Но Бетхер продолжал его избивать.
Потом, ударив еще несколько раз деревянным башмаком, крикнул:
- Щенок приблудный!.. Дрянь!.. Собачье отродье!.. Голодранец!..
В промежутках между этими выкриками слышались стоны Руди. Даже коровы в соседнем коровнике загремели цепями. Но вот стоны прекратились, слышался уже только хрип. Теряя сознание, Руди думал: "Во всем этот Линднер виноват! Проклятый Линднер!.."
- Хорошо бы, сейчас Руди дома сидел, - сказал Альберт и спрыгнул. - А то этот Бетхер потом скажет, будто Руди тоже участвовал.
- Дома он! - шепнул ему Друга Торстен. - Тихо! Кто-то едет.
- Натягивать?
- Не надо. Другой кто-то…
Мимо Альберта и Други проскользнул сноп света.
- Это старик Флюгер, - тихо сказал Альберт. - Ни у кого такого карбидного фонаря нет.
- Тише! Что разболтался? - шикнул на него Друга.
- А тебе что? Все равно никто не услышит, - ответил Альберт. Он держал в руках конец веревки, перекинутой через ветку. Отсюда она тянулась на другую сторону дороги, где была привязана примерно на высоте одного метра к дереву.
Даже когда дорогу освещали, веревки не было видно - мстители присыпали ее песком. Только когда Альберт натянет веревку и она поднимется, ее можно будет увидеть.
У Други в руке был конец бечевки, которая тянулась по кювету метров на триста в сторону Штрезова - своего рода сигнальная линия. Вдоль нее на некотором расстоянии друг от друга залегли Родика, Калле и Манфред. Как только кто-нибудь приближался, они дергали за веревку. Когда они дернут три раза подряд, Альберт и Друга будут знать: едет избранная ими жертва - кулак Бетхер.
Рядом с Другой лежали еще Длинный и Вальтер, остальные члены Союза мстителей притаились на противоположной стороне дороги.
- Боишься? - спросил Альберт, прищурив один глаз.
- Ничуть, - ответил Друга.
- Да что ты?
- Руди жалко. Жуть как его этот дьявол избил!
- Точно, - согласился Альберт. - Месть - она сладкая! Теперь-то мы покажем Руди, что могут настоящие друзья. Линднер на такое неспособен. Никакого представления не имеет. Вот оно как! - Он выглянул из кювета.
- Не пойму я его что-то… - задумчиво произнес Друга. - Знаешь, после того как мы пионеров избили и Линднер с нами разговаривал, стыдно мне было, здорово стыдно!
- Во-во! - подхватил Длинный. - Хоть бы отчитал нас, что ли! А так… Спрашивает меня перед всем классом: "Скажи-ка, Гюнтер, что бы ты сделал, если бы десять волков напали на пять овец?" Я ему и ответил: перестрелял бы волков. Чего тут спрашивать-то? Десять волков - пять овец. А он на это: "Вот как! Значит, тебе повезло: никого поблизости не было, кто так же думал, как ты, когда вы на пионеров напали, а то и тебя бы пристрелили…" Что ему тут скажешь?.. Ничего не скажешь.
- Прав он был, - заметил Альберт после долгого молчания. - Получается, вроде некрасиво мы поступили. Все разом на этих пескарей навалились. По одному надо, чтобы каждый себе выбрал.
- Во, здорово! - обрадовался Длинный.
Но Альберту не понравилась чересчур уж искренняя радость Длинного. Он нахмурился. Однако времени, чтобы "пропесочить" его, как он это называл, уже не было.
- Едет! - шепнул Друга, внезапно взволновавшись. - Тихо! Теперь тихо! - Бечевка в его руке дернулась три раза подряд.
Ребята еще ниже пригнулись. Только Альберт время от времени выглядывал из кювета. На дороге, быстро приближаясь, плясало пятнышко света. Ребята приготовились к прыжку - враг подходил. Крестьянин Бетхер даже не подозревал, что еще с полудня, когда он уезжал из Бецова, за ним уже внимательно следили. Но даже если бы он и знал это - его ничто бы не спасло. Месть Альберта и его друзей была неминуема: не сегодня, так завтра она настигла бы его. Он же избил, зверски избил Руди, кровного брата мстителей!
