- Вот бы мне найти!
- Место, если очень постараешься, может, и найдешь, а горны - ни за что.
- Почему?
- Мхи болотные их не отдадут. Сколько ни ройся, не покажут болотные мхи, не откроют серебряные горны.
- Почему же? И мы ведь можем поберечь горны.
- Лучше давай побережем болота, а они уж пускай караулят то, что им вверено.
- Болота надо беречь?
- Обязательно надо. Загубим болота - не найти журавлям серебряных горнов. А без горнов как им поднять солнце? Как заставить его всходить пораньше? И погибнут тогда голубые журавли, и не будет больше весенних зорь, таких, какие занимались прежде.
Отец с сыном ушли по дороге. Тянулся журавлиный караван.
- В путь! В дальний полет!
- Дети земли, вернемся, вернемся!
- Мы вернемся весной…
Окликали друг друга голубые птицы, удаляясь по птичьему пути.
Сентябрь. День, когда хлынул птичий потоп
Вчера, перед тем как уснуть, подумал: все-таки поднадоело собирать белые грибы, нанизывать их на веревочку и вешать на стену домика, сушить на солнце. Такие грибы насквозь пропитываются солнцем и особенно вкусны. Увлекательное это занятие, но, когда, кроме него, других дел нет, поневоле заскучаешь.
Встал сегодня спозаранок. Уже и щей горшок поспел, когда вынырнуло солнце из-за дюны над заливом. Ранние лучи показали под березами и на лужайке возле сети яркие шляпки мухоморов. И нарядный же гриб! Я никогда не топчу мухоморов. Наоборот: осторожненько обхожу. Восковые листочки берез и пунцовые, в белых крапинах мухоморы - кто придумает роскошнее убор для осенней поры!
Вчера, перед закатом, попались в ловушку лимоннокрылые бабочки. Не успел их отпустить, над заливом загомонили птицы; я подхватил бинокль и помчался их разглядывать. Потерпят до утра, решил я. Вот и гляжу теперь, но нет моих бабочек. Зато, бесшумно помахивая крыльями, мечется туда-сюда мелкая ростом сова.
То ли изловила бабочек ночная птица, то ли прибрал и унес их морозец, что наведался поутру за данью - листьями…
Но гость-то какой редкий! Вчера угодила кедровка - тоже не частая добыча в моей сети. А сегодняшний подарок - мохноногий сыч - привел меня в полный восторг. Едва-едва узкой щелью приоткрываю дверцу, протискиваюсь в камеру, сгребаю сычика и несу в домик. Птицу надо брать осторожно: коробит ее прикосновение твердой человечьей руки. Особенно пугливы ночные птицы, чей полет бесшумен и неуловим, точно сон. Но и ты человек, береги руки - коготки у нее острые.
Лапы по самые когти поросли мягкими перышками. Отсюда и имя совы - мохноногий сыч. В Литве он редок. Иногда, весенними ночами, слышно, как он наигрывает на своей глиняной свистульке, мягко звучит его песенка. А нынче, на радость мне, угодил в сеть.
Сыч таращит большие янтарно-желтые глаза и точно вопрошает, что я намерен с ним делать. Даже не выдирается. Легонько опрокидываю его на спинку и зажимаю на ноге алюминиевое кольцо с надписью и номером. Сычу это не нравится. Щелкает клювом, точно щипцами для орехов. Но разве сравнишь клюв сыча с клювищем неясыти или филина! У них-то уж клюв так клюв.
Запускаю сыча в открытую дверь, и он, будто ватный, дрябло взмахивает крыльями, потом садится поблизости, в сплетении березовых ветвей. Тут он и станет дневать. Запрячется в ветки и будет сидеть до ночи, в полной уверенности, что никому не виден. А я знаю, где ты, мохноножка!
Солнце поднялось еще выше. По-летнему теплое солнце.
Появилась первая стая чижей. Часть этого большого косяка хлынула в устье сети. Мечутся пташки, попискивают и стремятся все вперед, вперед, а там - камера.
Некогда разглядывать сычика в березах.
Закипела работа… Пташки в оперении с зеленым отливом мчатся стайка за стайкой.
В вышине, поверх сети, над березами и дюнами, стаями витютни - дикие голуби. А вровень с березами тянутся чижи.
Я стою в ловушке и пригоршнями зачерпываю теплых, трепетных пташек, точно собираю с веток живые плоды. Каждому чижу дарю по колечку на лапку, потом продеваю руку в специальный сетчатый отсек, выпускаю птиц на волю. Очень даже кстати сегодня прибыли школьники из ближней деревни. Они помогают, а ловушка все наполняется.
