– Не обижайся, – попросил я. – Я вообще-то рад, что ты приехала, и по городу с тобой очень здорово ходить. Ты мой очень хороший друг. Сейчас я не могу тебе все рассказать, пока не могу…
Нет, я не собирался ей рассказывать, но я видел, как теплеет ее взгляд, как она размягчается под действием моих слов. С женщинами все просто – разрядить напряженную ситуацию пара пустяков: попросить прощения и сказать что-нибудь приятное. Если, конечно, вопрос непринципиальный.
– Как ты узнала его имя?
– Когда вошла, секретарша ему говорит: "Руслан такой-то, вам факс от такого-то".
– Что значит "такой-то" и "от такого-то"?
– Ты меня не путай. Отчества я просто не расслышала. А от кого факс, нам не важно. Просто я рассказываю по порядку. Удалился Руслан в кабинет, а я – к секретарше, киваю на закрытую дверь – это та самая дверь в компьютерном зале – и говорю, что мне нужно к директору, но я забыла его отчество. Она тут же мне и сообщила, что он не директор, а президент фирмы, и сказала имя, отчество и фамилию. Ну, я и поперлась в кабинет.
– И что сказала?
– Во-первых, я назвала его по имени-отчеству, во-вторых, сказала, что мне нужен компьютер, но денег на новый родители не дадут. Не подскажет ли он, где можно купить списанный, старый. Я-де, мол, обращаюсь к нему как к знающему человеку, профессионалу, надеясь на его любезность, а кроме него, мне обратиться не к кому.
– Заранее придумала про списанный компьютер?
– По ходу. Я же не знала, как все сложится.
– Я вчера тоже спрашивал про старый компьютер. Но секретарша послала меня куда подальше.
– Не надо спрашивать у секретарш.
Нотки самодовольства снова промелькнули в ее голосе. Я с трудом удержал себя от язвительного замечания. Ведь она права. Она умеет лучше общаться с людьми, почему я должен заедаться по этому поводу? Тем более общается она по моей просьбе. Пусть гордится – решил позволить.
– И что дальше?
– Он сделал умный вид. Задумался будто бы. Потом предложил подождать его минут двадцать, пока он справится со своими делами, а тогда он отвезет меня в одно место, где, возможно, такой компьютер и найдется. Я сказала, что денег у меня с собой все равно нет, а он отвечает: главное – договориться. Вот и договорились: завтра в десять утра. Он угощал меня кофе с коньяком.
– Ты пила? – спросил я подозрительно.
– Отказалась, разумеется.
– Катька, – попросил я, – обещай мне, что ты с ним не встретишься.
– А что такого? – Она снова посмотрела на меня нарочито невинным взглядом и захлопала ресницами.
– А ничего, – попробовал я припугнуть. – Он с тобой так договорится, что потом тебя никакая милиция не найдет.
– Так уж и не найдет?
– Люсю не нашла.
– Это он? Я в общем-то догадывалась. У меня много разных догадок, зря ты скрытничаешь.
– Обещаешь, что не сунешься туда?
– Обещаю, – ответила она вяло. – Но если бы ты ввел меня в курс, я могла бы продолжить контакты и что-нибудь выведать.
– Опять двадцать пять! Я тебе уже сказал: может, ты и выведаешь, но никому уже не расскажешь.
– Ладно, держи сувенир. – Она протянула мне визитку Рахматуллина.
Молодец все-таки Катька!
На троллейбусе мы добрались до Невского, а там через Манежную площадь дошли до Моховой.
Здравствуй, Моховая! На торцевой глухой стене крайнего дома огромными буквами: "Я люблю Марину!" Здравствуй, церковь! Следующий раз я привезу тебе Люсину икону. Здравствуй, Театральная академия!
Мы смотрели на пыльную озерную гладь ее огромных окон, на дракончиков с собачьими мордами, и я в который уж раз думал: обидно, что я буду поступать в какой-нибудь заборостроительный институт. И вдруг Катька с сожалением заметила:
– Как жаль, что у меня нет никакого таланта!
