Что-то знакомое мелькнуло на экране. Правда, рядом не было волн. Молодые рабочие сидели в читальне и занимались, а у книжных полок стояла Майрам, выдавая читателям книги. Потом она наплыла на экран, стала огромной и во все лицо улыбнулась ему, Алику, а диктор за экраном объявил, что нефтяники в свободное время занимаются в читальне, учатся без отрыва от работы. И на этом кончился киножурнал, и дальше шла картина.
Вся семья Мирзоевых, кроме самых маленьких, перебывала в тот вечер в кино. После кино к ним набились соседки.
- Словно в гостях у дочки побывала! - Сурия все еще не могла успокоиться и вытирала платочком глаза.
- Разве можно дочь, почти невесту, отпускать куда-то в море? - говорили соседки.
- В конце концов, там тоже можно жить, - отвечала Сурия. - В комнатах у них довольно уютно. Кто не видел, тот может сходить в кино и посмотреть.
- Да, она у вас всегда была самостоятельной.
- И не говорите, - соглашалась Сурия. - Разве я была такой в молодости? И вообще, что мы знали раньше? Нынче молодежь другая, ей все надо испытать.
- Конечно, сейчас молодежь другая, - вставлял свое слово Анвер. - Вот растет наш Алик. Я не говорю, что мальчик без недостатков, все мы были такие. Но разве он захочет в лавочке торговать фруктами, когда вырастет? В семье у моего отца было десять человек - о какой учебе могла идти речь? Вот и меня бог детьми не обидел. Конечно, нелегко нам с Сурией - разные нехватки и все такое, но дочери мы все же сможем дать образование. Даст бог, кто-нибудь еще пойдет по ее стопам…
Алик лежал на печке, зарывшись в груду одеял, и вздыхал. Все рассказы его полетели прахом, ребята теперь будут потешаться над ним. Ну и пусть! Ну и пусть смеются, а все равно работа у нее не простая! Библиотекарь - да, но где?! Алик сбросил с себя одеяла и стал прислушиваться к разговорам в комнате. Глупо, конечно, все, что он сочинял, но ведь Майрам ни в чем не виновата, она и в самом деле молодец. Разве стали бы ее хвалить взрослые, если бы это было не так? А если она подвигов не совершила, то просто, наверно, случая не было. Представься ей только случай, еще никто не знает, что бы она могла сделать. Нет, что там ни говори, а замечательная у него сестренка! Зря, что ли, снимали ее в кино? Кто еще из ребят Старой крепости может похвастаться своей сестрой, братом или там еще кем угодно, кого бы снимали в кино? И Алик совсем успокоился.
Что там отец говорит о нем? О каких это его недостатках? Алик не очень ясно понимал, какие у него недостатки. Но, конечно, Алик в палатке с фруктами сидеть не будет, это всякому ясно. А если кто-нибудь пойдет по стопам Майрам, так это, наверно, он, Алик, хотя учиться он и не очень любит. Но раз без этого нельзя, так что же, он постарается…
Было еще далеко до ночи, и можно было погонять по улочкам Старой крепости. Он слез с печки, высунулся из окна и сдержанно завопил, подражая ослу, - сигнал, который хорошо знали ребята. Значит, все соседские мальчишки выйдут сейчас из домов и они еще хорошенько набегаются, пока в Старую крепость совсем не придет ночь…
Таня
Вот уже несколько дней как Таня с отцом приехали в горный поселок и живут в гостинице. Отец с утра уезжает по делам, и Таня остается одна. Она никого еще не знает здесь и от скуки бегает на автобусную станцию, сидит на скамейке и смотрит по сторонам. Здесь толпятся люди, не только взрослые, но и дети, и можно подумать, что Таня дожидается автобуса.
Подходит автобус, и все исчезают в нем. Таня остается на станции одна, дожидаясь следующего автобуса и новых пассажиров. Никто не успевает присмотреться к худенькой, бледной девочке в панамке, и она тихонько сидит на скамеечке и ежится от прохладного ветра, который дует снизу, от маленькой шумливой речушки, быстро бегущей среди камней.
На станции интересно. Когда автобус уходит и площадь становится пустой, Таня смотрит на другую сторону, где стоит стеклянный павильон: там продают пиво и чебуреки. Только пиво продают внутри, а чебуреки прямо на улице. Усатый мужчина в белом халате выбегает из павильона с кастрюлей сырых чебуреков, опрокидывает их в котел на маленькой круглой печке и через пять минут - чебуреки готовы! - здесь же их и продает. Острый запах лука, перца и жареного мяса несется через всю площадь и щекочет ноздри. Вкусно! У Тани даже слюнки текут, но к местной пище она еще не привыкла.