Чижики бьются, вырываются. Вспархивают мне на плечи, садятся на голову. Плечи и спина моей кожаной куртки, черный берет - сплошь в белых кляксах. Что ж, птица она птица и есть, особенно когда обуял ее страх… Должно быть, всю ночь напролет будет слышаться мне тревожное шебаршение крылышек.
Уже окольцовано полтысячи пернатых. А поток их не иссякает. В ловушку снова набилось полно птиц. Медлить нельзя - птицы мечутся, стараются выбраться наружу, того гляди, утомятся, выбьются из сил. Так им и погибнуть недолго. И я зажимаю, зажимаю колечки на хрупких, тонких лапках… Хлопотное это дело. На каждом колечке проставлен номер. Рядом с номером адрес. А на листе бумаги я записываю, кому какой номер достался. Кто поймает или найдет окольцованную птичку, сообщит по указанному адресу. Так орнитологи узнают, далеко ли откочевывают птицы, что поделывают на чужбине, где зимуют.
А распогодилось вовсю, солнце даже припекает. Птицы охотно пускаются в путь только по ясной погоде. Налетит гроза, ненастье - мигом притормозится птичий поток.
Вот вместе с чижами порхает малая пичужка - королек. Даже рядом с чижом - птичкой-невеличкой - он выглядит недомерком. Крошечная корона алого цвета венчает его головку. Корольку - колечко легкое-прелегкое, чтобы не в тягость.
Опять полно чижей в ловушке…
В этой бьющейся сумятице подмечаю несколько синиц. Бойкие птицы, юркие, долго шарю по камере, пока удается их залучить.
И надеваю, надеваю им колечки…
Тысяча. Выпустишь птицу - она улетает. Неизвестно, попадется ли еще когда-нибудь в руки человеку, услышу ли я о ней.
Солнце повернуло на запад. Пожалуй, можно чуть отдышаться. Выйти из клетки и присесть ненадолго, пока не явятся новые странники. Под вечер их прилетает меньше.
Занятные пленники попадаются в эту безобидную ловушку. Угораздило сюда сунуться и ястребу-перепелятнику. Заметался вверх-вниз. А отверстия в сети, в перемычках, уводят его все дальше, дальше. И вот он в приемнике, вместе с чижами и зябликами. Ишь, ухватился крепкими когтями за ячеи стены-сетки и опрокинулся вниз головой. Вокруг скачут чижики. Ястреб в ловушке, что за ястреб! Висит хищник, раскачивает сетку, невдомек ему, как отсюда выбраться. Не до разбоя ему теперь. Взять его ничего не стоит. Только руки береги, чтобы не изранил острым клювом. А когти у него - нож и шило, вместе взятые…
Получай, добытчик, кольцо.
И хищная птица, меченная человеком, уносится в дальний путь.
В вышине проплыл треугольник гусей. Прямиком на запад, над морем. Потом, вдали от берега, они повернут на юго-запад, к островам Балтики.
А вот еще один редкий гость. В ловушке дятел, по-научному его полный титул: большой пестрый дятел. Он и в неволе усердствует. Норовит закрепиться на сетке, будто на стволе дерева, и долбить то, что видит перед собой. А приблизится к нему другой пленник - неосторожный чиж или синичка, - тюкнет дятел своим крепким, рабочим клювом без зазрения совести. Метит всегда в спину. А попадет - насквозь проткнет: не терпит дятел соседства.
Бьет, старается дятел, а сеть не пробивается. Клюв ее прошивает, а что толку! Пытается ухватить за нить, выдернуть - не получается. Бросил дятел пустое занятие, приметил, на свое счастье, жесткую раму сети, оперся на хвост и озабоченно заколотил, будто эта сухая деревяшка именно та, что ему нужна. Вы уж как хотите, а у него дело есть…
С ним шутки плохи - возьмет и испортит раму! Иди-ка сюда, работяга. Вот тебе кольцо, улетай на волю.
Ну и уморился я, едва на ногах держусь.
Хорошо бы сейчас прилечь на теплом песочке… А песок уже остыл. Вечер. Вот-вот зажгутся звезды, смутно проступит на небе Млечный Путь…
Пожалуй, не пойду сегодня в дюны слушать гусей на заливе. Умучили птицы.
Сказка заблудшей птицы
На всей земле ночь. Осенние ночи, словно омут, вобравший дождь, все глубже и черней.
Вызвездило. Но звезды мелкие, крохотные. Как ни светят, как ни стараются - не осветить им дорог и тропинок, что вьются по сжатым полям, по оголенным пригоркам.
Молочно-светлая небесная река плывет в вышине, указывая птицам путь. И неведомо, откуда она вытекает, где кончается.
Гуси покричали и смолкли. Уснули у большой воды.