Я наклонился и поцеловал ее в щеку, потом взял под руку, и мы двинулись к улице Пестеля. Она засмеялась и сказала:
– Мы с тобой как супруги, которые прожили вместе пятьдесят лет.
– На мой взгляд, здорово прожить пятьдесят лет вместе.
Мой отец говорил, что для мужчины важно два раза в жизни сделать правильный выбор. Выбрать профессию и жену. Сам он профессию не выбирал, надо было работать – пошел на завод, а в результате стал классным мастером. Не все от нас зависит, сказал он. Зато уж жену выбрал любимую и надежную. Тот разговор завершился приходом матери, которая начала орать, что раковина засорилась и второй день не функционирует, а он трепом занимается. Меня все это ужасно насмешило, и я сказал: "Не все от нас зависит". Отец засмеялся, обнял мать, а она отбивалась, продолжая кричать, но в конце концов тоже стала смеяться и беззлобно сказала: "Идите вы к черту!"
– Ты часто вспоминаешь свое детство? – спросил я Катьку, когда мы шли по Лебяжьей канавке.
– Нет, – отрезала она.
Тут я стал распространяться, что понятие "счастливое детство" всегда ассоциируется у меня с барской усадьбой и дворянским сынком, вроде Илюши Обломова, которого кормили с ложечки маринованными грибками, позволяли бездельничать и бегать по лугам на приволье. И только теперь я понимаю, что счастливое детство – это мои любящие родители и наш старый деревянный дом.
– Думаю, что многие даже и не подозревают, что у них было счастливое детство.
– У меня – нет, – сказала она. – Просто ты не все знаешь.
– А что я не знаю?
– У тебя своя тайна, у меня своя, – уклончиво ответила Катя.
Мужское любопытство по сравнению с женским весьма умеренное. Но она меня заинтриговала. Хотя, вероятнее всего, там и тайны никакой нет, намеренно напустила туману, чтобы отомстить за то, что я ей не доверяю.
– А я и не прошу ничего мне рассказывать. Живи со своей тайной.
Ди ждала нас с ужином, бутылкой кагора и пирожными. На Кирова был наброшен цветастый посадский платок, который я тут же снял. Когда мы с Ди оказались вдвоем в кухне, я спросил:
– Что это ты Кирова прикрыла?
– Ко мне женщины с работы заходили. И что, прикажешь объяснять им, что это кич? Ты меня ставишь в идиотское положение.
Грустный был прощальный ужин, а еще грустнее стало, когда провожал Катю на Чкаловский. Перед железной дверью, на темной и вонючей площадке, она сказала мне:
– Ди – замечательная женщина. Мне она очень нравится. Но немного жаль, что сегодняшний вечер мы провели не вдвоем. Может, я бы тебе рассказала, ну, о чем мы сегодня говорили. Просто должна быть подходящая обстановка – вдруг не расскажешь. И вообще, я должна дозреть до этого разговора, так что не обижайся.
– Я, наверно, тебя люблю, – сказал я, понимая, что она не оттолкнет меня и не обсмеет.
Катька ни слова не произнесла в ответ. Мы, словно во сне, подались друг к другу и стали целоваться, целоваться, и все это продолжалось целую вечность. Нас осталось в этом мире только двое, и сам мир не существовал. Это был открытый космос и полет. Этой весной мы тоже целовались, но тогда я не любил Катьку, а сейчас любил, потому что иначе про космос я бы ничего не узнал и про привкус обреченности, который был почему-то в этих поцелуях, словно мне предстояло ее потерять. Та кретинская гордыня, которая постоянно меня точит, не позволила спросить у Катьки, чувствовала ли она похожее.
Я хотел войти в мастерскую, но она не пустила, а потом был момент, когда она взялась открывать дверь, но тут я опомнился. Нельзя в мастерскую, потому что – нельзя. Оторвавшись от Кати, я быстро побежал вниз по каменным ступеням.
