Так он болтал не переставая. Скоро они доехали до конца деревни и свернули на узкую извилистую дорогу, обнесенную с двух сторон высокими изгородями, быстро проскакали по ней с полмили, затем через огромные ворота на высоких каменных столбах, украшенных лепными гербами, въехали в сад, полный цветов. Перед ними был величественный замок.
- Приветствую тебя в Гендон-холле, король! - воскликнул Майлс. - О, сегодня великий день! Мой отец и мой брат, и лэди Юдифь наверное так обезумеют от радости, что на первых порах у них не будет ни глаз, ни ушей ни для кого, кроме меня, так что тебя, пожалуй, примут холодно. Но ты не обращай внимания, - это скоро пройдет. Стоит мне сказать, что ты мой воспитанник, что я сердечно люблю тебя, и, ты увидишь, они обнимут тебя ради Майлса Гендона и навсегда дадут тебе приют и в своем доме и в своем сердце!
Гендон соскочил наземь у подъезда, помог королю сойти, потом взял его за руку и поспешно вошел. Несколько ступенек ввели их в обширный покой. Гендон торопливо и бесцеремонно усадил короля, а сам побежал к молодому человеку, сидевшему за письменным столом у камина, где пылал яркий огонь.
- Обними меня, Гью, - воскликнул он, - и скажи, что ты рад моему возвращению! Позови нашего отца, потому что родной дом для меня не дом, пока я не увижу его, не прикоснусь к его руке, не услышу снова его голоса.
Но Гью, слегка удивленный, только откинулся назад и остановил на пришельце долгий, пристальный взор. Этот взор сначала был полон оскорбленного достоинства, затем изменился под влиянием промелькнувшей мысли и засверкал удивлением, смешанным с неподдельным или притворным участием. Потом он мягко произнес:
- У тебя, повидимому, голова не в порядке, бедный незнакомец; ты, без сомнения, много страдал, и люди обходились с тобой неласково, это видно и по лицу твоему и по платью. За кого ты меня принимаешь?
- За кого я тебя принимаю? За того, кто ты есть. Я принимаю тебя за Гью Гендона, - резко сказал Майлс.
Тот продолжал так же мягко:
- А себя ты кем воображаешь?
- Воображение тут ни при чем! Как будто ты не узнаешь во мне своего брата, Майлса Гендона?
Гью, казалось, был радостно удивлен и воскликнул:
- Как, ты не шутишь? Разве мертвые оживают? Дай бог, чтобы это было так! Наш бедный пропавший мальчик вернулся в наши объятия после стольких лет жестокой разлуки! Ах, это слишком хорошо, и поэтому не может быть правдой! Умоляю тебя, не шути со мною! Скорее, идем к свету - дай мне рассмотреть тебя хорошенько.
Он схватил Майлса за руку, потащил его к окну и принялся его осматривать с ног до головы, пожирая глазами, поворачивая во все стороны и сам обходя вокруг, чтобы осмотреть его со всех сторон; а возвратившийся блудный сын, сияя радостью, улыбался, смеялся и кивал головой, приговаривая:
- Смотри, брат, смотри, не бойся, ты не найдешь ни одной черты, которая не могла бы выдержать испытания. Разглядывай меня, сколько душе будет угодно, мой добрый старый Гью! Я в самом деле прежний Майлс, твой Майлс, которого вы считали погибшим. Ах, сегодня великий день, - я говорил, что сегодня великий день! Дай мне твою руку, дай поцеловать тебя в щеку. Я, кажется, умру от радости.
Он собирался обнять брата; но Гью отстранил его рукой, уныло опустил голову на грудь и с волнением сказал:
- Боже милосердный, дай мне силу перенести это тяжкое разочарование!
Гью отстранил его рукой.
Майлс от удивления в первую минуту не мог произнести ни слова; затем воскликнул:
- Какое разочарование? Разве я не брат твой?
Гью печально покачал головой и сказал:
- Молю небо, чтобы это было так, и чтобы другие глаза нашли сходство, которого не нахожу я. Увы! боюсь, что письмо говорило жестокую правду.