Черная лодка, наполовину на берегу, наполовину в воде, тоже дремлет. Не скрипнет песчинка, тронутая волной, не всхлипнет вода, чтобы не спугнуть отражения звезд. Осенней ночью хочется воде владеть звездами.
Вымахнула птица, темным-темна, словно ночь. Сложила крылья, бесшумно опустилась на корму. Черная лодка, и птица темна. Не разглядеть, сидит ли кто-нибудь на корме лодки или нет. А птица приникла и смотрит на звезды. Следит, куда течет светлая река. Ведь и ей в ту сторону. Звездная стезя ночных странников.
Когда козодой опускается на землю, усеянную бурой сосновой хвоей, его и днем не различишь. А осенней ночью на корме лодки он невидим более, чем в ночную пору тень от темной травинки на черной воде.
Козодой не утомился. Он присел полюбоваться красотой осенней ночи, а то и послушать, как спит вода. Распахнул крылья и взлетел. Беззвучно. Словно огромная черная ласточка. И удалился, рассекая крыльями мрак.
- Кха-о!..
Это отозвалась малая выпь. Далеко, в тростниках.
- Спит вода… Спят берега… - прогоготал один гусь другому и смолк.
Упала звезда. На лету безмолвно сверкнул искристый шлейф меж небесных светил. Тоже знак козодою. А птица уже далеко, знай стрижет крыльями ночную темень.
А здесь, на тронутой желтым березке, прикорнула новая птица. Только вчера очутилась она в здешних местах. Прильнула к светлому стволу, проступающему в ночной темноте, и спит.
Одеяние птицы темно-бурое, обрызганное белыми пестринами, точно снежинками. Или будто множество мельчайших, самых малых на свете звездочек нападало в ее темные перья. В одиночестве дремлет птица на березе. Ее длинный заостренный клюв уныло поник. И сон ее, сотканный из шелеста крыльев, из бликов на воде стремительных студеных рек, печален.
- Ровна вода… Спят берега… - опять прокричал дикий гусь - успокаивает остальных гусей, а заодно и себя самого.
Дремлет птица.
Зеленые сосны, могучие, высоченные… Родная тайга без конца и края…
Полноводны и быстры реки в густой таежной зелени. О белизна облаков! Синева небес! Где вы, где?
Остались широкие реки, остались бескрайние таежные просторы. И солнце, что там восходит, минует долгий путь, прежде чем достигнет здешних краев. Оттого и затянулось странствие птицы, осыпанной белыми снежинками, с поникшим клювом.
Почему рассталась с родимым таежным простором непонятная птица?
Как отпустили ее в дальний путь кормилицы-сосны?
А птице снятся эти сосны-гордячки, не взрастившие нынешней осенью сладких орешков.
Кедровая сосна - дерево высокомерное. Не только потому, что ростом велика, раскидиста и могуча, не потому, что долго живет, столетия простоит и вечно будет зеленой. Кормит всех эта сосна - вот чем она горда больше всего на свете. Белкам она сыплет орешки из крупных, увесистых шишек. Полосатые бурундуки, звонко посвистывая, подбирают кедровые орешки, а перед ненастьем покрикивают, оповещая таежный народ:
- Бурун-буран!.. Буран будет!..
Слышится дремлющей птице пронзительный бурундучий окрик. Раскроет глаза - в темноте только смутно белеет березовый ствол. Вдалеке перекликаются гуси, сами себя баюкают.
Снова погрузилась птица в сон, и видится ей кедровый лес. Бесценные, сытные орешки вызревали в тяжелых шишках, а как просто было добыть их, имея такой длинный заостренный клюв.
Эх вы, сосны, кедровые сосны - заважничали, занеслись (с каждым может такое случиться). Решили: прочно держат нас глубокие корни, можно и солнышком пренебречь. Обойдемся без солнца - вот что они вздумали. Хватит с нас и воды, что поит наши корни.
И давай гудеть - им, дескать, и ветра не нужно. Они и сами горазды кивать вершинами, ветвями раскачивать. Чего доброго, без ветра они еще пышнее, еще выше станут.
Не следовало, ох не следовало так гудеть.
Ветер дул, но не так, как привычно было кедровому лесу. Солнце светило, но не старалось, чтобы сосны взлелеяли в шишках зерна будущих деревьев.
И остались кедровые шишки без плодов. Никому не нужные. Закивали вершинами, закланялись солнцу гордые сосны. Всей тайгой, всем бескрайним зеленым морем качались и кланялись, молили о солнечной милости. А ветер разгулялся, пошел завывать, как прежде, солнце собралось в осеннюю дорогу. Не время, не время… До весны, прощайте! Солнце уронило последний луч.
Гулко стукались пустые шишки.
