Я вышел из правления. Село в этот жаркий полдень было словно вымершее. Куры лежали в серой придорожной пыли. Под плетнем в тени, полузакрыв глаза и разбросав точеные ножки, валялся жеребенок. А из людей только одна девчонка в красном платье крутила колодезный ворот.
Где-то в поле тарахтел трактор. В кузнице звенела наковальня. Чей-то женский голос кричал: "Эй, Манька-а, идем полоть!"
Везде шла работа.
А настроение у меня было неважнецкое.
Меня уже по-настоящему стало задевать: неужели мне, мальчишке, очень трудно найти для себя настоящее дело?
И вдруг я увидел, что неподалеку от пруда строится дом. Я подошел поближе к строительной площадке и стал смотреть на то, как двое молодых рабочих в узкой траншее в земле укладывали огромные куски белого камня и заливали их цементным раствором.
Широкоскулый парень в голубой грязной майке - его звали Петька - говорил:
- Сегодня обязательно мы должны все забутить. А то Коляскин даст нам жару!
- Пускай людей дает, тогда лучше будет. Взвалил такое дело на двоих и пошел щи хлебать! - отозвался Мишка, краснолицый и небритый паренек. - А ты что, малец, рот разинул? - вдруг рявкнул он на меня.
- Да ничего, - ответил я.
- А ты нам дёру на рубль купишь в сельпо?
- А что такое "дёр"?
- Вот подойди сюда поближе, узнаешь…
Я подошел к Мишке, и вдруг под хохот своего приятеля он схватил меня за ухо и начал его трепать!
Я в один миг вывернулся и с размаху дал Мишке ногой под зад и отскочил в сторону.
- О, вот это мне нравится! - обрадовался Петька. - Теперь оба узнали, что такое дёр! А я тебя видел. В лесу живешь?
Тон у Петьки был миролюбивый, и Мишка уже тоже смотрел на меня без злости, которая на секунду загорелась в его глазах после моего удачного удара. И потому я, улыбнувшись, ответил:
- В лесу.
- Эх, хорошая житуха: лежи и плюй себе в небо!
- Ага, - согласился я, - а оттуда все на тебя опять летит!
- А ты что ж, недоволен? - спросил Мишка.
- Доволен. Только делать нечего.
- Ох, смехотура! "Делать нечего!" Да вот, пожалуйста, бери лопату и ковыряйся с нами от зари до зари. Хочешь? - И Петька шутя протянул мне лопату.
- Спасибо, - сказал я. - А что копать?
- Ну вот хоть яму под стояк: два метра на метр.
Я подошел к указанному месту и нажал ногой на лопату.
Парни непонимающе переглянулись.
В обед Петька и Мишка из принесенных из дому свинины и картошки сварили себе на костре гуляш. Вернее, варил его я: начистил картошки, нарезал свинины с луком и положил в кастрюлю с водой. Теперь у меня уже был опыт.
У ребят третьей ложки не оказалось, и я ел свой первый трудовой гуляш широкой щепкой с заостренным концом. Лопаточкой я подхватывал картошку, а на острие насаживал мясо.
Петька дал мне большой ломоть хлеба, но я его разделил на две части и одну половинку спрятал под бревна. А из трех широких лопухов, скрепленных между собой тоненькими щепочками, я соорудил плошку, и Петька наполнил ее густым гуляшем - для Владимира Сергеевича.
О нем я помнил все время. Как он там один? Как чувствует себя?
Когда мы, сидя по-турецки вокруг кастрюли, "навалились" на гуляш, Мишка случайно обернулся, посмотрел вдоль улицы и прошептал:
- Кажись, моя любовь идет! Коляскин!
- А кто он у вас тут? - спросил я.
- Председатель колхоза, - ответил Петька и стал газеткой обтирать свою ложку.
К нам подходил высокий человек в синей сатиновой рубахе, подпоясанной узким кавказским ремешком. Лицо у него было морщинистое, черное от загара. Он шел быстро и тоненькой хворостинкой охлестывал свои пыльные сапоги.
Мишка и Петька встали. Я тоже.
Коляскин остановился около четырехугольной траншеи и молча осмотрел ее.
