Зина глядела вниз, заливаясь румянцем. "Она уже встаёт!" Антонина Андроновна, крупная, румяная, полусонная, стояла перед глазами Зины.
– Ах, вот как? Уже встаёт! Очень рада, – продолжала ровным голосом Елена Петровна, а морщинка между бровями делалась всё резче и глубже. – Значит, надо зайти и поздравить её с выздоровлением.
– Но она же… она же сегодня уедет на дачу к бабушке! – торопливо возразила Тамара. – Бабушка у нас заболела!
– Новая беда! – Елена Петровна покачала головой. – То одна, то другая… Так ты иди, Белокурова, отдохни на перемене. Ведь можно до смерти устать, когда в доме больные. Я понимаю!
Тамара, уходя, искоса взглянула на Зину и подмигнула: "Видала, как я?"
Елена Петровна молчала, пока за Тамарой не закрылась дверь.
– Так, Зина, – начала она и, взяв со стола стопку тетрадей, начала перебирать их. – А ты тоже сочинила какую-нибудь историю, чтобы обмануть меня?
– Нет! – быстро ответила Зина.
– Тогда расскажи, почему вы с ней опоздали сегодня. Ведь ты взялась помогать подруге. А вместо того чтобы её притащить вовремя, опоздала и сама. Почему так случилось?
Зина молчала. Сказать неправду она не могла – не хотела обманывать Елену Петровну. Сказать правду тоже не могла – нельзя было выдавать друга, которому дала обещание "крепкое, как дуб" быть верной на всю жизнь. И она молчала, опустив свою белокурую голову.
– Не можешь сказать? – помолчав, спросила Елена Петровна.
– Не могу, – прошептала Зина.
– Это что… слово, как дерево дуб?
Зина быстро взглянула на Елену Петровну и, встретив её глаза, в глубине которых золотым огоньком дрожала улыбка, поджала губы.
– Не могу, – повторила она.
– Зина, неужели какая-то глупая дубовая ветка, какая-то детская затея, – начала Елена Петровна, – заставляет так замыкаться от меня?
– Не потому, что ветка… – сурово, не поднимая глаз, возразила Зина, – а потому, что мы обещали… Дали слово…
– А, ну раз дали слово – другое дело, – согласилась учительница. – Когда человек даёт слово, он должен его держать. Особенно, если этот человек – пионер.
А когда Зина вышла, так и не подняв головы, Елена Петровна проводила её задумчивым взглядом.
"Однако история перестаёт быть ерундой, – сказала она сама себе: – одна лжёт, а другая поддерживает её. И станет поддерживать, потому что находится в плену какой-то выдумки. Как разрушить это? Передать в пионерскую организацию? Девочки соберут отряд, разоблачат эту "тайну" и всё развенчают. Это так. Но кто знает, не окажется ли Тамара в глазах Зины человеком, пострадавшим за дружбу, и не почувствует ли Зина себя предательницей?.."
ДУМЫ И НАСТРОЕНИЯ
В этот вечер у отца с Антоном произошёл конфликт. Антон пришёл из школы очень весёлый: он ещё с порога прокричал на всю квартиру, что ему в классе дали поручение. Это было его первое поручение и, конечно, очень важное: следить за цветами на одном из окон.
– А Варвара Захаровна сказала: у кого есть дома цветы, если захочет – пусть приносит, – сообщил он. – А я говорю: у нас есть, и я принесу… Мама, можно я отнесу в школу цветок?
– Ты бы, сынок, сначала спросил у меня – можно ли? – а потом и обещал, – сказала мама, приглаживая его белёсые вихры. – Ну, а теперь мы с тобой в безвыходном положении: раз обещал, надо отнести.
– А какой отнести?
В дело вмешалась Изюмка:
– Пусть вот эти листики отнесёт, они некрасивые!
– Сынок, а знаешь что? – сказала мама. – Эти листья ты, пожалуй, и возьмёшь. Только не сейчас – сейчас они вялые, жёлтые. Скоро и совсем опадут. Но зато после Нового года как начнёт этот цветок новые листочки выпускать да как начнёт цвести красными граммофонами!.. Это богатый цветок – амариллис. Вот его и возьмёшь.
