- Ловить лучше всего на личинок стрекозы, - пояснял дядя Гога. - Водятся эти малосимпатичные твари в воде, под камнями.
Получив от дяди удочку, Тошка с великим сомнением осмотрел ее и вспомнил давнишние слова Ерго:
- Э, олан, ты что, рыбу за дурака считаешь?..
Однако, несмотря на неважный вид, удочка оказалась удобной. Проволочная леска послушно и точно ложилась даже в самые маленькие, величиной с тарелку, водоворотики, которые образовывала возле каждого камня стремительно бегущая вода. На таких стремнинах поплавок был бы бесполезен, да и к тому же тонкий, чуткий конец удилища моментально давал знать, как только форель хватала приманку. В ту же секунду нужно бы сделать резкую подсечку, и тогда рыба, ослепительно блестя чешуей, вылетала из воды.
Но радоваться этому не следовало. Дядя Гога не зря говорил, что форель самая хитрющая из всех рыб. Приманку она брала осторожно, на язык, который у нее, кстати, весь покрыт рядами мелких острых зубов. И как только форель подсекали, она удивительно ловко выплевывала крючок, и он не успевал зацепить ее за губу. А если и успевал, то губа чаще всего рвалась, потому что у форели она очень тонкая. Тут весь успех дела зависел лишь от резкости рывка. Сплошь да рядом рыба, не долетев до берега, падала в воду, и тогда Тошке оставалось только с досадой плевать ей вслед. Иногда она падала на берег, в густую высокую крапиву, растущую вдоль ручья.
В этих случаях дядя Гога бросался на нее "ласточкой" и либо раздавливал рыбу животом, либо так обжигался о крапиву, что ему было уже не до форели, и та преспокойно удирала обратно в речку.
Володя обычно пускал в ход кепку и проклятья. Ползая на четвереньках он шлепал кепкой по траве, как это делают, когда ловят кузнечиков.
Да, поймать форель на берегу было немногим легче, чем в воде. Тошка тоже старался не медлить, если добыча, сорвавшись с крючка, летела в траву. Форель прекрасно чувствовала близость воды. Шлепнувшись рядом с ней, она двумя-тремя прыжками добиралась до края берега и, сверкнув никелированным боком, исчезала в кипящем потоке. Упав же далеко от воды, форель, напротив, замирала в траве как неживая, и разыскать ее было не так-то просто. Но стоило только отойти на несколько шагов, как рыба сейчас же делала отчаянную попытку скатиться в ручей. Без воды она могла прожить долго, гораздо дольше, чем многие знакомые Тошке рыбы, обитающие в море. Скажем, та же ставридка или неженка кефаль.
…Время на Дуабабсте летело незаметно. На пятый день утром неожиданно пошел дождь. Муж Агаши начал озабоченно посматривать на вершины хребта, из-за которых, клубясь, выползали тучи, тяжелые и серые, как мешки с кукурузной мукой. Хребет кряхтел под их тяжестью и старался побыстрее сбросить тучи в ущелье.
- Не придут сегодня… Дождь…
Тошка не понимал, почему дождь может помешать геологам. Но они действительно не пришли ни в тот день, ни на следующий. На хуторе начали беспокоиться. Особенно волновался Тошка. Ему казалось, что если бы он принял участие в маршруте, то все обошлось бы благополучно. А теперь, вероятно, что-то случилось. И никто не знал, что же именно…
Глава 12. Улыс не хочет отдавать барит
Найдя место, где Улыс, сжатый двумя громадными валунами, превращался в узкий, ревущий поток, Хабаржа свалил несколько молодых деревьев и, перебросив их с валуна на валун, перевел отряд на левый берег реки.
Здесь, под вечер второго дня, в каменной осыпи, сползающей с крутого, сплошь заросшего иглицей и лавровишней склона, дядя Гога нашел тяжелый белый камень с тонкими, едва приметными прожилками. Это и был барит.
Барит?..
Барит.
Бари-и-ит!!!
