"Егорка" - сборник рассказов о советских школьниках, мальчиках и девочках, хороших и дружных.
Содержание:
-
Будь здоров, Ли! 1
-
Ледоход 2
-
Егорка 4
-
Знакомый почерк 6
-
Медвежонок 8
Борис Наумович Левин
Егорка
Левин Борис Наумович родился в 1919 г. в г. Чернигове в семье кузнеца. Отцу многочисленного семейства трудно было дать образование своему сыну, и, чтобы иметь возможность учиться, Левину Б. приходилось работать на производстве, сотрудничать в местных газетах.
После окончания Нежинского педагогического института в 1941 году Левин Б. Н. ушёл добровольцем в Советскую Армию. Служил в авиадесантных войсках, в общевойсковой разведке, сотрудничал с армейской печати.
За участие в боях против фашистских захватчиков награждён орденом "Отечественная война" II степени и медалями.
Демобилизовавшись в 1946 г., сотрудничал в областных газетах. Сейчас работает в редакции журнала "Блокнот агитатора" отдела пропаганды и агитации Полтавского обкома КП Украины. Член КПСС с 1943 г.
Писать стили, очерки Левин Б. Н. начал ещё в студенческие годы. Первый его рассказ "Бутылка рома" - о юной партизанке - был опубликован в альманахе молодых писателей в 1947 г.
В издательстве "Радянський письменник" в 1948 г. вышел первый сборник рассказов Левина "Восход солнца", а в 1950 г. - "Золотые зёрна".
"Егорка" - сборник рассказов о советских школьниках, мальчиках и девочках, хороших и дружных.
Будь здоров, Ли!
И надо же было случиться такой неприятности! Кто мог знать, что лодка у дяди Степана с такой течью. С берега, когда она стояла на песке, ничего не было заметно, но стоило Коле Самойленко немного отплыть, как холодная - после недавно схлынувшего льда почти ледяная - вода ворвалась во все сразу открывшиеся щели, и лодка стала погружаться. Хорошо, что оказалось мелко - только до подбородка, но всё равно течением унесло удилище, запасную леску, плетёный сачок, выпрошенный у того же дяди Степана, а сам Коля еле добрался до берега. В конце апреля никто на Южном Буге ещё не купался, и Коля представлял в этом смысле исключение.
Случай на реке сам по себе ничем не примечательный: мало ли ребят проваливаются на льду, и вряд ли об этом происшествии стоило говорить, если бы оно не повлекло за собой другие неприятности. Из-за этого Коля не пошёл на другой день в школу: у него поднялась температура и появился кашель. Мама, уходя на станцию, где она работала кассиром, приказала бабушке на улицу Колю не пускать и отпаивать его горячим молоком с растёртыми яичными желтками и сахаром.
Но всё это ещё полбеды, можно было как-нибудь, скрепя сердце, и молоко пить, и лежать под пуховым одеялом. Гораздо важнее другое. Из-за этой неудавшейся рыбалки, из-за кашля и температуры Коля чуть было не прозевал событие, которое не так часто бывает в их маленьком городе.
Но нет худа без добра. Под вечер, когда бабушка, заперев дверь снаружи, ушла к соседям достать ещё один литр молока, Коля решил действовать. Одел просохшие за день ботинки и не выглаженные после сушки штаны, куртку (чтобы бабушка не очень сердилась), по привычке повязал галстук и написав: "Бабушка, я немного на воздухе погуляю", - вылез через кухонное окно на улицу.
На соседней улице, тянувшейся до самого вокзала, он сразу заметил что-то необычное. Шли мальчишки из детдома, девочки из ремесленного, и все какие-то нарядные и торжественные. Коля хотел спросить знакомого паренька, куда они идут и зачем, но тот только рукой махнул: спешил.
Если бы не Вася Харченко, Коля, возможно, так бы ничего и не узнал и пришлось бы ему возвращаться домой, где бабушка, по-видимому, приготовила ещё один стакан горячего молока.