Антон согласился. Ему сразу представилось окно, залитое весенним солнцем, и среди зелёных стеблей и листьев разных бегоний и гераней его цветок горит красным огнём! И он тут же пощупал пальцем землю – не сухая ли? Теперь этот цветок будет всё время под его личным наблюдением.
Лишь только раздался отрывистый, короткий папин звонок, Антон, а за ним Изюмка выбежали в коридор открывать отцу.
– Тише, тише, – легонько отстранил их отец. – За меня не хватайсь!
– Всегда за тебя "не хватайсь"! – обиделась Изюмка.
– Да ведь это только временно, – возразил отец. – Вот сейчас умоюсь, переоденусь… ну, тогда другое дело. А то видишь – спецовка какая? Тут и гарь, тут и масло…
– Папа, папа! – перебил Антон. – А мне в классе поручение дали!
– Скажи пожалуйста! – покачал головой отец. – Поручение! Ты, Антон, однако, важным человеком становишься!
А мать тем временем уже сновала из комнаты в кухню, из кухни в комнату – накрывала стол. Как любила она эти часы, когда вся её семья собиралась вместе! Светлыми, весёлыми глазами поглядывала она и на детей и на мужа, губы морщились от сдерживаемой улыбки, а проворные руки ставили кастрюлю на огонь, резали картошку, раскладывали рыбу на блюде…
За обедом, как всегда, шёл оживлённый разговор. Отец рассказал про одного лектора из райкома. Лектор прочёл лекцию, а потом пошёл ходить по заводу. Ходил, дивился. На краны дивился, на горящие мартены, на грохочущие станы. Около него, Стрешнева, долго стоял и всё удивлялся, как это вальцовщик так ловко подхватывает огненную проволоку, бегущую из стана. А потом опёрся рукой на бунты проволоки, а бунты эти были ещё горячие – ну, и обжёгся. Да хорошо, что не сильно, заживёт…
– Мы тоже скоро к вам на завод придём! – сказала Зина.
– Э, нет, ничего не выйдет! – возразил отец. – Посторонним вход воспрещён. И правильно. А то вот забредёт какой, да и попадёт под какую-нибудь чушку… Или в раскалённой проволоке запутается. Ищи его тогда!
– А вот мы всё-таки пойдём! – весело повторила Зина. – Со школьной экскурсией.
– Ну, это другое дело, – сдался отец. – Конечно, не лишне знать, где ваши отцы работают и что делают.
Но больше всех говорил за столом Антон. Он был в отличном настроении – пожалуй, даже сверхотличном. Из ума не выходило то важное обстоятельство, что у него теперь есть школьное поручение. Надо было объяснить, какие цветы стоят на его окне, и как их надо поливать, и как Петушок Галкин из пятой квартиры сказал, что Антону всегда везёт, а что он, Петруша, справился бы лучше, только ему не везёт…
После обеда отец повозился с младшими ребятишками, потаскал их, обоих сразу, на загорбке.
– Ну, теперь я немножко отдохну, – сказал он, опуская их на пол. – Полежу в спальне.
Но Изюмка, обняв ногу отца, не пускала его и смеялась:
– Ой, папка, какой ты огромный!
А за другую ногу теребил Антон и, подняв на отца большие, ясные глаза, лукаво прищурился и спросил:
– А что ты обещал сегодня? Знаешь?
– Знаю, – ответил отец: – человечков из бумаги вырезать.
– Да, да!
– Ну и вырежу. Только полежу. Чуть-чуть.
Отец ушёл в спальню, мать мыла посуду на кухне, а Зина принялась убирать со стола.
– Я буду тебе помогать, – объявил Антон.
– И я! – закричала Изюмка.
– Ох, куда деться от этих помощников! – вздохнула Зина. – Ну уж ладно. Я вам буду давать по вещичке, а вы относите в буфет.
Изюмка получила кафельную дощечку, на которой режут сыр. Она крепко, обеими руками, прижала её к груди и тихо, еле переступая, направилась к буфету.
Антон же, наоборот, повинуясь своему праздничному настроению, скакал вприпрыжку с розовой маминой чашкой в руке. Но разбежался – и налетел на раскрытую дверцу буфета. Чашка со звоном разлетелась на мелкие блестящие кусочки.
– Разбил! – закричала Изюмка.