Они уже слышали шуршание покрышек по песку, но Альберт все еще не натягивал веревки. Надо было подпустить Бетхера как можно ближе, чтобы он не успел затормозить Альберт потянул веревку на себя и чуть не упал, так сильно его рвануло в сторону. Что-то тяжелое рухнуло на дорогу. Звякнуло железо. С обеих сторон из канав выскочили мстители.
Было темно. Они не очень-то разбирали, кого и куда бьют, и один довольно крепкий удар, предназначенный кулаку Бетхеру, достался Вальтеру. Тот вскрикнул:
- Ой, черт! Да кто же это? Ты, Альберт?
- Заткнись! - рявкнул на него шеф и тут же приказал: - Всем назад!
Ребята бросились в разные стороны прямо через поля. Друга и Альберт, перед тем как отступить, удостоверились, что Бетхер лежит на том же месте, где он упал. Только после этого и они побежали, но нагнать других мстителей им так и не удалось. Не добежав до Бецовских выселок, Друга и Альберт решили передохнуть.
- Вот кретин этот Вальтер! - выпалил Альберт. - Теперь они меня упекут.
- Ничего не упекут! - возразил Друга. - Надо только сказать, что это мы все вместе. Тогда они никого не тронут! - Голос его дрожал.
- Брось! - возмутился Альберт. - Хватит с нас, что один попался. Я-то не проболтаюсь.
- Нет, я так не согласен! - заупрямился Друга. - Пойду и скажу: я тоже участвовал. А потом они и без того знают, кто с тобой всегда вместе.
Долго Друге пришлось ждать ответа. Наконец Альберт щелкнул зажигалкой и осветил его лицо.
- Покажись, покажись! - сказал он и, ткнув Другу в бок, воскликнул: - Черт, Друга! Лучше тебя у меня никого нет! - и сразу замолчал, должно быть, у него щекотало в носу.
В ответ послышалось сопение Други.
- А как же твоя мать? Она же все выведает! - неожиданно спросил Альберт.
Друга ничего не ответил. Альберту даже показалось, что он всхлипнул. Неужели заревел? Альберт напряженно прислушивался, но ничего не разобрал: слышен был только топот их ног и порывистое дыхание.
- Раз уж так все вышло, надо хоть вместе держаться! - сказал на прощание Друга и зашагал прочь.
Альберт еще долго смотрел в темноту. Ему было стыдно.
В самом большом классе Бецовской школы не осталось уже ни одного свободного места. Яблоку некуда было упасть. Сюда снесли стулья и скамейки со всех комнат. Взрослые сидели за ученическими партами и вспоминали свое детство. Над головами висел табачный дым, в классе стоял гул, как над пчелиными ульями. Каждый подсаживался к друзьям и приятелям, желая заручиться поддержкой, как когда-то, когда еще ходил в школу и надеялся: товарищи выручат, подскажут, если что забудешь, отвечая у доски.
В этот вечер все присутствовавшие разделялись на две основные группы: на потребителей и так называемых самоснабженцев. Самоснабженцами назывались крестьяне, которые могли прокормить себя и свою семью продуктами собственного производства - мясом и овощами. Карточки они получали только на сахар. Самоснабженцы не скрывали, что считают себя хозяевами Бецова, и даже дети их хвастались перед теми, кто победнее: "А у нас сегодня пироги пекли, а у вас нет, э-э-э-э!", "А мы колбасу ели, а вы нет, э-э-э-э!"
Разумеется, не все вели себя так. В Бецове было и много малоземельных крестьян, и совсем бедняков, которые жили не лучше переселенцев.
Это и были так называемые потребители. Все, что необходимо для жизни, они покупали в кооперативе. А там полки, как правило, пустовали, и имел ты карточки или нет - уже не играло никакой роли.