Вася торопился тоже: пиджак на нём был расстёгнут, галстук сдвинут на бок, фуражка с маленьким измятым козырьком сидела почти на левом ухе, а на лбу и на кончике постоянно лето и зиму лупившегося носа блестели капельки пота. Он нёс что-то завёрнутое в плотную синюю бумагу. Коля хотел окликнуть товарища, но тот сам уже шёл ему навстречу.
- Ты чего здесь? И почему в школе не был?
- Просто так, - Коле не хотелось всего рассказывать, - температура была и кашель. А что?
- Как что? Корейцы едут.
- Корейцы? - Коля опешил: откуда едут, куда?
Внимательно посмотрел на товарища: не шутит ли? Он ведь может с самым серьёзным видом говорить такое, что и во сне не увидишь. Но на этот раз Вася не собирался шутить. Значит, правда. Значит, едут! Но как быть ему?
В это время на улице показалась Оля Косюк.
- Мальчики, опаздываем, - крикнула Оля.
- Опоздаем!.. - испуганно повторил Вася. - Бежим!
Тогда Коля - будь что будет - решил идти тоже. Конечно, надо бы забежать домой, предупредить бабушку, но поезд ожидать его не будет. Нет, рисковать нельзя!
Пробежав несколько минут бок о бок с Васей и Олей, он перестал думать о том, что его ждёт дома, и всем своим сердцем был теперь на вокзале: лишь бы не опоздать!
Хорошо, что он догадался выйти на улицу! А ведь могло быть иначе. Только завтра в школе или сегодня вечером от мамы он узнал бы, кто был у них на вокзале. Он был бы несомненно единственным мальчишкой, который не видел корейских ребят…
Друзья мчались во весь дух то срединой улицы, то по тротуару.
- Нажимай! - крикнул Вася уже на привокзальной площади. Длинноногий, он бежал быстро, и Оля с Колей едва поспевали за ним.
Запыхавшись, они вбежали в открытые двери вокзала мимо перронного контролёра, очень снисходительного сегодня и даже доброго. Он распахнул дверь пошире, вместо того, чтобы прикрыть её перед очень спешившими ребятами, как это он обычно делал.
В зале ожидания оказался весь шестой класс. Был здесь и классный руководитель Александр Николаевич и вожатый Алёша Ветошкин.
В зале было довольно шумно. Но в этом шуме легко улавливалось что-то необычное, ожидающее. На месте не сиделось. Уже дважды Вася Харченко пытался посмотреть, не открыт ли семафор. И дважды контролёр вежливо, но настойчиво отводил его от двери. Оля Косюк втихомолку попробовала открыть окно, но подошёл Алёша Ветошкин, и она как будто успокоилась. Правда, так только казалось, ибо в следующую минуту она спрашивала у Александра Николаевича, когда, наконец, придёт поезд.
- Должен через десять минут, - ответил учитель, взглянув на большую под стеклом доску расписания движения поездов. - В восемь ноль-ноль.
- Ой, как долго!
Время тянулось медленно. Каждая минута, как вечность. И чем ближе к восьми часам, тем медленнее.
А, между тем, в зале стало значительно тише. Не бегал уже к перронному контролёру Вася Харченко, не вертелась у справочного бюро Оля Косюк. Она стала с ребятами у окна и, откинув со лба чёлочку, не отрывала взгляда от уходящих до самого горизонта стальных линий, ставших в предвечерние часы фиолетовыми. Там, за красным "глазом" семафора, ещё ничего не видно. А когда на семафоре вспыхнет зелёный "глаз", грохочущий, запылённый и такой желанный поезд примчится к вокзалу. Может быть, она первая увидит его и первая выбежит на перрон.
В сумерки погрузились пристанционные постройки, будки стрелочников, высокие лепные потолки вокзала. Но вот зажглись электрические лампочки, и на вокзале под огромными люстрами всё осветилось мягким светом…
Поезд подошёл внезапно и, когда об этом объявили, не все сначала поверили. Перед выходом на перрон Алёша Ветошкин сказал:
- Ребята, не забудьте: спешить не нужно, и не медлите, стоянка всего пятнадцать минут.