- Какое письмо?
- Полученное из заморских краев лет семь или шесть тому назад. В нем было сказано, что брат мой погиб в сражении.
- Это ложь. Позови отца, - он узнает меня.
- Нельзя позвать того, кто умер.
- Умер? - Голос Майлса зазвучал глухо, и губы его задрожали. - Мой отец умер! О, горькая весть! Радость моя отравлена. Пожалуйста, проводи меня к моему брату Артуру, - он узнает меня, - узнает и утешит.
- Он тоже умер.
- Боже, будь милостив ко мне, несчастному! Умерли, оба умерли! Достойные умерли, а я, недостойный, остался жить! Ах, пощади меня, не говори, что и лэди Юдифь…
- Умерла? Нет, она жива.
- Ну, слава богу! Теперь я снова счастлив! Поспеши же, брат, позови ее сюда ко мне! И если она скажет, что я не я… Но она этого не скажет; нет, нет, она узнает меня. Я глупец, что сомневаюсь в этом. Позови ее, позови и старых слуг; они тоже узнают меня.
- Все они умерли, кроме пятерых: Питера, Гэлси, Дэвида, Бернарда и Маргариты.
С этими словами Гью вышел из комнаты. Майлс подумал немного, потом начал ходить из угла в угол, бормоча про себя:
- Странное дело: пятеро мерзавцев живы, а двадцать два честных человека умерли!
Он все ходил взад и вперед и бормотал про себя: он совершенно забыл о короле. Наконец его величеству угодно было с неподдельным участием произнести слова, которые можно было, впрочем, принять за насмешку:
- Не огорчайся своей неудачей, бедный человек: есть другие в этом мире, чья личность и чьи права остаются не признанными. У тебя есть товарищ по несчастью.
- Ах, государь, - воскликнул Гендон, слегка покраснев, - не осуждай меня хоть ты! Подожди - и ты увидишь. Я не обманщик, - она сама это скажет; ты услышишь это из прелестнейших уст. Я обманщик? Да ведь я знаю этот старый зал, эти портреты моих предков, как дитя знает свою детскую. Здесь я родился и вырос, государь, я говорю правду; я не стал бы обманывать тебя; и, если никто другой мне не поверит, умоляю тебя, ты не сомневайся во мне: я этого не мог бы перенести.
- Я не сомневаюсь в тебе, - сказал король с детской простотой и доверчивостью.
- Благодарю тебя от всей души! - с жаром воскликнул Гендон. Он был искренно растроган. А король прибавил так же просто:
- Ведь ты же не сомневаешься во мне?
Гендону стало стыдно, и он обрадовался, когда, отворив дверь, вошел Гью и избавил его от необходимости ответить.
Вслед за Гью вошла красивая дама, богато одетая, а за нею несколько слуг в ливреях. Дама шла медленно, опустив голову и гладя в пол. Лицо ее было невыразимо грустно. Майлс Гендон бросился к ней, восклицая:
- О, моя Юдифь, дорогая моя!..
Но Гью спокойно отстранил его и сказал даме:
- Посмотрите на него, - вы узнаёте?
При звуке голоса Майлса красавица слегка вздрогнула, и щеки ее порозовели; теперь она дрожала всем телом. Долго стояла она неподвижно и тихо, потом медленно подняла голову и посмотрела прямо в глаза Гендону испуганным, словно окаменевшим взглядом; капля за каплей вся кровь отлила от ее лица, и оно покрылось смертельной бледностью. Голосом, таким же мертвенным, как ее лицо, она сказала.
- Я не знаю его.
Затем она повернулась, подавив стон, и нетвердой поступью вышла из комнаты.
Майлс Гендон упал в кресло и закрыл лицо руками. Помолчав, брат его сказал слугам:
- Вот этот человек. Он вам известен?
Они покачали головами. Тогда их господин сказал:
- Слуги не узнают вас, сэр. Боюсь, что это какое-то недоразумение. Вы видели, моя жена тоже не узнала вас.