Дядя Гога уже много лет охотился за спрятанными в глубине земли сокровищами. Но все никак не мог привыкнуть к неожиданным находкам в глухих, безлюдных горах. Секунду назад еще ничего не было, кроме светло-серых выходов песчаника. И вдруг - вот он, ничем не примечательный кусок камня! Он свободно умещается на ладони, а в нем все: долгие недели безуспешных поисков, сотни километров бездорожных маршрутов, дожди и холод, протекающие палатки, раскисшие ботинки, холодная мамалыга на завтрак, на обед и на ужин. Все в этом куске, казалось бы, такого обычного, совсем не интересного камня.
Нет, к этому нельзя привыкнуть! Даже король поиска Ираклий Самсонович, и тот в подобных условиях расстается со своим олимпийским спокойствием.
Вот он - главный миг! Ради него можно забыть все неудобства походной жизни и даже знаменитую фразу любимой сестры: "Ведь не случайно от тебя ушла жена…"
Дядя Гога отбил молотком кусок минерала и, достав лупу, внимательно осмотрел свежий излом.
- Что это у вас? - спросил Володя, подойдя к нему.
- Барит, - стараясь оставаться спокойным, ответил дядя Гога. - Жилу, скорее всего, следует искать где-то там, наверху, на склоне. Оттуда скатился обломок.
Володя подержал на ладони кусок барита, потом торжествующе прокричал "ура!", подпрыгнул и, свистнув в два пальпа, сделал на валуне стойку. Из карманов у него посыпались нож, баночка с солью, ружейные гильзы, ложка и прочие, столь же необходимые горному бродяге вещи. Хабаджа смотрел на Володю и удивленно качал головой.
- Тц-тц-тц…
Ираклий Самсонович и дядя Гога долго совещались. Обломок породы - это еще не месторождение. Предстояло метр за метром обследовать ближайшие склоны, чтобы найти, как говорят геологи, выходы барита, определить, как он залегает и каковы его примерные запасы. Нужно было взять десятки образцов и, вернувшись в город, исследовать их в лаборатории, составить отчеты и карты, по которым на следующий год уже другой отряд начнет геологоразведочные работы.
А пока что на ладони у дяди Гоги лежал всего лишь небольшой обломок белого камня и неизвестным было то место, где он родился и где прячется от людских глаз вся баритовая жила.
Хабаджа взял кусок барита, подержал его в руке:
- Тц-тц-тц…
Все знают ученые люди. Даже то, какой толк в этом простом камне, мимо которого он, Хабаджа, может быть, сто раз прошел за свою долгую жизнь. И не подумал бы поднять. Ну, а если б и поднял, что бы он с ним делал?
- Тц-тц-тц…
Значит, есть большая цена в этом камне, если такие уважаемые люди живут из-за него в горах, как простые пастухи. Может, и вправду придут сюда машины, распугают медведей и туров, построят дороги и Агаша станет каждый день ходить в кино. Много для этого надо денег, очень много.
Дядя Гога разлил по стаканам фляжку водки.
- За успех! - сказал Ираклий Самсонович.
- За успех! - сказал дядя Гога.
- Ура! - крикнул Володя.
- Инш аллах! - отозвался Хабаджа, хотя он давно уже не верил в бога.
Склон разбили на участки и решили поработать еще день, а потом уж, с утра, тронуться в обратный путь, к Дуабабсте.
- Начинается период обнюхивания склонов, - шутил Ираклий Самсонович. - Самая волнующая часть поиска.
Настроение у всех было отличное. Кроме, пожалуй, Хабаджи. Проводник торопил, ему не нравился ветер, который исподтишка задул с верховьев Улыса.
- Плохо ветер. Тьфу!.. - говорил Хабаджа. - Идти надо…
Уже темнело, когда Ираклий Самсонович обнаружил первое значительное скопление барита.
- Ну, теперь можно и на боковую! - сказал он. - Ставь палатку, Володя! Как говорится, мы на верном пути. Перетащим базу на Дуабабсту, а здесь, на Улысе, разобьем рабочий лагерь. Продукты нам будет доставлять Агашин муж и, я думаю, к концу сентября мы успеем обследовать весь район…
К утру пошел дождь. Когда проснулись, он уже вовсю стучал по брезенту. Тучи ползли над самой рекой. Вода в Улысе сразу же стала темно-коричневой, река вздулась и, грозно стуча по дну камнями, стала подбираться к палатке. Пришлось подняться на склон. Хабаджа, завернувшись в длинную бурку, хмуро смотрел на беснующийся Улыс.