- Ой, как мало! - вскрикнула Оля Косюк и первая устремилась к выходу. Все, кто был в зале, высыпали вслед за Олей. Выбежал и Коля Самойленко. На перроне было светло как днём. Запылённые голубые вагоны стояли прямо против вокзала, двери которого были раскрыты настежь, и оттуда шли всё новые и новые группы людей. Взгляды были устремлены к вагонам, в которых ехали маленькие граждане далёкой героической страны. Каждый хотел посмотреть их, сказать искреннее слово любви, что-нибудь подарить на память.
Коля Самойленко остановился у самых ступенек третьего вагона. Усатый проводник понимающе улыбнулся:
- Не сумлевайся, сынок, входи. Там все свои. А может, подсобить?
- Я сам… Спасибо. - Самойленко ловко вскочил на подножку. За ним вошли Вася Харченко, Оля Косюк, а потом ещё одна незнакомая женщина.
В дверях первого купе стояли три мальчика. Когда Коля и Вася подошли, они стали в сторону и пропустили гостей в купе. Старший из корейцев, высокий, очень смуглый, с острыми, чуть выдающимися скулами, взяв Колю за плечи, осторожно усадил на диван и показал место Васе.
- Садись, пожалуйста, - пригласил он почти на чистом русском языке.
- Спасибо. - Вася прижал локтем свёрток в плотной синей бумаге и, боясь быть непонятым, начал говорить медленно, отчётливо произнося каждое слово:
- Я Вася, а это Коля. Мы в школе говорили о вас. И мы знаем, что вы едете из Одессы. Вы там жили? Хорошо было?
- Хорошо, - кивнул старший из корейцев.
Самойленко тоже хотелось сказать что-то приятное корейским ребятам, и он предложил:
- А вы у нас поживите… Понимаешь?
- Понимаешь, - улыбнулись младшие, а один из них, без руки, с маленьким круглым лицом, похожий почему-то на младшего брата Самойленко Гришу, сел ближе и погладил Колю по плечу.
- Ты Коля?
- Да. А ты? - Самойленко коснулся руки корейца.
- Ли Пак Чен.
- Ли Пак Чен, - повторил Коля, чтобы запомнить, и спросил: - Останешься?
- Домой они едут. В Пхеньян, - сказал Вася задумчиво.
У старшего из мальчиков вдруг резче обозначились чёрточки на лбу. Он торопливо вскочил на невысокую лестничку и достал со второй полки небольшую, в мягкой обложке книгу и развернул её. На столик выпали две квадратные вырезки из газеты.
- Пхеньян, - сказал он, и в глазах блеснули две влажные капельки.
Вася осторожно взял фотографию. Коля придвинулся ближе. На фото ребята увидели разрушенные дома под пасмурным задымлённым небом, обгоревшие остовы деревьев, а возле них прижавшихся друг к другу трёх мальчиков. На втором фото тоже пыли дети: они, небольшой группой, сажали деревья.
- Это мы… братья, понимаешь? - сказал старший из корейцев.
- Понимаю.
Вася некоторое время, не отрываясь, смотрел на газетные вырезки. Потом медленно отдёрнул занавеску на окне. Сам встал в сторону, вытянул руку.
- Смотрите, это наш город. А, знаете, какой он был? Нам учитель рассказывал, что после войны здесь остались только камни. А теперь, видите, какой красивый!
- И Пхеньян таким будет! - уверенно сказал Самойленко.
Корейцы сгрудились у окна и внимательно вглядывались в мерцающее море огней, в очертания огромных зданий, выстроившихся с левой стороны вокзала, в кипящую зелёную волну городского сада, залитую светом сотен электрических шаров.
Стоянка поезда кончалась.
- Это вам. - Вася развернул свёрток, в котором оказалась модель настоящего поезда, сделанная им несколько дней тому назад. На одном из вагонов красными чёткими буквами было написано "Москва - Пхеньян".
- Спасибо, Васья, - сказал старший из корейцев. Восхищённо смотрели на поезд и его братья.
- И это вам. - Вася достал из кармана пригоршню конфет. - Гостинец.