- Твоя жена. - В один миг Гью оказался прижатым к стене, и железная рука схватила его за горло. - Ах, ты, раб с лисьим сердцем! Теперь я все понимаю! Ты сам написал это лживое письмо, чтобы украсть у меня отцовское наследие и невесту. Получай! Теперь убирайся, пока я не замарал своей честной солдатской руки убийством такой жалкой твари.
Гью, весь багровый, задыхаясь, едва дошел до ближайшего кресла и повалился в него, приказав слугам схватить и связать разбойника. Слуги медлили. Один из них сказал:
- Он вооружен, сэр Гью, а мы безоружны.
- Вооружен? Так что же! Он один, а вас много. Говорят вам, вяжите его!
Но Майлс посоветовал им быть осторожнее.
- Вы меня знаете: я какой был, такой и остался. Попробуйте только ко мне подойти!
Эти слова не прибавили храбрости слугам. Они попятились.
- Убирайтесь, трусы! Вооружитесь и охраняйте все выходы, покуда я пошлю кого-нибудь за стражей, - сказал Гью.
На пороге он обернулся к Майлсу и добавил:
- А вам советую не ухудшать своего положения бесполезными попытками к бегству.
- Бегство? Пусть это тебя не беспокоит. Майлс Гендон - хозяин в Гендонском замке и во всех его угодьях. Он здесь останется, не сомневайся!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Не признан.
Король посидел немного, подумал, потом посмотрел на Майлса и сказал:
- Странно, чрезвычайно странно! Не понимаю, что это значит.
- Нисколько не странно, государь! Я его знаю, от него другого и ждать нельзя, - он был негодяем со дня рождения.
- О, я говорю не о нем, сэр Майлс!
- Не о нем? Так о чем же? Что тут странного?
- Что короля до сих пор не хватились…
- Как? Что такое? Я тебя не понимаю.
- Не понимаешь? Разве не кажется тебе удивительным, что по всей стране не рыщут гонцы, разыскивая меня, и не видно нигде объявлений с описанием моей особы? Разве можно не волноваться и не скорбеть, зная, что глава государства пропал бесследно? что я скрылся и исчез?
- Совершенно верно, мой король. Я позабыл об этом.
Гендон вздохнул и пробормотал про себя:
"Бедный помешанный! он все еще поглощен своей трогательной мечтой".
- Но у меня есть план, который поможет нам обоим восстановить права. Я напишу бумагу на трех языках: по-латыни, по-гречески, по-английски, - а ты завтра утром скачи в Лондон! Не отдавай никому, кроме моего дяди, лорда Гертфорда; когда он увидит ее, он сразу узнает, что это писал я. Он пришлет за мною.
- Не лучше ли нам будет, мой принц, подождать здесь, пока я докажу свои права и вступлю во владение своими поместьями? Мне тогда будет гораздо удобнее…
Король властно перебил его:
- Молчи! Что такое твои ничтожные поместья и твои жалкие интересы, когда дело идет о благе нации и неприкосновенности престола!
И прибавил уже мягче, как бы сожалея о своей суровости:
- Повинуйся мне без боязни! Я восстановлю тебя в твоих правах. Я возвращу тебе все, что у тебя было, и даже увеличу твои владения. Я припомню твои услуги и вознагражу тебя.
С этими словами он взял перо и принялся за работу. Гендон с любовью смотрел на него, говоря себе:
"Будь здесь темно, я мог бы подумать, что со мною, действительно, говорит король; когда он разгневан, он мечет громы и молнии, словно настоящий король. Где он этому научился? Вон он там царапает бессмысленные каракули, воображая, что это латинские и греческие слова! Если только мне не удастся придумать какую-нибудь хитрость, чтобы отвлечь его, мне придется завтра притвориться, будто я отправляюсь в путь исполнить его нелепое поручение".
Через минуту мысли сэра Майлса уже вернулись к недавним событиям. Он был так поглощен своими думами, что когда король подал ему исписанную бумагу, он взял ее и машинально положил в карман.