Самоснабженцы разместились в классе в зависимости от своего достатка. Само приличие требовало, чтобы малоземельный крестьянин, бравший машины взаймы у своего соседа, соответственно и почитал последнего. Правда, не все крупные хозяева осмеливались вести себя так нагло, как Лолиес. Многие сидели скромно в сторонке и помалкивали: мы, мол, крестьяне, а не крикуны какие-нибудь. И все же и к ним относились слова, как-то сказанные Родикой Друге: "Между ними и нами стена, и ее не срыть. И как бы кулак ни был ласков и вежлив, он богач, а мы бедняки".
Особняком сидели переселенцы. Они составляли низший класс в Бецове, и даже крестьянин, имевший меньше всех земли, поглядывал на них свысока. Особенно болезненно переживали это переселенцы, которым приходилось батрачить у кулаков. Те же, которые устроились на работу в городе, лесничестве, чувствовали себя более уверенно - они были независимы и посмеивались над высокомерием крестьян-хозяев.
Не подчинялся этому распорядку один Шульце. И сейчас он сидел с переселенцами и прекрасно себя при этом чувствовал. Тут же сидел и еще один человек, место которого было, пожалуй, в другом ряду, - крестьянин Рункель. Он забился в самый дальний угол, не разговаривал, а только мрачно глядел вперед.
За учительской кафедрой устроился кто-то из городских. Говорили, что это представитель окружного отдела народного образования. Учитель Грабо тоже был здесь. Не хватало только Линднера. По классу пробежал слушок, будто он струсил и вообще не придет. Беспокойство постепенно нарастало - собрание все не начиналось.
Немного в стороне от других тихо переговаривался с лесничим и Лолиесом учитель Грабо. Речь шла о револьвере, который, как они утверждали, исчез недавно из тайного склада оружия.
- А ты уверен, Норберт, - спрашивал Грабо у лесничего, - что его украл Берг?
- Вроде бы он. Его и Торстена я уже сколько раз замечал - все около лесничества вертятся.
Разговаривали они очень тихо, время от времени поглядывая по сторонам - не подслушивает ли кто.
- А больше ничего не пропало? - спросил Лолиес.
- Нет, ничего. В том-то и дело! - проворчал лесничий, человек крупного телосложения, с орлиным носом и густыми черными бровями.
Лолиес тут же притих, словно готовый в струнку вытянуться перед начальством.
- Непонятно, почему они только один револьвер взяли? - удивлялся учитель Грабо, наморщив лоб.
Лесничий пожал плечами.
- Кто их знает, о чем они при этом думали. Может быть, боялись - как-никак воровство. - На лице его появилось злобное выражение.
- Но что бы там ни было, - подытожил учитель Грабо, - а обоих надо выдворить из Бецова.
- И поскорей! - согласился Лолиес. - Пока они не стали нам опасны.
Грабо не без иронии посмотрел на него.
- Интересно, а ты хоть палец о палец ударишь для этого?
Лесничий засмеялся так громко, что многие посмотрели на него.
Вдруг в классе стало тихо. Вошел учитель Линднер. Он улыбнулся никому и всем сразу и сел за стол, стоявший перед доской. Тока и на этот раз не было. На партах, чадя, горели свечи. При их зыбком свете лицо учителя Линднера казалось мертвенным.
Грабо поднялся, чтобы открыть собрание и приветствовать всех присутствовавших.
- Трагические события, - начал он, - заставили нас собраться здесь. Все вы, должно быть, уже знаете, о чем пойдет речь. Дети, ученики нашей школы, ваши дети, встали на путь преступления. Нам больно в этом признаться, чувства родителей нам близки и понятны. Однако, - и он поднял указательный палец, - это не может заставить нас отказаться от самых решительных действий против столь пагубного влияния бандитов-подростков. Это могло бы привести нас к катастрофе. - Как бы случайно, он повернулся к учителю Линднеру и продолжал: - Поэтому сегодня наша первая обязанность - решить вопрос: имеют ли право эти малолетние гангстеры оставаться и далее в нашей среде. Место их в трудовом приюте, а не здесь, где они угрожают порядочным ученикам.