- Долго дождь будет? - спросил его дядя Гога по-абхазски.
- Долго. День и еще день. А Улыс, - он показал три пальца, - столько дней не будет пускать нас туда. - Хабаджа махнул рукой в сторону правого берега реки.
Дядя Гога постучал ногтем по стеклу анероида.
- Да, он, пожалуй, прав, давление резко падает. И даже если дождь кончится скоро, то Улыс, действительно, еще несколько дней не войдет в берега. Дело дрянь…
Он вынул бинокль, посмотрел в ту сторону, где через реку были перекинуты стволы деревьев. Сейчас там неслись грязные потоки воды, кружились вырванные с корнем кусты, сухой плавник и обломанные ветром ветки. Валуны скрылись под водой, и только по высоким пенистым бурунам можно было догадаться о месте их расположения.
Путь на Дуабабсту был отрезан.
- Как там у нас с продуктами? - спросил Ираклий Самсонович Володю.
- Считайте - подчистую, - ответил тот. - Лишний день ведь просидели.
- Та-а-а-к, - Ираклий Самсонович потер переносицу пальцем. - Что будем делать, Георгий Александрович?
Совещались недолго. Разделили продукты поровну, уложили рюкзаки с образцами и все ненужное в пути оборудование в глубокую яму у ствола приметного бука и пошли вдоль ущелья, в обход разлившейся реки.
- Судя по карте, - сказал дядя Гога, - идти нам не меньше двух суток. Это если будем шагать по тридцать километров в день. Тридцать километров - максимум возможного.
- Да, - согласился Ираклий Самсонович. - На голодный желудок больше не протопать…
Хабаджа шел впереди. Он что-то мурлыкал себе под нос и вырубал цалдой на стволах деревьев глубокие косые засечки.
Голодные и мокрые, едва переставляя ноги, брели геологи по скользкому от дождя склону. К ботинкам липла глина, и от этого идти становилось еще труднее. Время от времени кто-нибудь останавливался и устало скоблил подошву о выступавший из земли корень.
"Хорошо, что не взяли Тошку, - думал дядя Гога. Он с тревогой посматривал на проводника, но Хабаджа по-прежнему шел, как и полагается идти проводнику, впереди, бесшумно ступая легкими каломанами. - Ведь ему сто лет скоро, а вот гляди - вторые сутки вышагивает почти что натощак, и ничего!"
Наконец перебрались на правый берег Улыса. До Дуабабсты оставалось еще километров тридцать. Но где было взять силы, чтобы пройти такое расстояние? Из продуктов - всего лишь Володина баночка с солью да горсть чесночных зубчиков. Даже Хабаджа перестал мурлыкать, и его зарубки на деревьях становились все менее и менее глубокими.
Лес начал светлеть, и через полчаса отряд вышел на большую поляну. Она была небрежно вспахана и засеяна дынями. Володя сел на землю, разбив о колено дыню, жадно впился зубами в ее твердую, незрелую мякоть.
- Амш! - рассмеялся Хабаджа. - Амш!..
Володя со злобой отшвырнул дыню - она оказалась горькой и противно вязала рот. Он обиженно глянул на Хабаджу и вздрогнул - старик, пригнувшись, стаскивал с плеча кремневку.
В дальнем конце поляны, широко расставив короткие мускулистые ноги, стоял громадный секач. Наклонив клыкастую голову, он злобно сверлил глазами непрошеных гостей.
Одиноко бродящий кабан очень опасен. Встретившись с ним, всегда лучше уступить дорогу. Он не боится человека, а раненный, бросается на него, пуская в ход длинные, остро отточенные клыки. Редко кто рискует охотиться на кабанов, не присмотрев заранее, на случай промаха, надежного убежища - глубокой ямы или дерева.
Но Хабаджа, видно, забыл об опасности. Он медленно поднимал кремневку, не сводя с секача прищуренных глаз. Ружье весило килограммов шесть, стрелять из него с руки было неудобно. И никто ничем не мог помочь проводнику: двустволку и патроны было решено оставить на Улысе, чтобы не тащить лишний груз. Какая уж там охота в такую непогодь!