– Утром позвоню! – крикнула она вслед, и, пока я спускался, ключ не повернулся в замке, видно, она так и стояла, прислонясь спиной к железной двери.
Я летел по изрытому пыльному Чкаловскому. Состояние невесомости прошло, но легкость осталась. Надо ли было проявлять силу воли и уходить от Кати? Она меня не гнала, я сам сбежал.
Когда я вышел на Карповку и втянул носом свежесть с морским привкусом разлагающихся водорослей – "запах Венеции", я почувствовал себя таким счастливым и таким несчастным, что прямо хоть плачь, хоть смейся. Я ощутил космос на поганой вонючей лестнице и, не зная точно, все же догадывался, что это не просто так, не только плотские томления и восторги, это любовь. У меня любовь! Интересно, сколько любовий мне предстоит в жизни?
Говорят, фраза "на крыльях любви" – штамп и пошлость. Может быть. Зато она точная. На крыльях любви я летел вместе с чайками. Они над водой – я над набережной. И даже в этом блаженном состоянии червь гордыни просверлил свою дырочку, я подумал со страхом: "Если Катька меня не любит, как я ее, что вполне возможно, если она будет смеяться надо мной и унижать, неужели я буду это терпеть? Нет! – сказал я себе и вспомнил еще одну пошлую фразу: – "Я наступлю на горло собственной песне".
Постоял у парапета, чтобы не сразу возвращаться к тетке и еще немного побыть со своими воспоминаниями о космосе. И когда я смотрел на воду и старые тополя на другом берегу, меня уже ничто не беспокоило: ни сомнения, ни гордыня. Мне казалось, что все у меня в жизни сложится отлично и я всего добьюсь. Найду свое призвание, чтобы работа стала не только зарабатыванием денег, но и радостью. Найду жену, любимую и надежную. Но это позже. Сейчас мне никак не хотелось жениться. И честного милиционера найду, чтобы рассказать про Люсю и Руслана Рахматуллина.
Заснуть долго не мог, в голове крутилась и крутилась надоедливая песня: "Вот такая вот зараза, девушка моей мечты!" Повторял ее, повторял, а сам видел персиковое Катькино лицо с распущенными, как у русалочки, волосами.
Глава 23
ВНИМАНИЕ! РОЗЫСК!
Обычно мы едем на пассажирском ночном, хотя можно ехать двумя электричками или электричкой и автобусом. В последних случаях происходит большая потеря времени из-за несовпадения расписания. Вообще-то я люблю добираться на перекладных, и мне очень не хотелось домой, поэтому я решил потерять время.
Отец говорил: если человек куда-либо опаздывает – он неинтеллигентен, если же он опаздывает на поезд – он дурак. Я никуда не опаздываю, а на поезд прихожу чуть не за час до отправления.
Утром я проводил тетку на работу, обнялись с ней, расцеловались. Потом позвонил Катьке, и у нас состоялся очень душевный разговор, полный скрытого смысла и вздохов. Я чувствовал, что между нами полное взаимопонимание, никакой гордыни, никаких шпилек и взбрыкиваний, сплошная гармония.
– Ну как ты? – спросил я.
– Ничего.
– А вообще?
– Ой…
– Что?
– Ничего.
– А что ты делаешь?
– Пью кофе.
– А я уже.
– Так ты уезжаешь?
– Угу.
– Тоска.
– А ты скоро приедешь?
– Думаю, да.
– Это точно?
– Да.
– Я тебя поцелую?
– Можешь не спрашивать.
– Тогда я целую тебя миллион раз, – сказал я и повесил трубку.
Я ждал, что она перезвонит. Я ждал еще час. Телефон безмолвствовал.
На вокзал, как всегда, я явился заблаговременно. У платформ, откуда уходят электрички, понаблюдал за людским кишением и внимательно изучил содержимое витрин пищевых, книжных и галантерейных ларьков. Купил по дешевке (стоит две тысячи, как батон) пухлую брошюру "Екатерина II и ее любовники", а за четыре тысячи – баночку фанты. Потом я обследовал здание вокзала, почту, здравпункт, камеры хранения.