- Значит, на точке замерзания? - наконец сказал он.
- Нет, почему же, Иван Спиридонович… - ответил Петька. - Вон мы уж сколько заложили. Сегодня закончим забутовку, а завтра уж цоколь начнем гнать.
- Да что ты меня завтраками кормишь? - вдруг вскипел Коляскин и с силой хлестнул хворостинкой по сапогу. - По договору уже клуб должен стоять, а у вас?
- И будет стоять! - сказал Мишка. - Людей вот не хватает.
- А ты что, не знаешь, где люди? В поле! Я вас специально освободил, а вы? То у тетки Ефросиньи на крыше подхалтурили, то у Тимофея сарайку поправили…
- Ну, просит же народ… Мы ведь после работы… - опустил голову Петька.
- Я видел, как после работы. Чуть председатель в район, так они уж пошли налево! И цемент бросили из баржи разгружать?
- Да ладно тебе, Иван Спиридоныч, - попытался улыбнуться Мишка. - Сделаем - сам похвалишь за ударный труд. Вот садитесь с нами обедать.
- Не буду! - сердито сказал Коляскин.
Петька огорченно бросил свою ложку в кастрюлю, и она черенком воткнулась в гуляш.
Председатель повернулся и быстро зашагал от нас.
- Товарищ Коляскин! Товарищ председатель! - крикнул я и побежал за ним.
Иван Спиридонович оглянулся.
- Здравствуйте, - вежливо сказал я. - Вот у вас людей не хватает, возьмите, пожалуйста, меня, а? И у меня еще двое приятелей есть! Они тоже могут!
- А ты сам-то откуда? - прищурив глаза, спросил председатель.
- Из Москвы!
- Из дачников, что ль?
- Да вроде бы, - почесал я себе затылок. - Мы… в шалаше…
- А-а… слыхал. А какие документы у тебя?
- Могу привезти из дому школьный дневник, достаточно?
- Если паспорта нет - достаточно. А что умеешь делать? - Иван Спиридонович пощупал у меня мускулы на руке.
- Да я… куда пошлют!
Председатель усмехнулся и, вертя в воздухе хворостинкой, задумался. Потом сказал: "Идем!" - и пошел обратно к стройплощадке.
- Вот что, вы, работяги! - обратился он к Петьке и Мишке. - Назначаю к вам ученика. Парня не обижать. Ясно? А ты, одним словом, - он повернулся ко мне, - будешь помогать им, что скажут…
Я кивнул головой.
- А на шалашное пропитание, - продолжал он, - я тебе сейчас дам записку, и ты получишь аванс. Картошку там, кислой капусты, огурцов. В общем с голоду у меня не помрешь. А там под конец - полный расчет…
Когда председатель ушел, Петька хлопнул меня по плечу:
- Вот как у нас люди растут! От горшка два вершка, а уже строительный рабочий.
У меня было очень радостно на душе. Назначение на работу произошло так быстро, словно по мановению волшебной палочки. И даже аванс уже можно получить! Так это на каждые летние каникулы можно в колхоз выезжать! И кормежка будет! Красота!
ЛЕГЕНДА О ЛЮБВИ
Под вечер в рогожном куле, который я взял у тети Груни, я нес к Владимиру Сергеевичу из колхозной кладовки мой "аванс".
Выдал мне его одноглазый мужичок. Мне казалось, что он в колхозе какой-то большой начальник, а на самом деле это был простой кладовщик. И притом пьяный. Вместо полупудовой гири при взвешивании картошки он поставил на весы пудовую. А отпуская килограмм меду, он ошибся на полкило. Потом, правда, он заметил свою ошибку и набросился на меня за то, что я его не поправил. Но мне, вошедшему со света в полусумрачную кладовую, просто не было видно ни гирь, ни чашек весов.
Выдавая мне квашеную капусту в кочанах и огурцы, он приговаривал:
- Вы небось уж сегодня дернете! Закус богатый! Ежели что, можете позвать. Я к вашим услугам. А чего это председатель так расщедрился: и на работу поставил, и вот уж продукты, пожалте!
- Строительных рабочих готовит, - ответил я.
Мне было противно смотреть на этого человека. И хоть неудобно было себя хвалить, я добавил:
- Он почувствовал, что человек хочет по-настоящему работать.