- Как она удивительно странно вела себя! - бормотал он. - Она как будто узнала меня, а может быть и не узнала. Я понимаю, что одно противоречит другому; я не могу примирить этих мыслей и в то же время не могу отогнать их; где же правда? Казалось бы, все так просто: она должна была узнать мое лицо, мою осанку, мой голос, - могло ли быть иначе? - а между тем она сказала, что не узнает меня, - значит, она в самом деле меня не узнала, потому что она не умеет лгать. Постой, я, кажется, начинаю понимать. Она действовала по принуждению! Загадка разгадана. Она казалась полумертвой от страха, - ну, конечно, она действовала по его принуждению. Я ее отыщу. Я найду ее: теперь, когда его нет, она ничего не утаит от меня. Она припомнит былые времена, когда мы вместе играли детьми; это смягчит ее сердце, и она не станет больше лукавить, она во всем признается мне. В ней нет вероломства, она всегда была честна и правдива. В те дни она любила меня. Это служит мне порукой; она не обманет того, кого любила.
Он поспешно направился к двери; но в то же мгновение дверь отворилась, и вошла лэди Юдифь. Она была очень бледна, но шла твердой поступью; осанка ее была полна изящества и кроткого достоинства, а лицо попрежнему было печально.
Майлс кинулся к ней, полный доверия, но она отстранила его едва заметным жестом, и он остановился. Она села и попросила его тоже сесть. Этим, она заставила его забыть, что они старые друзья, заставила его почувствовать себя чужим, гостем. Это было для него неожиданностью, и он от удивления так растерялся, что сам готов был усомниться, точно ли он тот, за кого выдает себя. Лэди Юдифь сказала:
- Сэр, я пришла предостеречь вас. Помешанных, кажется, нельзя убедить в том, что они ошибаются; но их можно уговорить, чтобы они избегали опасности. Я думаю, вы верите в правдивость своих мечтаний, я думаю, вы не преступник; но не говорите о своих заблуждениях здесь, так как это опасно.
Она пристально посмотрела Майлсу в глаза, потом прибавила, подчеркивая слова:
- Это тем более опасно, что вы очень похожи на нашего бедного погибшего мальчика, которого уже нет в живых.
- Господи, сударыня, но ведь он и есть я!
- Я искренно верю, что вы это думаете, сэр. Я не сомневаюсь в вашей честности, - я только предостерегаю вас. Мой муж - полновластный господин во всей здешней местности; его власть почти безгранична; он может обогатить кого угодно и кого угодно разорить. Если бы вы не были похожи на человека, за которого выдаете себя, он, может быть, позволил бы вам спокойно тешиться вашей мечтой; но верьте мне, я хорошо его знаю, я знаю, что он сделает: он скажет всем, что вы сумасшедший самозванец, и все будут вторить ему.
Она снова устремила на Майлса пристальный взгляд и прибавила:
- Если бы вы даже на самом деле были Майлсом Гендоном, и муж мой знал бы это, и знала бы вся округа, - обдумайте мои слова и взвесьте их, - вы подверглись бы той же опасности и точно так же не ушли бы от наказания; он отрекся бы от вас и донес на вас, и здесь не нашлось бы ни одного человека, у которого хватило бы смелости оказать вам поддержку.
- Этому я вполне верю, - с горечью оказал Майлс. - Если он имеет власть приказать человеку, который всю жизнь был моим другом, изменить мне и отречься от меня и человек этот его слушается, то тем более ему будут повиноваться те, кто не связан со мной узами преданности и дружбы, кто боится потерять кусок хлеба, а быть может и жизнь.
Щеки лэди Юдифь слегка порозовели, она потупила глаза; но голос ее попрежнему звучал твердо.
- Я предупредила вас и предупреждаю вас еще раз: уезжайте отсюда! Иначе этот человек вас погубит. Это тиран, не знающий жалости. Я его рабыня, я это знаю. Бедный Майлс и Артур, и мой милый опекун, сэр Ричард, освободились от него и спокойны, - лучше бы вам быть с ними, чем остаться здесь, в когтях этого злодея. Ваши притязания - посягательство на его титул и богатство; вы напали на него в его собственном доме, и вы погибли, если останетесь тут. Уходите! не медлите! Если вам нужны деньги, прошу вас, возьмите этот кошелек и подкупите слуг, чтобы они пропустили вас. Послушайте меня, несчастный, и бегите, пока есть время.