Недалеко от автобусной станции - базар. Самое интересное на базаре - ослики. Впряженные в тележки, они понуро стоят у ворот - большеголовые, терпеливые и печальные. Таня, когда шла мимо, подышала одному из них в ухо, погладила мохнатый бок, но ослик тряхнул ушами и передернулся - не хотел, видно, чтобы ему мешали думать.
Тане боязно в этом поселке, окруженном горами, на вершинах которых сверкает снег. Кажется удивительным: здесь лето, а там, наверху, снег и зима. Иногда совсем низко проплывает облако; оно сперва закрывает вершину, потом сползает со склона, проглатывает башенку на станции и уплывает, пристраиваясь к другим облакам. Когда облака закрывают солнце, сразу начинает дуть холодный ветер, и тогда Тане кажется, что она летит на ковре-самолете: над головой бежит небо, внизу шумит речка, ветер обжимает Тане платье и холодит коленки и шею.
И еще Тане нравится мост над речкой. Он как бы висит в воздухе. Хорошо бы постоять на мосту и посмотреть вниз, на бегущую речку!
Таня уже знает в поселке главную улицу, знает, что на ней находится почта, аптека, парикмахерская, магазин готового платья. Но свернуть с главной улицы в переулок она не решается: а вдруг не найдет дороги к гостинице, где она живет с отцом?
Часам к двенадцати становится душно. От солнца не спасают ни панамка, ни ветерок с реки. От жаркого запаха чебуреков кружится голова. Можно спуститься к реке, но грохот воды пугает.
Люди толпятся у автобусов, Таня устала и видит всех в каком-то полусне…
Она бы давно ушла, если бы не двое мальчишек. Босые, по пояс голые - один в трусах, другой в штанах на тесемке, - оба грязные, растрепанные, бойкие, они и раньше мелькали перед ней. То исчезали в чебуречной, выскакивали оттуда, что-то жуя на ходу; то бежали к реке, затевали возню, прыгали с камня на камень, обливали друг друга водой; а то, не обсохнув, летели к автобусу и с хохотом, крича и толкаясь, лезли в очередь.
В конце концов они и в самом деле пробились в автобус, уселись один другому на колени и показывали в окошко язык пассажирам, не поспевшим к отправке.
Автобус укатил, а Таня сидела и думала: насовсем они уехали или скоро вернутся? Мальчишки были какие-то дикие, опасные. Лучше бы ей не думать о них и вернуться в гостиницу, но она не уходит и неотвязно думает: приедут они обратно или нет? Мальчишки, наверно, самые отчаянные люди в поселке и самые счастливые. Они такие веселые, здоровые и сильные, они ничего на свете не боятся. И Таня, худенькая, болезненная, всем здесь чужая, завидует им.
Жарко стало невмоготу. Таня наконец решается спуститься по обрыву к реке. Покачиваясь от слабости, она осторожно переступает с камня на камень. Ноги дрожат. Гул реки, нестрашный с площади, чем ниже, тем все более грозен. Таня спускается медленно, часто останавливается и отдыхает. Река ревет, как пойманный зверь, выбрасывает длинные пенистые языки. Таня садится поодаль и смотрит на реку. До нее долетают брызги - прохладные, колючие и приятные в такую жару.
В это время к стоянке подходит автобус. Первыми из него вываливаются мальчишки. Таня рада: приехали! Из автобуса несутся крики и ругань. Мальчишки хохочут и гримасничают, пока автобус не наполняется людьми и снова не уходит.
Площадь пустеет. Теперь на их спектакль смотреть некому, и мальчишки бегут к реке. Прыгая по камням, они летят прямо на Таню, останавливаются перед ней, таращат глаза от любопытства. Лбы их морщатся от умственного усилия: кто эта девчонка? Откуда здесь? Что бы такое учудить с ней?
Таня боится шевельнуться. Они стоят друг против друга недолго, каких-нибудь три секунды, но этого достаточно, чтобы рассмотреть мальчишек. Один из них курносый и конопатый, а другой смуглый и черноволосый, с узенькими глазами, блестящими и хитрыми, как у лисы. Сразу видно: он главный разбойник, а тот, конопатый, у него в подручных.
Таня оглядывается. На автобусной станции - люди, но звать их на помощь бесполезно - все равно не услышат в грохоте реки. Она переводит взгляд с одного на другого, но зря ищет пощады у страшных разбойников здешних мест. Они переглядываются и усмехаются. И тогда, в отчаянии, она идет прямо на мальчишек, и те, растерявшись от неожиданности, дают ей спокойно пройти. Правильно, Таня, молодец! Так и надо, чего их бояться! Если бы Таня и дальше спокойно пошла, ничего бы не случилось. Но зачем же она бросилась бежать?