- Не надо, - застеснялся до сих пор молчавший третий мальчик. Вася погладил его по руке и сказал:
- Почему не надо? Бери, пожалуйста.
Ребята на минуту умолкли.
В соседнем купе, за гонкой перегородкой, отчётливо послышался низкий женский голос:
- Ах ты, зоренька моя… Точь в точь, как моя Галинка, и лицом, и ростом… Ну, дай я тебя поцелую, иди ко мне ближе.
А детский голос - звонкий, слегка дрожавший - повторял одно и то же слово, понятное и дорогое на всех языках мира:
- Мама!..
- Дорогая моя… Нет у тебя мамы, да не думай, девонька, сиротою не будешь. Едь, здоровая!..
Голоса умолкли. Коля, сидя рядом с Ли Пак Ченом, впервые почувствовал себя неловко. Он ничего не мог подарить. Побег из дому, встреча с Харченко - всё произошло так внезапно, что он и не подумал о подарке. Вася - молодец, захватил вот модель. А что ему делать? Что подарить на долгую память ребятам из Кореи?
А время шло. Посмотрев в окно, он заметил, что железнодорожник в красной фуражке направился к колоколу, подвешенному у входа в вокзал. Значит, сейчас поезд уйдёт дальше, и Ли Пак Чен и его братья ничего не повезут с собой от Коли Самойленко. Рука невольно потянулась к воротнику. Пальцы коснулись галстука. Он пламенел на неспокойном сердце мальчика. Алёша Ветошкин перед всей дружиной завязал его и сказал: "Носи его и будь достойным!.." Дорог Коле галстук. Очень дорог. Но в такой миг его можно подарить. Самойленко посмотрел на Васю и тот, поняв его, кивнул: "Верно!"
Коля быстро снял галстук, так же быстро завязал его самому младшему из корейцев - Ли Пак Чену.
- От Николая Самойленко! - и добавил: - Будь достойным!
- Спасибо!.. - Ли Пак Чен стоял, не шевелясь; лицо его светилось счастливой улыбкой.
Чуть приподняв Ли Пак Чена, Самойленко обнял его. А тот, не отнимая своей единственной руки от галстука, доверчиво приник к курточке Николая. Остальные в купе стояли и молча, сосредоточенно смотрели на Самойленко и Ли Пак Чена.
В это время на перроне дважды ударили в колокол.
У самого выхода, в тамбуре, попрощались снова. Улыбался в густые желтоватые усы проводник. Медленно сходила на перрон незнакомая женщина. Спрыгнула со ступенек Оля Косюк. Сошёл и Коля.
В толпе он вдруг заметил мать. Она была в своей железнодорожной форме - стройная, серьёзная. Невольно подумал: теперь ему попадёт. И хотя мать, кажется, не хмурилась, он, протиснувшись вперёд, сказал:
- Я, мам, виноват… Но я не мог, мам, иначе. Раз в жизни, понимаешь?
- Ты о чём, сынок?
- Ушёл я… - И, подумав, добавил: - Мама, я галстук отдал. На память.
Мать ничего не сказала, но по тому, как она провела рукой по его голове, Коля понял: мать не сердится.
Резко свистнул главный. Поезд медленно начал отходить.
- Коля, до свидания!.. - высунувшись из окна, кричал Ли Пак Чен. На его сорочке в ярком электрическом свете алел Колин галстук.
- Знакомый? - спросила мать.
- Друг, мам, - и, подпрыгнув, Самойленко крикнул: - До свидания. Ли Пак Чен!..
- Добрый путь! - сказала мать и подняла руку. - Добрый путь, дети!
А на перроне над толпой звенело в разных тонах то громко, то тише:
- Будь здоров, Ли!
- До свидания!
- Счастливо!
Не отставая от третьего вагона, некоторое время бежали Оля и Вася, пока поезд не скрылся за станционными строениями и не стало видно последнего вагона с красным глазком сзади.
- До свидания! - звенели в ответ окна голубых вагонов.
Поезд шёл дальше, на восток, всё ближе и ближе к безбрежному Тихому океану.