– Нет, – рассердился Антон, – она сама!
– Не выдумывай! – сурово сказала Зина, подбирая осколки в фартук.
Из спальни выглянул отец:
– Что это… кажется, авария?
– Нет! – поспешно ответил Антон. – Ничего и не разбилось.
Тёмные отцовы глаза перестали улыбаться:
– Ничего не разбилось?
– Нет, – опять сказал Антон.
Зина с осколками в фартуке молча стояла у стола.
Отец внимательно посмотрел на Антона. Лицо его стало скучным, словно погасло, а на лбу сразу появились морщинки;
– Мы сегодня не будем вырезать человечков, – сказал он и вздохнул: – Наш Антон – обманщик.
– Я, я разбил чашку! – закричал Антон, и крупные слёзы тотчас покатились по круглым, тугим щекам. – Я не обманщик!
– А почему ты не сказал сразу?
– Я думал, что ты за это… не будешь вырезать человечков…
– Я не буду их вырезать не за "это", а за то, что ты меня обманул. Рабочий класс обманщиков презирает. Понял?
Отец уселся у окна и загородился газетой.
– Ну, папа… ну, я больше не буду!
Антон ревел, но отец не отвечал ему. Антон начал теребить его колено.
– Человечков я тебе сегодня вырезать не буду, – снова сказал отец. – Ты меня обманул. И больше не кричи, ничего не получится. Вот тебе и весь сказ.
Антон в слезах отправился на кухню к маме. Мама стояла у дымящегося таза, мыла тарелки и весело разговаривала с соседкой – старушкой Анной Кузьминичной.
– У моего сына что-то случилось, – сказала мама. – Не могу ли я помочь?
– Можешь! – крикнул Антон. – Папа не хочет вырезать человечков!
– Почему же?
– Я его обманул.
– А, – серьёзно сказала мама, – уж тут я ничего не могу поделать. Не надо было обманывать. Зачем же ты обманул папу?
– Я твою чашку разбил нечаянно…
– Мою чашку? Вот ты какой неаккуратный! Из чего же я теперь чай пить буду?
– Из моей…
– А ты из чего?
– А я из ковшика…
Анна Кузьминична засмеялась. Мама отвернулась и низко нагнулась над тазом – мама считала, что Антон не должен видеть, что она тоже смеётся.
– Уж прости его, Нина Васильевна, для завтрашнего праздничка! – сказала Анна Кузьминична. – Он разбил-то не нарочно.
– Пускай бы разбил, да сказал бы правду, – возразила мама. – А обманывать ни в праздник, ни в будни нельзя.
– А я ничего не разбила и папу не обманула! – сообщила Изюмка, прибежавшая следом.
Зина молча высыпала в ведро осколки.
"Антон обманул – и вон сколько слёз пролил из-за этого, – думала она. – А я? Разве я не обманула Ивана Прокофьевича, когда опоздала? И маму тоже. Разве не обманула? Ещё хуже обманула!"
После ужина, когда уже все улеглись в постели и только мама ходила по комнате, что-то прибирая, Зина тихонько подошла к ней:
– Мама, а если человек про что-нибудь не скажет, он тоже обманщик? Или нет? Вот промолчит просто – и всё.
– Я что-то не понимаю, дочка, – ответила мать, чуть-чуть наморщив свой гладкий белый лоб. – Ты не можешь пояснее?
– Ну, вот человек слышит, как другой человек говорит неправду, а сам молчит. Значит, он тоже обманывает?
– По-моему, обманывает.
– А если что-нибудь сделает плохое… Ну, случится с ним что-нибудь… а он не скажет. Это тоже обманывает?
Мама с Изюмкиной куклой в руках, которую подняла с пола, села на диван и усадила Зину рядом:
– Если ты пионерка и сделаешь что-нибудь недостойное… Ну, например, спишешь что-нибудь или вдруг отколотишь маленького на улице…
– Мама, что ты! – улыбнулась Зина.
– Ну нет, это я для примера… И промолчишь об этом, то ты обманешь свою пионерскую организацию. Все будут думать, что ты хорошая пионерка, а ты хорошая будешь только внешне, поверху… – попробовала объяснить мама. И тут же, взглянув на Зину, спросила: – А теперь скажи, что у тебя случилось?