- А я, значит, не хочу? - насторожился одноглазый. - А ну-ка, клади капусту обратно за оскорбление при служебных обязанностях!
Я выложил из мешка мокрый кочан.
- Вот так! А теперь можешь его взять обратно. И ты не раздражай мои нервы.
Как таких дураков держат на работе, не понимаю. А может быть, это он только со мной так себя ведет, издевается?
Мне очень хотелось размахнуться мешком картошки и трахнуть этому типу по роже. И в правлении он мне помешал и тут кочевряжится…
Но я должен был терпеть. Чуть бы я взбунтовался, он мог закрыть свою кладовку и сказать: "Зайдете завтра!" А до завтра мы ждать не могли.
По дороге к шалашу со мной произошло еще одно событие.
На узкой тропинке, которая шла через высокую рожь, я встретил Нарика и Гарика. Они словно меня поджидали.
- А ну, постой-ка! - схватил меня за мешок длинноволосый Нарик. - Ты что несешь?
- Картошку, - ответил я и хотел пройти мимо.
- А ты не торопись, - загородил дорогу щуплый Гарик, растопырив руки. - Положи на землю, мы сейчас проверим. На колхозном поле выкопал?
- Я в кладовой получил.
- У Филимона? - спросил Гарик и прикрыл свой левый мышиный глаз.
- У Филимона.
- А где накладная?
- Какая накладная?
- При каждом товаре должен быть документ! - сказал Нарик и дал мне затрещину.
Дело оборачивалось худо. Драться я не мог. На спине у меня лежал мешок, а в правой руке я нес банку с медом.
Я втянул голову в плечи и спросил:
- Двое на одного, да?
Но они меня даже не удостоили ответом. Гарик нахально засунул указательный палец в банку и облизал его.
- Нарька! - вдруг обрадовался он. - Сплошная потрясенка! Ей-богу, мед!
Если бы у меня в руках был тот самый "дрын", который мы изготовили для врагов в шалаше, ух, и устроил бы я этим типам медовое угощение!
Пусть они вдвоем в конце концов и отдубасили бы меня, - один Нарька был в два раза выше меня, - но кому-нибудь я бы все-таки оставил на память фонарь. Я парень был отчаянный. Помирать так с треском!
А теперь я должен был стоять и смотреть, как эти два На-Гарика (так мы их стали называть чуть позже), отняв у меня банку, макали в нее пальцы и пожирали мой труд.
Я не понимал, в чем дело. Почему они напали на меня?
И только когда они вылизали весь мед и забросили банку в рожь, я понял.
Нарик поднес к моему носу кулак и сказал:
- На, понюхай. Чуешь, чем пахнет? Будете Зойку к себе зазывать, сделаем из вас антрекоты с гарниром.
- И студень! - добавил Гарик и тоже поднес кулак к моему носу. - Ультиматум предъявлен, а за остальное пеняйте на себя!
- Мы ее не зазывали, - сказал я, - она сама к нам приходит.
- А кто ей пишет любовные записочки, как вы там называете… из Кара-Бумбы? - Гарик толкнул меня плечом и вынул из своего кармана записку Владимира Сергеевича: "Зоенька, достаньте пенициллина!" Это не ваше послание?
Я был поражен: значит, Лешка тоже побывал в их лапах?!
- Вам ясно наше предложение? Вы свободны!
И, получив от Нарика легкую оплеуху, я отправился восвояси.
Владимира Сергеевича я застал у костра. Он помешивал кофе. Черно-бурая пена, словно лихо сдвинутый набок берет, лежала на кастрюле.
Под удивленным взглядом Владимира Сергеевича я сбросил на землю мешок и спросил:
- Ну, как себя чувствуете?
- Немножко отпустило… Только слабость, - через силу улыбнулся Владимир Сергеевич. - А это что? - он указал ложкой на мешок.
- Первый заработок! - сказал я. - Я тут еще немножко гуляшу принес. А Лешка еще не приходил?
- Пришел.
- А где он?
- Твой дружок арестован! Вот такие дела! - бесстрастно сказал Владимир Сергеевич.
- Как арестован?