Ледоход
Тима стремительно направился к берегу. От всего, что увидел, захватило дыхание. Вчера лишь кое-где на льду блестели лужицы. У берегов колыхалась тёмная с кружевцами пены вода да глубокие трещины рассекали реку вдоль и поперёк. А сегодня начался настоящий ледоход. Река оживала на глазах. Она крушила, бросала в разные стороны зеленоватые, зазубренные на краях глыбы льда, ставила их на ребро, потом выворачивала из ледяного месива и швыряла в кипящие тёмные водовороты.
В эту минуту, кроме ледохода, Тима ничего не замечал. То, что он выбежал, забыв как следует зашнуровать левый ботинок и теперь шнурок волочился вслед за ним, то, что куртка осталась незастёгнутой, - всё это не имело ровно никакого значения… Главное - он увидел ледоход. Таких, как он, счастливцев, найдётся не так много, возможно, он один… Впрочем, поглядеть может каждый, а вот проплыть, как… челюскинцы. Это, действительно, идея!
Тима осмотрелся: нет ли поблизости жерди? Жалко, нет, а то бы он попробовал. А кто это идёт сюда? Ишь, как быстро! Да это же Света Ивченко. Почти ежедневно она ходит по этой дорожке в булочную. Тима тотчас сделал вид, что никого не замечает. Со Светой у него отношения известные, собственно, никаких отношений быть не может. На то есть очень серьёзные причины. И Тима снова вспомнил заседание совета отряда и сё выступление.
Подумаешь, какое дело! Он, видите ли, не признался, что задачу на контрольной переписал у Пети Коваля, которого, выходит, ни за что ни про что разрисовали в стенгазете: не подсказывай. А Свете Ивченко, наверное, хотелось, чтобы и он в газету попал. Но не на такого напали. Напрашиваться на неприятности он не будет. И как будто сейчас Тима услышал: "Это трус так поступает…"
Ну и хорошо… Но всё-таки обидно: неужели он хуже всех? Погоди, Светка, ты ещё увидишь, кто такой Тима! И в классе ещё пожалеют, что не поняли его, равнодушно обходили.
Тима стоял на берегу и жадными глазами смотрел, как пробуждается, играет могучая река. Он решил проплыть на льдине. Правда, страшновато, но зато Тима докажет, кто он такой. Света всё увидит, и тогда посмотрим, кто трус…
Для плавания нужен подходящий шест. Бежать домой - нет смысла: Света уйдёт, а плыть без неё не интересно. Тима быстро обшарил кусты, ложбинки и почти у самого берега нашёл втоптанную в землю длинную суковатую жердь. Она легко отделилась от налипшей грязи и прошлогодних листьев. Не раздумывая, прыгнул на льдину. Широкая, почти круглая, она чуть-чуть колыхнулась и, коснувшись одним краем берега, пошла дальше. На такой махине можно даже палатку раскинуть. Тима подбежал к одному краю, к другому, остановился на середине и, медленно переступив с ноги на ногу, покачнулся. Ему вдруг показалось, что под его тяжестью закачалась вся река.
А Света, между прочим, почему-то задержалась. Тиме даже померещилось, что он заметил её глаза - огромные, чёрные и очень внимательные.
"Смотри, Света, поглядывай - пело что-то в его груди. - Ты назвала меня трусом, ты ещё пожалеешь!" Разве она удержится, чтобы не рассказать о сегодняшнем ледоходе Лене Ткаченко и ещё кому-нибудь? И, несомненно, все девчонки в классе, а значит, и вся школа заговорит о его подвиге. И, кто знает, может быть, в газете "Отличник" напишут примерно так: "Тима Самусь, ученик шестого "а", плыл, нет, дрейфовал - именно дрейфовал, как когда-то челюскинцы - на льдине…" Что потом скажет вожатая? И сама Света и Лена? Их бы сюда, на льдину! Это не какие-нибудь задачки по алгебре решать. Здесь смелость, сила нужна.
Тима и впрямь начинает думать, что очень похож на челюскинца. Чёрная куртка, цегейковая шапка, вот только вместо ботинок, хотя они и на толстой подошве, лучше было бы одеть сапоги…