– У меня? – попыталась удивиться Зина.
– Да-да, у тебя, дочка, – твёрдо повторила мама. – Ну-ка, давай выкладывай.
Зина помялась немножко. Но преодолела себя и, запинаясь, начала рассказывать. Сегодня был у них сбор звена. И на звене девочки очень стыдили Тамару Белокурову за то, что она опаздывает. И её, Зину, тоже бранили…
Мама удивлённо поглядела на Зину: а её-то за что же?
Зина опоздала вместе с Тамарой. Зашла за Тамарой – ну, обе и опоздали.
– Значит, ты хотела её вверх потянуть, – сказала мама, – а она оказалась сильнее и тебя вниз потянула. Ну, а дальше?
– И, кроме того, Тамара обманула всех, что у неё мать заболела. А у неё мать ничуть не заболела – такая румяная, толстая… А здоровается так, что и не поймёшь, поздоровалась она или нет: глядит на человека, а будто его и не видит.
– Это у нашего инженера Белокурова такая жена? – удивилась мама. – Жалко… Но не о ней речь. Речь-то о тебе. Нескладно ты поступила, дочка. Подругу защищаешь, а школу обманываешь. А в школе-то кто? Твои же все подруги, пионерки. И учителя. Но опаздывать да ещё обманывать – учителей обманывать! – нет, дочка, это никуда не годится. Никуда не годится! И бранили вас на звене мало… Я бы перед всей дружиной побранила!
– А как же быть-то? – тихо, не поднимая головы, спросила Зина. – Ведь я должна ей помогать… ну, Тамаре-то.
– Вы все должны друг другу помогать. Но одна ты перед ней слаба, пускай за неё отряд возьмётся.
– Нет, я должна.
– Именно ты?
– Да. Я должна. Я обещала… Мы друг другу обещали… всю жизнь помогать.
Мама с минутку подумала, потом сказала:
– А знаешь, дочка? Вот этим ты и поможешь ей лучше всего: обратись к своему пионерскому отряду. Вместе-то, всем отрядом, вы и поможете. – И, понизив голос, добавила: – Только не будем папе об этом говорить, ладно? Он ведь, знаешь, всякого обмана просто терпеть не может – он ведь у нас такой принципиальный. Это его прямо за сердце берёт. А зачем нам его огорчать? Сами справимся. Расстроится, задумается на работе, а работа у него на заводе, сама знаешь, опасная. Чуть зазевался – пожалуй, раскалённой проволокой-то и опояшет!
– Не скажем, не скажем! – горячо прошептала Зина. – Ни за что не скажем! Я всё поправлю!
– Шептунов – на мороз! – вдруг раздался негромкий полусонный голос отца.
– Всё, всё! – ответила мама. – Спать.
Зина с облегчённой и успокоенной душой отправилась в спальню, мимоходом уложив в кровать Изюмкину куклу, оставленную мамой на диване. Зина и сама ещё так недавно играла в куклы.
ГДЕ РАБОТАЮТ ИХ ОТЦЫ
Ну вот наконец и собралась школьная экскурсия на завод.
Фатьма торопливо одевалась, а сама всё поглядывала на часы.
– А что ж не зайдёт за тобой подружка твоя? – спросила у Фатьмы её мать, весёлая, круглолицая Дарима.
У Даримы были узкие, немножко косо поставленные глаза, и стоило ей чуть-чуть прищурить веки, как уже казалось, что глаза её смеются и озаряют улыбкой всё лицо. Во дворе все любили дворничиху Дариму, и жильцы дома, встречая её на дворе, всегда кланялись ей и спрашивали, как её дела. Дариму любили за то, что она была приветлива, и за то, что неинтересную и трудную свою работу (ну что такое работа дворника: подметёшь двор, а через час хоть опять подметай!) Дарима умела делать весело, прилежно, по-хозяйски. Это она посеяла газон во дворе около забора, это она притащила откуда-то и посадила у ворот два молодых тополька, это она защищает и бережёт старые деревья под окнами флигеля, так украшающие двор.