- Правильно! - крикнул кто-то из группы Лолиеса.
Сразу же там раздались хлопки. Из переселенцев тоже кто-то зааплодировал, однако довольно робко. Пламя свечей заколебалось.
Оратор, снова бросив взгляд на Линднера, сказал:
- Принимаю ваши аплодисменты за одобрение моего предложения.
Снова захлопали. Грабо терпеливо выжидал, покуда не наступит тишина.
- Мой коллега Линднер придерживается иного мнения, - продолжал он. - И я не ошибусь, заявив, что на то у него имеются свои причины.
Он сделал паузу, с явным удовольствием прислушиваясь к возгласам протеста. Он недаром придал своим последним словам двойной смысл - ему необходимо было уверить простаков в том, что слухи, будто бы молодой учитель сам натравил ребят на кулака Бетхера, не лишены оснований. Раздались презрительные выкрики. В конце концов Грабо призвал к тишине и вновь обратился к собранию:
- Прошу вас, дорогие родители, не делать неправильных выводов из моих последних слов. Я, пожалуй, говорил вовсе не о том, о чем сейчас многие из вас подумали…
Не желая вдаваться в подробности, Грабо решил было продолжать свою обвинительную речь против мстителей. Приехавший из округа представитель прервал его.
- Уважаемые жители Бецова, уважаемые родители! - начал он. - Считаю необходимым выступить здесь с некоторыми разъяснениями. Всем вам известно, что господин Бетхер подал на учителя Линднера заявление властям. Заявление это основано лишь на предположении, несостоятельность которого давно уже доказана. Поэтому нам всем следует решительно осуждать слухи такого рода.
- Это верно! - вырвалось у Шульце, который тут же захлопал в ладоши, подав пример другим.
Учитель Линднер поднял голову. Представитель округа, тощий человек с военной выправкой, подался вперед, продолжая свою речь.
- Разрешите мне сказать несколько слов по поводу событий, произошедших здесь по вине некоторых школьников. События эти свидетельствуют о том, что процесс падения некоторых учеников зашел очень далеко и будет чрезвычайно трудно здесь, в деревне, воспитать из них полноценных людей.
В классе послышались возгласы одобрения.
- Однако, с другой стороны, следует учесть, что трудовые колонии для подростков переполнены, - продолжал он. - Поэтому я считаю необходимым предпринять попытку хотя бы часть подростков воспитать здесь, в вашем сельском коллективе. Подобная попытка будет иметь успех, если мы передадим двух-трех зачинщиков в заведение для трудновоспитуемых детей.
На одной из последних парт кто-то всхлипнул - это была мать Други Торстена. Неподалеку от нее сидел отец Альберта. Этот очень маленький, сморщенный человечек, похожий на карлика, еще ниже опустил голову.
Представитель округа сел. Его удивило, что Линднер как-то странно, будто с сожалением посмотрел на него. "Может быть, я что-то неверно сказал? - подумал он. - Вряд ли! Какой же учитель захочет оставить у себя в классе таких ребят, как Альберт Берг и Друга Торстен. Но все-таки надо было бы выкроить время для предварительной беседы с Линднером. А я приехал в Бецов перед самым началом собрания. Колесишь на велосипеде изо дня в день по приютам и школам из одной деревни в другую и в дождь, и в жару… Но к чему эти рассуждения? Кому сейчас легко в эти трудные времена? Ведь речь идет о будущем детей! Нет, уж я подыщу им местечко в каком-нибудь приюте!"
Слова попросил Лолиес.