Майлс отстранил рукою протянутый ему кошелек и встал.
- Исполните одну мою просьбу, - сказал он. - Посмотрите мне прямо в глаза, я хочу видеть, вынесете ли вы мой взгляд. Так. Теперь отвечайте мне. Кто я? Майлс Гендон?
- Нет. Я вас не знаю.
- Поклянитесь!
Ответ прозвучал тихо, но отчетливо:
- Клянусь!
- Невероятно!
- Бегите! Зачем вы теряете драгоценное время? Бегите, спасайтесь!
- Кто я? Майлс Гендон?
В эту минуту в комнату ворвались солдаты, и началась отчаянная борьба; но Гендона скоро одолели и потащили. Король тоже был схвачен; обоих связали и повели в тюрьму.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
В тюрьме.
Все камеры были переполнены, и двух друзей приковали на цепь в большой комнате, где помещались обыкновенно мелкие преступники. Они были не одни: здесь же находилось еще около двадцати скованных узников - молодых и старых, мужчин и женщин - шумная и неряшливая толпа. Король горько жаловался на оскорбление его королевского достоинства, но Гендон был угрюм и молчалив. Он был слишком потрясен. Он, блудный сын, вернулся домой, воображая, что все с ума сойдут от счастья, увидев его; и вдруг вместо радости - тюрьма. Случившееся было так непохоже на его ожидания, что он растерялся; он не знал далее, как смотреть на свое положение: считать ли его трагическим или просто забавным. Он чувствовал себя, как человек, который вышел полюбоваться радугой и вместо того был сражен молнией.
Но мало-помалу его спутанные мысли пришли в порядок, и тогда он стал размышлять о Юдифи. Он обдумывал ее поведение, рассматривал его со всех сторон, но ни к чему не пришел. Узнала она его или не узнала? Этот трудный вопрос долго занимал его ум; в конце концов он пришел к убеждению, что она его узнала и отреклась от него из корыстных побуждений. Теперь он готов был осыпать ее проклятиями; но ее имя было так долго для него священным, что он не мог заставить себя оскорбить ее.
Закутавшись в тюремные одеяла, изорванные и грязные, Гендон и король провели тревожную ночь. За взятку тюремщик добыл водки для некоторых арестантов, и, конечно, это кончилось драками, бранью, непристойными песнями. После полуночи один из арестантов напал на женщину, стал бить ее по голове кандалами, и только подоспевший тюремщик спас ее от смерти. Тюремщик водворил мир, ударив по голове нападавшего. Тогда драки прекратились, и те, кто не обращали внимания на стоны и жалобы обоих раненых, могли уснуть.
В течение следующей недели дни и ночи проходили томительно однообразно; днем появлялись люди (их лица были более или менее знакомы Гендону), чтобы взглянуть на "самозванца", отречься от него и поругаться над ним; а по ночам повторялись попойки и драки. Однако под конец кое-что изменилось. Однажды тюремщик ввел в камеру какого-то старика и сказал ему:
- Преступник в этой комнате. Осмотри всех своими старыми глазами. Быть может, ты узнаешь его.
Гендон поднял глаза и в первый раз за все время пребывания в тюрьме обрадовался.
Он сказал себе:
- Это Блек Эндрюс. Он всю жизнь служил семье моего отца; он добрый, честный человек, сердце у него хорошее. Вернее, прежде у него было хорошее сердце. Но теперь честных людей совсем не осталось; все стали лжецы. Этот человек узнает меня и отречется от меня, как остальные.
Старик обвел взглядом комнату, посмотрел в лицо каждого узника и наконец сказал:
- Я не вижу здесь никого, кроме низких негодяев, уличного сброда. Который он?
Тюремщик засмеялся.
- Вот! - сказал он. - Вглядись хорошенько в этого большого зверя и скажи мне, что ты о нем думаешь.