"Мой двор", "У меня во дворе" – так любила говорить Дарима. И уже вся улица привыкла к этому, и соседи не называли этот дом домом № 5, а говорили: "В доме у Даримы", или: "Как пройдёшь дом Даримы"… И даже Фатьма иногда сбивалась и тоже говорила: "Мамин дом", а потом смеялась этому. А иногда, возражая на слова матери, которая, подсчитывая зарплату, вздыхала: "Эх, ну и богачи же мы с тобой!" – Фатьма говорила: "А чем же не богачи, мама? У тебя вон целый дом есть, и двор, и деревьев вон сколько!"
Давно уже не видела Дарима в "своём доме" любимую подружку Фатьмы, Зину Стрешневу. Всё помалкивала, а нынче спросила:
– Где же она, твоя подружка, та, беленькая, как преник всё равно?
– Не преник, а пряник, – отозвалась Фатьма, не отвечая на вопрос.
– Да я и говорю – преник. Эх, эх, видно, пошла у вас дружба, как листья по ветру…
Да. Вот уж и деревья облетели, и морозец начинает прихватывать по утрам, и мать, вставая в шесть утра подметать двор, уже надевает тёплый платок, и в школе кончается первая четверть, а "беленькая подружка" Фатьмы больше не приходит в их зелёный домик. Врозь уходят в школу и врозь возвращаются домой. И если бы Дарима знала, до какого больного места в сердце Фатьмы дотронулась она, то ни о чём не стала бы спрашивать и не стала бы говорить о листьях, которые разлетаются по ветру!
Очень скучает о Зине Фатьма, скучает об их дружбе. Каждый день они встречаются в школе, и даже сидят по-прежнему на одной парте, и говорят то о том, то о другом… Но между ними словно стоит стена. И каждую перемену Зина – с Тамарой, с Машей или с кем-нибудь другим, но не с Фатьмой…
А Фатьма тоже не бегает за ней. Если её перестали любить, то и она перестанет…
Она быстрыми шагами идёт по звонкому, скованному морозцем тротуару. Вот и улица кончилась, вот и сквер, и школа. А вот уж и подруги кричат, толпясь у ворот школы:
– Фатьма! Фатьма! Скорее!
– Скорее, Фатьма! – кричит и Зина.
Фатьма подбежала к Зине, слегка закрасневшись от бега и радости, что вот, кажется, Зина опять по-прежнему позвала её и сейчас исчезнет и рассеется то непонятное, что так надолго разделило их. То же самое радостное чувство засветилось и в глазах Зины. Вот бежит её милая подружка Фатьма, с которой они уже так долго не болтали, не смеялись, не вели задушевных бесед! Зина уже сделала шаг к ней навстречу… Вдруг давнишняя обида опять встала перед нею. Разве они помирились?.. А Фатьма, заметив, как замкнулось и погасло Зинино лицо, тоже сдержала шаг и сказала, обращаясь ко всем:
– Здравствуйте, девочки!
Нет, нет! Её мать Дарима никогда, ни при какой нужде и беде не унижалась ни перед кем. Вот и Фатьма такая же.
И ещё раз золотая минутка ускользнула у подружек. И обе пожалели об этом, но ничего не сказали друг другу.
…Школьницы, держась парами, шли вдоль высокого серого забора.
Сегодня день был ясный, с крепким холодком, и трубы курились прямо в небо. Вот и ворота, проходная. Елена Петровна и старшая вожатая Ирина Леонидовна пошли за пропусками.
Вскоре калитка проходной открылась. Молодой рабочий в спецовке сказал Елене Петровне, что он проведёт экскурсию по заводу, и, сосредоточенно сдвинув брови, предупредил очень строго, что самостоятельно по заводу ходить нельзя, что отбиваться и вылезать вперёд нельзя, отставать нельзя и до чего-либо дотрагиваться – тоже нельзя…
Зина ходила по заводу и с любопытством смотрела по сторонам. Здесь, за высоким забором, был совсем иной мир, чем тот, в котором до сих пор она жила. Среди огромных встопорщенных холмов сырья – тут и обломки железных кроватей, и обрезки жести, и всякий металлический лом, который колюче поблёскивал на солнце, – ходил проворный паровозик с платформами, развозя груз по территории завода. Зина с улыбкой проводила его глазами: вот он, маленький, весёлый, который погукивает на весь квартал и тревожит в душе какие-то неясные мечты о дальних путешествиях и неведомых странах…
А это что такое?