У меня задрожали коленки.
- А очень просто: схвачен и брошен в кутузку! За темные махинации с фотоаппаратом!
- И он уже сидит?
- Сидит!
- И что теперь будет - суд?
- Сначала следствие, а потом суд.
- Надо немедленно поехать в Москву к его маме! - не на шутку всполошился я.
- Не надо! - вдруг раздался из шалаша Лешкин голос. - Судить - судите, а моей маме ничего не говорите!
- Арестованный, молчать! - приказал Владимир Сергеевич и обратился ко мне. - В нашем коллективе морально-бытовое разложение!
- А что же он натворил?
У меня уже немного отлегло от сердца.
- Да ерунда какая-то! Меня оклеветали, а вы уж тут раскудахтались! - сказал Лешка, высунув из шалаша голову.
- Я кому сказал? - прикрикнул на него Владимир Сергеевич. - Будешь разговаривать только на следствии!
- Ха-ха! Следствие! Это беззаконие! - отозвался Лешка. - Требую прокурора!
Владимир Сергеевич ему больше не отвечал. Он с интересом выкладывал из мешка мое добро и, подробно расспросив о том, где я его достал, радостно воскликнул:
- Вот молодец! Хвалю. Сейчас будем ужинать. И так как у нас сегодня праздник по случаю первого заработка, с нашего масла запрет я снимаю!
- Ура-а! - закричал из шалаша Лешка.
- А ты не радуйся, это тебя не касается! - ответил Владимир Сергеевич.
- Мне сегодня из-за вас морду набили, - проворчал Лешка, - а вы меня голодом морите! Где справедливость?
- Ты знаешь, чем этот ребенок около дома отдыха занимался? - посмотрев на меня, сказал Владимир Сергеевич.
- Чем?
- Кустарным промыслом!
- Не понимаю!
- А тут и понимать нечего. Он фотографировал отдыхающих! И брал с них деньги! По рублю за карточку. Я мешки за рубль таскал, а он карточки! Набил полные карманы денег и сказал, что завтра принесет снимки. Ну, все были довольны, а потом один из отдыхающих хотел ему помочь вытащить кассету, раскрыл фотоаппарат, и оказалось, что в нем не двигается пленка.
- А я знал, что у меня перемотка не работает? - закричал Лешка. - Не знал! А раз не знал, значит не виноват!
- Ну, когда раскрылся обман, - продолжал Владимир Сергеевич, - этот кустарь-одиночка бросился бежать. Его поймали, арестовали…
- …велели паспорт показать! - сообщил из застенка Лешка.
- Имей в виду: хорошо смеется тот, кто смеется последний! - сказал ему Владимир Сергеевич и закончил рассказ: - И вот привели сюда. Ну, что будем с ним делать?
- Это что, следствие или уже суд? - спросил Лешка.
- Суд! - сказал я.
- Нет, погодите, - вылез Лешка из шалаша, - дайте мне слово! Во-первых, надо установить, для кого я фотографировал. Для себя лично или для всех нас - это раз; во-вторых, отметим, я не просто снимал, а культурно обслуживал население; а в-третьих, скажите, кто ограничивал меня? Никто! Я имел право пойти на станцию и помогать нести дачникам сумки? Я имел право показывать людям, где тут можно снять дачи? Но я не пошел на это. А если в доме отдыха вышла осечка, то я тут ни при чем!
- У тебя в голове осечка вышла, - сказал Владимир Сергеевич. - Ты должен был найти себе общественно полезную работу, а не легкую халтуру, понимаешь? Мы ведь об этом уговаривались?
- А у меня голова закружилась, когда мне Нарька по шее дал около пляжа. И у меня все мысли рассыпались! - с невинными глазками сказал Лешка.
- Ладно, - сказал Владимир Сергеевич. - Если ты упорствуешь и не признаешь свою ошибку, знай, что к концу нашей шалашной жизни никакого диплома ты не получишь!
- Диплома?! А какого? - спросил я, удивленный.
- Об этом только я знаю! - сказал Владимир Сергеевич. - Доживете - увидите!
Тем временем, пока мы разговаривали, у нас уже сварилась картошка, и мы сели ужинать. Лешка насупился и ел молча.