Свистали бурундуки. Суетились беспокойные белки. Нет кедровых орешков. Рябая птаха тоже в тревоге качала головой. Ничего не могла надумать.
Как-то довелось ей слушать сказку. То ли орлы рассказали, то ли филины, мудрые и старые. Будто бы есть на свете края, дальние страны, там, куда солнце заходит. Достигнешь - увидишь, как оно по вечерам опускается за горами. Перелетишь через горы - на равнинах плавятся и гаснут закаты. Тогда дальше лети, нагоняй солнце. И окажешься в стране, где звенят на ветках золотые орешки. А ядра у них - с птичью голову. Такая страна есть на свете.
И пустилась птица в дорогу. Она полетела не одна. Другие рябые ее сестрицы тоже спешили в ту сторону, где заходит солнце. За орехами. Теми, у которых ядрышки с птичью голову.
Долог путь, долог полет. Крылья не ахти какие, а все же крылья.
Вот и орехи. Правда, не золотые. Листья - зеленые, мягкие. Орехи - крепкие, белые. И ядра в них не с птичью голову, а пожалуй, со скромный камушек, мелкую гальку. Но и это ядрышко не достанешь. Слабоват клюв у гостьи, нипочем не пробить крепкую скорлупу. Разве что оборвать с ветки и запрятать в мох.
Видит птица, что и тут проживают ее родичи. Тоже рябые. И разговаривают похоже.
- Керр… Керрр…
Сядут на вершину дерева и говорят свое "керр…". Только клюв у них толстый и крепкий. Мигом раскалывают орешек.
Все дальше уносится рябая птица, ищет золотые орехи.
А куда лететь, если впереди море. Не зеленое море тайги, а самое настоящее, синее. И ходят по нему, ревут, пеной вскидываются хмурые волны.
Прикорнула птица. Видит сны на белой березе.
Все отчетливей белеет березовый ствол. Наступает утро, спешит за своим гонцом - предрассветным сумраком.
- Керрр…
Очнулась рябая птица. Вспорхнула с ветки. Подалась в южную сторону, где солнце в полдень выше всего стоит.
Шлепает ленивая волна залива, шуршит тростниками легкий ветер. Нынче занимается такое погожее осеннее утро, что можно подумать, будто возвращается лето. Если бы не желтые листья у берез. Если бы не пестрая бабочка, убаюканная заморозком на сухом стебельке.
Хлопнула дверь, во двор выскочил босоногий мальчуган. Ой ты! Хоть обе ноги подожми! Не роса на траве, а иней!
- Пап, ты кого видишь в бинокль?
- Птицы улетают, сынок.
- А они вернутся?
- Вернутся…
Человеку в бинокль отлично видно, как проносятся стаи диких голубей. Каждое утро он видит, как улетают птицы.
- Папа, а как птицы находят дорогу?
- Находят, сынок, когда видят знакомую звезду. Или свою реку.
Человек наклонился - в ботинок попала колючка. Достает ее, пригнувшись. Шасть - о спину ударилась птица. Летела низко и наткнулась на преграду.
Человек шевельнулся, птица шарахнулась прочь. Мальчуган от изумления рот раскрыл. А птица уже на другом конце двора, сидит на крыше собачьей конуры.
Пес Тунтик услышал у себя над головой поскребывание, какую-то возню и выглянул из будки. Смотрит на птицу, а она, рябая, невиданная, на пса уставилась… В диковинку ей такое существо.
- Папа!
- Сибирская кедровка, брат. Бывает, что и к нам залетают. Когда кедровые орешки слабо родятся. Наши, местные кедровки, лущат орешки, клювы у них сильные, наши и человека с пеньком не спутают, собака им знакома… А эта - дикая. Пришлая. Не обжилась в наших краях, ничего не знает.
- А найдет она дорогу назад?
- Где ей найти! Сколько их ни прилетает, обратно ни одна не возвращается. Тут им и по звездам не разобраться. И реки чужие… Охота была странствовать, не зная дороги!
Летит птица, звездами испещренная. Все дальше. Мчится наугад, не ищет пути. И не знает, что не возвращаются рябые птахи, искательницы золотых орехов величиной с птичью голову…
Октябрь. День, когда и мне захотелось полететь…
У каждой осени бывают особенные дни. Солнечные, мягкие, по-летнему ласковые. Неизвестно, сколько их будет и когда нагрянет непогода, начнет сеяться дождик, обильно посыплются с деревьев листья.
Безоблачно небо, на море штиль, ни морщинки на ровной глади залива. Ясность разлита над далеким противоположным берегом. В бескрайней осенней прозрачности летают белые паутинки. Над полями, над лесами, над зажелтевшей землей серебрятся тонкие шелковинки…
Чудесные стоят деньки, но птицы знают, что это - осень, и продолжают кочевать.