В милиции мне явно нечего было делать, но я остановился возле стенда с листовками "Внимание! Розыск!" и стал их рассматривать. Весьма красивая молодая женщина, оказывается, была мошенницей. Приятный на вид парень – опасным преступником. Глянул на очередную фотографию и обомлел. Блестящая лысина и волосы от висков, как пушистая юбочка. Глаза усталые и печальные, будто целый день трудился он топором и стамеской, думая о пропавшем Буратино.
"РУВД Петроградского района г. Петербурга разыскивает Агамеляна Эдуарда Вартановича…" – прочитал я.
Папа Карло! Участник недавнего вооруженного нападения на магазин!
"Его приметы: на вид около 50 лет, рост около 165 см, худощавого телосложения, волосы полуседые, длинные, ото лба и по центру головы – лысина, лицо небритое, смуглое. Был одет: куртка из джинсовой ткани, брюки темные, кроссовки".
Ниже была наклеена газетная заметка с личным обращением начальника уголовного розыска к скрывавшемуся преступнику.
"Эдуард Агамелян, я рекомендую вам добровольно сдаться в ближайший отдел милиции. Двое ваших соучастников нами задержаны, третий убит при оказании вооруженного сопротивления. Нам известно, что вы вооружены, поэтому в соответствии с законом в отношении вас тоже может быть применено оружие.
Я обращаюсь к родственникам и знакомым Агамеляна: посоветуйте ему добровольно прийти в милицию, тогда мы гарантируем ему жизнь".
Несколько раз я лихорадочно перечел текст, а потом табличку на дверях милиции. Меня смутило слово "транспортная", то есть вокзальная. А когда я попал к дежурному, мои опасения даже усилились. Здесь было скопище задержанных подозрительных типов. Один из них называл себя командированным, хотя по виду был типичным бомжем. Он утверждал со слезами на глазах, что у него украли документы и деньги. Я понял: здесь своих разборок навалом и всерьез меня вряд ли кто примет.
В коридоре я натолкнулся на парня в камуфляже и спросил, где Петроградское РУВД, но он знал только про ближайшее отделение милиции. Оно было рядом, в десяти минутах хода.
Дежурный мент сидел за стеклянной перегородкой в холле. Здесь было светло, чисто и безлюдно, все способствовало моим намерениям. И я все еще успевал на свою электричку. Однако вместо заявления о преступнике я спросил у мента адрес Петроградского РУВД. Он полистал брошюрку и сказал: "На Большой Монетной". Это недалеко от улицы Рентгена, где я репетиторствовал.
Честное слово, я не специально затягивал отъезд, действовало что-то подсознательное. С одной стороны, я был уже в пути, ехал домой, с другой – задерживали не зависящие от меня обстоятельства. Так я себе и сказал: от меня это не зависит. Перекинул ремень сумки через плечо и отправился на свою любимую Петроградскую.
Дежурный оперуполномоченный, майор Николай Никитич Лопарев, впечатление производил приличное. Я сказал ему, что видел Агамеляна на Пушкарской, он о чем-то просил президента фирмы "Руслан и Людмила", но тот велел ему не попадаться на глаза. Отдал и визитную карточку Орлиноносого, а на ней записал номер его машины. Опер спросил, есть ли у меня документы. Я вытащил свидетельство о рождении, которое мать всегда предусмотрительно сует мне в дорогу. Также я дал свои и теткины координаты.
Наверное, майору еще не было тридцати, а может, чуть за тридцать. Лицо серьезное, непроницаемое. Но когда он писал, то надевал очки, и оно становилось добродушным и очень симпатичным. Смотрел я на опера Лопарева и соображал, можно ему верить или нет. Было большое искушение рассказать про мою давнюю встречу с Рахматуллиным и про Люсю. Но я боялся, что Рахматуллин купит опера, и еще хуже – опер заложит меня, скажет, откуда у него информация. Я же не мог попросить: "Дяденька, не рассказывайте, кто вам настучал". Во-первых, это недостойно, во-вторых – нерезультативно. Опер может пообещать и все равно рассказать. Оставалось надеяться на его порядочность.