В лесу уже стемнело. Стал накрапывать мелкий дождь. От костра наши лица были черно-красными. Если бы кто-нибудь посмотрел на нас со стороны - точь-в-точь разбойники пируют!
И в этот момент, ведя перед собой велосипед, к нам пришла Зойка! На ней был голубой плащ с капюшоном и высокие резиновые ботики.
- Владимир Сергеевич, что с вами? - положив велосипед на землю, быстро спросила она.
- Да ангина… - слабым голосом ответил наш вождь.
- Ну, это дело поправимое. Вы знаете? Минут пятнадцать назад ко мне под окно пришли Нарик и Гарик и стали меня разыгрывать какой-то запиской. А я эту бумажку вырвала у них, захлопнула окно и все прочла!
- Это они у меня ее отняли! - сказал Лешка. - Я шел к тебе, а они напали…
- Это возмутительно! - сказала Зойка. - Я, честное слово, пойду к Нарькиному отцу. Он как раз сегодня приехал. Вот лоботрясы!
- Да плюньте на них! - Владимир Сергеевич пожал Зойкину руку. - Мы сами с ними рассчитаемся. Дайте только встану! А вы мне что-нибудь принесли?
- Принесла. Только пенициллин не в таблетках, а в ампулах. Подойдет? У нас другого не было.
- А кто ж ему укол сделает? - удивился я.
- Я, - ответила Зойка. - Я тут все привезла: стерилизованный шприц, иголку, спирт. Это у папы всегда дома есть. Вы доверитесь мне, Владимир Сергеевич?
- Пожалуйста! А иголку не поломаете?
- Не волнуйтесь, я уж не первый раз. Я бы и папу сюда привела, но он в Москве. У него сегодня операция… Только вот здесь очень мало света!
Я молча раскрыл на перочинном ноже отвертку, снял с переднего колеса велосипедную динамку и переставил ее на вилку заднего колеса. Потом я перевернул велосипед "вверх ногами", установил его на седле и на руле и приказал Лешке:
- А ну-ка, арестант, крути педали!
Из маленькой фары, которую я держал в руках, брызнул ослепительный свет.
Такой эксперимент я не раз устраивал у себя дома и даже пытался под жужжание динамки учить уроки: так было интереснее, чем при электрической лампочке. Но Зойке сейчас, видимо, показалось, что я гениальный изобретатель. Она закричала:
- Ой, какая прелесть! Юрка, ты просто золото! Как ты додумался?
"Нет, Зоя, это ты золото!" - сказал я про себя.
Зойка протерла пинцет ваткой со спиртом и вынула из никелированной коробочки шприц. Я освещал велосипедным фонариком ее пальцы. Они работали быстро и уверенно.
Вот Зойка уже перелила пенициллин из ампулы в стеклянную трубочку, просунула в кольцо на поршне большой палец и сказала:
- У меня готово!..
Укол она сделала в одно мгновение. Потом разобрала шприц и снова уложила в коробочку.
Мы дали в руки Зойке тарелку с вареной картошкой. Владимир Сергеевич позволил из неприкосновенного запаса раскрыть банку с судаком в томатном соусе, и пир на весь мир закипел.
Несмотря на то, что мы съели по две тарелки картошки и выпили полную кастрюльку кофе, после ужина мы еще стали печь картошку.
Мы вытащили из шалаша все наши постельные принадлежности и, расположившись на них, стали смотреть в костер.
Огня уже не было, только тлели малиновые угли, да по краям очага вспыхивали сосновые иголки.
Зойка, поджав ноги и покусывая травинку, сидела рядом со мной. Мой локоть, которым я поддерживал подбородок, касался ее руки.
- Вот в такие часы хорошо рассказывать легенды, - улыбнулся Владимир Сергеевич. - Мне часто рассказывал их тот старик, который подарил мне женьшень.
- Какой женьшень? - спросила Зойка. - Корень?
- Да, - ответил он. - Это такой у меня талисман.
- Если Владимир Сергеевич его потеряет, то потеряет свое сердце, - пояснил я.
Я сделал ударение на слове "сердце" и почувствовал, как у меня под локтем шевельнулась Зойкина рука.