- Господин педагогический советник, - начал он, - высказал здесь то, что у нас у всех на душе… - быстро оглядев весь класс, он поспешил поправиться, - или у большинства из нас. Но я попросил бы господина ученого советника высказать свое мнение еще кое о чем. Я хочу предупредить, что ни против кого в деревне ничего не имею. Я только вот о чем думаю: если мы оставим здесь этих хулиганов-уголовников, справится ли молодой учитель с ними, сумеет ли он их воспитать? Он, к примеру, вон ведь какую штуку выкинул: потому как хулиганы-уголовники напали на юнгфольковцев…э-э-э… я хотел сказать - пионеров, он велел пионерам драться с уголовниками, ежели на них опять нападут. Но кто натравливает детей друг на друга, тот воспитывает преступников. И мы, родители, должны решительно протестовать против такого воспитания.
Лолиес несколько неожиданно окончил свою речь, казалось, у него внезапно иссяк запас слов. В страхе он посмотрел на лесничего, подумав, уж не сморозил ли он чего лишнего. Однако, кроме обычного презрения к себе, он ничего не прочел на лице лесничего.
После Лолиеса выступило еще несколько человек. Они тоже осудили Линднера. Учителю Линднеру казалось, что он сидит в зале суда и слушает обвинительные речи.
Теперь все повернулись к человеку лет тридцати пяти, только что поднявшемуся со своего места. Выражение его лица было такое лукавое, что никто не заподозрил бы в нем пастора. Но большинство родителей уже знало его по воскресной проповеди. Пастор представился. Его звали Меллер.
- Я пришел на это собрание, - начал он, - как гость. Возможно, это и мой долг, - ведь те юноши, о которых здесь говорили, ходят ко мне на уроки закона божьего. - Он сделал небольшую паузу. - В святом писании мы читаем: "Возлюби ближнего своего, как самого себя". При этом мы не должны делать никаких различий. Подумаем же все вместе. А вдруг наш учитель Линднер видит свою задачу, долг учительский свой, в этом? Я убежден, что он знал: решение его ударит по нему же. Как выяснилось, он рисковал своим служебным положением. Но кто думает только о себе, тот не способен так поступать. Спросим же, каковы причины, побудившие его? А вдруг он призвал своих пионеров оказать отпор потому, что верил в доброе начало юношей, ступивших на дурной путь? Если пионеры позволят себя избивать, то этим они сослужат дурную службу своему делу. Над ними будут только смеяться, их будут презирать. Конечно же, нехорошо, когда дети дерутся. Однако ничто не дается нам даром, за все надо бороться, и прежде всего за нас самих. И тут уж себя самого не приходится жалеть. Учитель Линднер понял это. Он подал нам великолепный пример. - Пастор глубоко поклонился молодому учителю и сел.
Все молчали, растерявшись. Кое-кто, глядя на пастора, покачивал головой. Учитель Линднер тоже был удивлен: как же так - в его защиту выступил священник…
Представитель округа только диву давался. Наклонившись к Линднеру, он с ободряющей улыбкой сказал:
- Быть может, теперь коллега Линднер сообщит нам свое мнение об этих инцидентах?
Словно желая привести свои мысли в порядок, учитель Линднер провел рукой по лбу и встал. Он снял очки и, беспомощно моргая, протер стекла рукавом. В дешевом мятом костюме из искусственной шерсти, с еще более усталым лицом, чем обычно, он походил сейчас на грустного подростка. На лицах, белевших перед ним, он видел выражение жалости или иронии. Выпрямившись, он снова надел очки и, опираясь одной рукой о стол, заговорил. В голосе его звучала одновременно и страстность, и торжественность, а это невольно заставляло прислушиваться.
- Все мы появляемся на свет в чем мать родила. И никто не может сказать, какую мы будем играть в жизни роль, хорошую или плохую. Это определит среда, окружение, в котором мы растем и которое нас воспитывает. Только доброта, хороший пример, любовь способны воспитать из нас хороших людей. Ну, а как быть, если с малолетства мы живем в нужде, если с малых лет мы страдаем от несправедливости и презрения? Тогда мы не можем вырасти добрыми и хорошими, мы должны сперва узнать, что такое хорошо.
В уголках его губ появилась какая-то горестная складка, порой он чуть улыбался, как бы желая примирить с собой слушателей.