– Проверьте получше Рахматуллина, – попросил я.
– В обязательном порядке, – ответил Лопарев, глядя сквозь очки, в которых глаза его становились огромными и задумчивыми.
Я не верил милиции, но я не верил также, что весь мир – сточная яма. Нет сомнений, что вокруг много хороших, честных людей, и среди милиционеров в том числе. Беда, что я ничего не понимал в этой жизни и чувствовал себя абсолютным дураком. Со своими откровениями я решил повременить и спросил Лопарева, можно ли к нему зайти, когда я буду в Петербурге.
– Заходи, Алексей, – ответил он, записал свой телефон и пожал руку. Я уже в коридор вышел, когда он закричал вслед: – Леша, Леша, ты свое свидетельство о рождении забыл!
Я позвонил маме и сказал, что еду на вокзал.
Глава 24
"ПРИЕЗЖАЙ, ПОЖАЛУЙСТА!"
В Краснохолмске меня встретила накаленная до предела мать, правда, радость встречи и рассказ про опознание бандита ее остудили.
Хотя отпуск у матери не кончился, она каждый день ходила в школу. Там шел серьезный ремонт, какие-то потолочно-чердачные балки подгнили. Школу давно пора было чинить, но деньги нашлись, когда крыша стала угрожать свалиться детям на головы. Ремонт обещали закончить в лучшем случае в конце октября, а нас на это время предполагали целыми классами распихать по разным школам.
На следующий же день после приезда я начал занятия с мальчиком Вовой, а так как времени до переэкзаменовки оставалось мало, приходил к нему чуть не каждый день. Я немного загордился и воображал себя опытным репетитором.
Вечерами я ждал звонка от Катерины. Я хотел, чтобы она сама позвонила, но телефон молчал. Мне нужно было удостовериться, что она не забыла наш прощальный вечер, думает обо мне и скучает. Я телепатировал ей: позвони, позвони! Безрезультатно.
Такое ожидание подобно ржавчине, даже хуже. В голову начинают приходить глупые, обидные и даже подлые мысли. "Если бы она скучала, – думал я, – давно бы приехала. И вообще, она очень странная девчонка и большая эгоистка, чтобы испытывать глубокие чувства. В Петербурге ей было скучно, она надеялась на общество художников, красивую жизнь, а ей – фига с маслом. Тогда она схватилась за меня. На безрыбье и рак – рыба.
Вполне вероятно, что она укатила на дачу и приятно проводит время в обществе юного гения. Ну и пусть он без руки, он все равно будет художником, а главное, у него жилье в Петербурге, куда она рвется всеми силами души. А то, что руки нет, это только славы прибавит, внимание к нему привлечет! А может, она придумала, что он безрукий, чтобы меня успокоить?"
Я считал себя беззащитным перед своей любовью. У меня не было никакой гарантии, что, вернувшись, она не даст мне от ворот поворот. Я размышлял, как пережить это и сохранить достойный вид, убеждал себя: она самая заурядная смазливая девчонка. В моей жизни таких будет сто штук. И они пройдут стороной. Это же смешно вообразить, что в пятнадцать лет я встретил роковую любовь и это моя судьба. В пятнадцать лет все кажется роковым, даже провинциальная девочка, которая фантазирует и выдрючивается, чтобы показаться интересной.
А еще я вспоминал, как на лестнице, в состоянии космического опьянения, она хотела открыть дверь мастерской, чтобы мы вошли туда. Это же я ее остановил! Может, это было ошибкой?
За неделю я заржавел от своих переживаний. Звонил тетке только затем, чтобы спросить, не объявлялась ли Катька. Разумеется, нет. Мне даже в голову не приходило, что она тоже может ждать моего звонка и испытывать нечто похожее. Почему она должна быть уверена во мне, если я думаю о ней так плохо? Про какую такую тайну она говорила?