- Может, подставить плечо, а? - шепотом спросил Володя. - У него же руки дрожат.
- Не надо мешать! - так же шепотом ответил дядя Гога.
У Хабаджи кремневка и вправду подрагивала: давали себя знать усталость и голод. Усилием воли подавив на секунду дрожь, старик плавно потянул за точеный стальной шарик, заменявший спусковой крючок. Грохот прокатился по ущелью. Он полетел вниз, смешавшись с грохотом Улыса. Секач сделал резкий прыжок вперед, но, словно ударившись о густое облачко порохового дыма, тяжело повалился на землю. Он яростно рыл ее своими страшными, загнутыми назад клыками. Хабаджа перезарядил кремневку, выстрелил еще раз. Кабан вздрогнул и затих…
Через час, когда первый голод был утолен, Хабаджа, смущенно поворошив палочкой угли в костре, отозвал Ираклия Самсоновича в сторону. Путая абхазские и русские слова, он долго объяснял, что раз нужные камни теперь найдены, то, значит, понадобится очень много денег, чтобы построить дорогу и мосты. Иначе как придут сюда большие машины, которые роют землю?
Хабаджа знает в горах пещеру с золотом. Много-много золота! Он уже стар, ему оно не нужно. И дети его тоже живут своим трудом, зачем им золото? Завтра начальник пойдет с ним, и Хабаджа покажет пещеру. Начальник отметит на бумажке, где она находится: ведь Хабаджа может умереть, а в этих горах даже начальнику без бумажки не найти то место. где он побывал всего лишь один раз.
- Это надо идти на север и немножко на закат. В те места, откуда уже виден Морухский перевал.
- Добро, - сказал Ираклий Самсонович. - Мы пойдем на рассвете, вдвоем. Остальные вернутся на Дуабабсту. Тропа хорошо набита, они, пожалуй, не заблудятся…
Глава 13. Золотая пещера Хабаджи
Итак, до речки, в которой хорошо ловилась форель, нужно было идти от Дуабабсты примерно час. Причем рискуя встретить по дороге диких кабанов, медведя или даже рысь. Но Тошке везло - он так никого и не встретил, кроме одной и той же черной змеи. Всякий раз, когда Тошка приходил на речку, она лежала, свившись в тугие кольца, на большом, похожем на череп, валуне. Валун был горячий от солнца, и змея, видимо, это очень ценила. Когда Тошка проходил мимо, она слегка приподнимала голову и смотрела на него мерцающими глазами. В них не было ни страха, ни злобы, ни угрозы, ничего, кроме настороженного внимания.
Можно, было, конечно, убить змею. Взять длинную, тяжелую палку и ахнуть по черной, покрытой кольчугой спине. Змея была большая и толстая, но палка есть палка, тем более что под змеей не перина, а гранитный валун.
Можно было убить змею. И все же Тошка решил не делать этого. Наверное, она уже очень пожилая змея и никого не трогает, кроме мышей и лягушек. Возможно, она даже совсем и не ядовитая. И выползает на валун, чтобы погреться на нем, полечить свои змеиные болезни. А ее вдруг ни за что ни про что ахнут палкой. Что-то в этом поступке было нехорошее, и Тошка каждый раз проходил мимо, а змея, проводив его взглядом, снова втягивала шею в холодные кольца своего плоского, блестящего тела.
Тошке хотелось нарисовать на валуне углем круглые глазницы, треугольный провал носа и оскаленные зубы. Тогда валун был бы уже просто вылитым черепом. Но подойти к нему он побаивался. Как еще поймет змея его намерение? Мало ли что ей взбредет в голову? Возьмет да и прыгнет сверху, и потом доказывай ей, что хотел всего лишь нарисовать на валуне Веселого Роджера.
Поэтому Тошка просто проходил мимо, каждый раз развлекая змею новыми текстами.
