которые из головы торчат или над капельницами с химией. Ещё у этих есть игровая комната, с карандашами и телевизором, и куча свободного места, чтобы в прятки играть. А мы даже спим с мамами, потому что коек не хватает.
А они всё равно нам завидуют, потому что мы с мамами лежим, а они - без. У них и игровая потому, что они без мам, и чем занять себя, не знают.
В коридоре мама вдруг меня придерживает и шепчет:
- Подождём!
- Нам же сказали - в двенадцать.
- Там всё равно очередь.
Мама разворачивается к лестнице. Я заглядываю в общее. У кабинета УЗИ сидит, заложив нога за ногу, девочка из наших, нейрохирургических. Крутит "йо-йо". Всё круглое и гладкое - и "йо-йо", и коленка, торчащая из-под халата, и девочкина голова, не прикрытая платком.
Я поворачиваюсь к маме:
- Ты лежишь тут со мной с двух месяцев, когда поставили первый шунт. И всё ещё думаешь, что раком можно заразиться?
- Я не её боюсь, а её мамы.
- Почему?
- Она нам завидует. У нас-то всего лишь шунт…
Мимо нас с гиканьем проносятся "слонята" из общего. Они играют в автобус из двух инвалидных колясок.
- Если ты завидуешь им, - говорю я, кивая на "слонят", - это не значит, что все завидуют тебе.
- Тебе не понять, ты не мама.
- Мама - это кто? Чёрствая завистливая кракозябра?
Я чувствую, что секунда - и взорвусь. Но тут замечаю - по стене ползёт Выдуманный Жучок. Я иду за ним. Он ползёт прямо к кабинету УЗИ, а потом перелезает по полу к креслам и устраивается на ручке того, в котором сидит девочка с "йо-йо". Мама с несчастным видом плетётся сзади. Я сажусь рядом с девочкой и замечаю, что её мама почему-то гордо вздёргивает нос.
Мы молча сидим и ждём.
- Началось? - спрашивает Жучок.
- Ага, - киваю я.
Это мы о моём дурацком характере. Только что я спорила с мамой, а теперь сижу рядом с лысой худой девочкой и понимаю: мама права. Они и правда завидуют. И думают, что мы их жалеем. И показывают, что наша дурацкая жалость им не нужна.
- Плюнь, - предлагает Жучок, - ты вон сюда посмотри.
Он осторожно переползает к девочке на рукав халата. Я слежу за ним и вдруг вижу - из халата торчит брелок. И не просто брелок - связанный из ниток крошечный Майк Вазовски! Герой моего любимого мультика, "Корпорация Монстров"! Я разглядываю Майка во все глаза. Девочка вдруг поворачивается ко мне и спрашивает:
- А что у тебя?
Странно, дети не спрашивают о диагнозе. Это любимая тема разговоров мамаш.
- Просто шунт, - пожимаю я плечами, но тут же, спохватываясь, вспоминаю об их зависти, - но нужно каждые четыре года ложиться, чтобы его меняли.
Мне ложиться каждые четыре недели, - отмахивается девочка, - я спрашиваю, что у тебя на DVD.
Она показывает на DVD-плеер, который сжимает в руках моя мама.
- "Мой сосед Тоторо", "Новые приключения Красной Шапочки", "Мадагаскар", - радостно перечисляю я, - хочешь дам посмотреть? А ты мне дашь поиграть…
- Ничего нам от вас не надо, - обрывает меня мама девочки и тянет дочь за руку, - вставай, наша очередь.
Во взгляде моей мамы ясно читается: "я-тебе-го-ворила". Но я думаю о Майке Вазовски. Меня поражает догадка: может, она сама его связала?! Это было бы круто, очень круто.
Они выходят минут через двадцать. У девочки лицо недоумевающее, у мамы - испуганное.
- Что мне, правда, лучше? - спрашивает девочка.
- Тише, Анька, не сглазь! - шипит её мать и тащит вниз, к нам.
Моя мама берёт меня за руку. У неё ледяная рука.
- Надо было выкурить сигарету, - вздыхает она.
Жучок кивает: он знает, какие слабые нервы у моей мамы. А узист не знает: он говорит, что ничего хорошего в моей голове не видит.
Мама зеленеет.
- И плохого тоже, - запоздало добавляет узист, - и вообще, она у вас худенькая такая. Вот перед вами девочка была. Она потолще вашей, хотя и после химии. Всё дело в белковых коктейлях.
Я давно заметила - в больнице всё наоборот. Врачи любят давать советы, как нас кормить. Медсёстры и нянечки - как лечить. А дети утешают мам, а не наоборот.
- За что мне это? - чуть не плачет мама в коридоре нашего отделения.
- Мам, да ладно. Он же сказал: ничего плохого. Всё идёт как надо. Операция только вчера была. Ты забыла: я тебе после наркоза сразу улыбнулась! Игорь Маркович сказал, что это самое главное.
- А вдруг он не приживётся?
- Через неделю увидим.
- Ещё неделю спать на стуле и не мыться? Я не могу больше.
- Да ладно. Мам, а ты видела, какой брелок у этой Ани был классный? В виде Вазовски?
- Нет!
- Жаль. Мне бы такой, и я была бы самым счастливым человеком на свете.
- Не брелок тебе, а здоровье надо, - в сердцах роняет мама и решительным шагом идёт в палату интенсивной терапии, где лежит Аня.
- Извините, - говорит моя мама Аниной, - а где вы покупаете белковые коктейли?
- Я с вами разговаривать не стану, - отрезает Анина, - у вас такой вид, будто у нас чума, а не рак.
Она говорит яростным шёпотом - в двух метрах от Аниной ноги спит грудной ребёнок с перевязанной головой.
- Да нет же, я просто немного смущаюсь…
Я их не слушаю, неинтересно. Я приближаюсь к Аниной койке. Девочка лежит и сматывает нитки в клубок. По одеялу у неё ползает Выдуманный Жучок, машет мне лапкой. Неужели она его не видит?
- Аня, - с замиранием сердца спрашиваю я, - а ты сама связала Вазовски?
Она кивает, да и я вижу: нитки в клубке того же цвета, что и Вазовски.
- Обалдеть, - выдыхаем мы с Жучком хором.
- Ты извини, что я хвастаюсь, - говорит Аня, - но я и, правда, очень классно вяжу. Научить не могу, у меня терпения не хватит. Только могу тебе что-нибудь связать.
- Не надо меня учить! - отмахиваюсь я. - У меня терпения не хватит учиться. Лучше свяжи.
- Что?
- Вазовски. Точно такого же. И ещё: семейство ежей. Я видела таких в каком-то детском журнале.
- Уходите из нашей палаты немедленно! - шипит Анина мама. - Очень нужны тут ваши микробы!
- Мам, - говорит Аня, - ты боишься, что они станут нам завидовать?
- Чему тут можно завидовать?!
- То есть считаешь, у меня - худший диагноз в больнице?
- Конечно, нет!
- И доктор так не считает. Вот и скажи им, где папа берёт белковые коктейли, не вредничай.
Аня берёт меня за руку и притягивает к себе:
- Насчёт ежей - замётано. А с этими мамами одни проблемы, да?
- Ага. Счастливые эти, из общего хирургического. Делают, что хотят без мам.
- Точно. А тут пока маме объяснишь, что к чему, сама станешь бабушкой.
Под наш смех мамы мирятся. Кажется, им обеим немножко стыдно.