То он декламировал Пушкина:
Из мертвой главы гробовя змея
Шипя, между тем выползала…
То импровизировал собственными силами:
- Непревзойденный следопыт и охотник Антонио Топольчерро, по прозвищу Голубая Форель, легкими, неслышными шагами шел по берегу Змеиной реки. В твердой как сталь руке он сжимал винчестер тридцать восьмого калибра. Его орлиный взор привлекла пятифутовая мокассиновая змея, растянувшаяся под благодатными лучами Флоридского солнца. "Хелло, старуха!" - громко крикнул ей Антонио…
Так как Тошка действительно очень громко крикнул это "Хэлло, старуха!", - змея приподняла голову выше обычного. Тошка на всякий случай вытащил из-за пояса цалду.
- Хэлло, старуха! - повторил он потише. - Что нового на нашей доброй Змеиной реке?..
И тут он впервые подумал: а как называется эта самая речка. Попытался вспомнить, как называла ее Агаша. Или ее муж. Или Тумоша… Но сколько ни вспоминал, все получалось одно - просто речка.
Но речка ведь не ослица, тысяча чертей! У нее должно быть имя! Как же ее называли, как же?!.
"А вдруг!.. - у Тошки похолодело в груди. - А вдруг у нее нет названия и она, хоть и известная, но безымянная речка?.."
Форель нахально выпрыгивала из воды, ловко, на лету, хватая зазевавшихся ручейников. Но Тошке было не до форели. Он решил даже и не доставать запрятанную в кустах удочку, а сразу же вернуться на хутор и узнать, есть ли шансы назвать эту расчудесную речушку коротким и гордым именем Кло. Не опередил ли Тошку кто из аборигенов, навязав речке что-нибудь менее звучное?..
- Скажите, Агаша, как называется речка? - Это было первое, о чем спросил Тошка, вернувшись на хутор. В другие дни он обычно спрашивал: "Пришли ли наши?.."
- Какой речка, Тошенка?
- Ну, эта, куда я хожу ловить форель?
- Речка она называется, - Агаша, сидя на корточках, доила козу. - Молока хочешь?
- Нет, спасибо. Но какое-то название у нее должно же быть?
- У кого, Тошенка?
- У речки. У той, в которой я форель ловлю.
- Просто речка. Речка - разве плохое название?
- Значит, другого нет?
Агаша что-то крикнула мужу. Тот выглянул из окна, покачал головой.
- Речка… - сказал он.
Теперь оставалось только проверить по карте. И тогда! Но карты были в дяди Гогиной полевой сумке, а где был сам дядя Гога и все остальные, на хуторе не знали.
- Ничего, теперь скоро придут. Дождь кончился, - успокаивал Тошку Агашин муж. - Хабаджа короткие дороги знает…
К вечеру на Дуабабсту вернулись дядя Гога и Володя. Дядя Гога нес два рюкзака и спальные мешки, а Володя - остатки кабаньей туши.
- А где начальник? Где отец? - забеспокоилась Агаша.
Дядя Гога объяснил, что Хабаджа ушел с Ираклием Самсоновичем к золотой пещере. Глаза Агаши торжествующе блеснули.
- Отец решил отдать золото!
- Тц-тц-тц! - Агашин муж одобрительно покачал головой.
- Тц-тц-тц! - согласился с ним Тумоша. - Там много золота я был там с отцом. Все блестит. Он мне сказал: молчи! Когда люди видят золото, ум теряют и гордость. Нельзя никому говорить про эту пещеру. Тогда мы с ним завалили вход камнями и деревьями, и отец сказал: придут верные люди, чтоб государственные были, честные - им покажу пещеру. Из Заготскота сколько раз были, из Центросоюза, из Леспромхоза тоже были - не показал. А геологов он очень уважает. Это все равно как горцы.
- Отец знает, какой человек хороший, а какой нет. - Агаша посмотрела в сторону ворот, словно Хабаджа уже входил в них. - Человек, когда тридцать лет живет, лошадь хорошо понимать может, пятьдесят лет живет - лесного зверя понимает, а когда сто лет живет - человека знает. Зверя легче понять, потому что рысь сверху пятнистая, а человек - внутри. Отец, когда уходил, сказал мне: найдут если камни, я покажу начальнику пещеру с золотом. И будет на Дуабабсте каждый день кино, и много хороших людей приедет в горы…