Эта ее ошибка сразу возвращает разбойникам смелость. Они устремляются за ней, сдергивают панамку, прыгают и рычат. Таня мечется, но мальчишки всюду загораживают ей дорогу, будто их не двое, а целая сотня.
И тогда, задохнувшись от страха, Таня бежит навстречу автобусу, свернувшему с моста. Она бежит, видя перед собой продолговатое синее тело с тупой, добродушной, глазастой мордой. Автобус надвигается на нее и только в последнее мгновение с яростным скрежетом останавливается. А девочка спотыкается и падает на мостовую…
К толпе, обступившей девочку, подбегает долговязый человек в соломенной шляпе. Он расталкивает всех, опускается возле девочки на колени, а потом поднимается, держа ее на руках, и люди расступаются перед ним. Темной струйкой стекает пот с его виска, на худой шее дергается выпуклый кадык - то ли он ругается, то ли сдерживает рыдания.
Толпа на площади рассеивается, автобус подкатывает к остановке, а мальчишки пробираются садами, с испугом наблюдая за мужчиной в соломенной шляпе и девочкой, пока те не скрываются в гостинице.
…В тот же день Таню навещает доктор. Он говорит, что у девочки шок и ей нужен покой. Он делает ей перевязку - аккуратную такую, по самые брови, шапочку на голове.
- Слыхал, что сказал доктор? Покой! А какой ей тут покой, в гостинице? Разве ей тут будет покой? Ладно, я за ней сама посмотрю.
Это тетушка Айгерим, гостиничный администратор. Она ругает за что-то отца, даже кричит на него, а к вечеру забирает девочку к себе, в свой флигелек, который находится в гостиничном дворе, за оградой, обсаженной густой акацией.
Таня всю ночь бредит, зовет отца. Айгерим меняет компрессы, гладит тонкую горячую руку девочки и что-то ласково бормочет, мешая русские слова с казахскими. Когда девочка успокаивается, Айгерим на цыпочках отходит, гасит свет и, вздыхая, укладывается на узком диване у окна.
А в гостинице всю ночь не спит отец. Он выходит на крыльцо, кит, бродит по двору, поглядывая на окошко во флигеле, и когда в нем зажигается свет, стоит не дыша за акацией. Отходит, когда свет гаснет.
Наутро Таня чувствует себя лучше, и Айгерим, грузная Айгерим, то и дело бегает из гостиницы во флигелек, возится на кухне: готовит разные вкусные блюда, потому что, слава богу, есть кого кормить. Илья сидит на диване, сложив руки на коленях, смотрит на дочку. Она лежит на широкой хозяйкиной постели в стеклянном фонарике, отгороженном от гостиной старой выцветшей занавеской.
- Что, делать тебе нечего? - ворчит на него Айгерим. - Иди по своим делам, мы без помощников обойдемся…
Илья виновато улыбается - заботы на чужих людей свалил, покряхтывает для порядка, приносит воды (хоть какая-то помощь) и уезжает в район.
Вот уже с неделю как он ездит по окрестным поселкам, ищет работу и дом для покупки. Он и механик, и слесарь, и шофер - в общем, мастер на все руки, да только не находит пока того, что хочется: то работа есть, зато дом не по цене, то дом подходящий, но работы по специальности нет.
Приезжает он расстроенный, заходит во флигель. Таня все еще лежит в постели, но не скучает: раскатывает на дощечке тесто, помогает Айгерим готовить на завтра обед.
- Ну, как вы тут? - спрашивает он.
- За нас не волнуйся, мы всегда себе дело найдем.
Илья усмехается, курит, толкует о том о сем и уходит к себе в гостиницу. Айгерим не тяготит ее новая забота, с девочкой она отдыхает. Любит она влезать в жизнь временных постояльцев. Кому постирает, кого-то выручает хлебом или чаем, а кому даст добрый совет, да вот беда: привяжется к человеку, а его и нет - уедет. Много их носится по стране, нигде не задерживается летучий народ, а тут ей бог послал прочных постояльцев, да и полюбила она девчонку.
В следующий раз возвращается Илья дня через три, заходит во флигелек и засиживается допоздна. Таня почти выздоровела, дома ее нет.
- Бегает где-то. Что ты все в окошко смотришь? - ворчит Айгерим. - У тебя свой дела, у нее - свой…
А Илья не может успокоиться. Про змей там разных, про скорпионов расспрашивает: не водятся ли, дескать, в здешних местах?
- Что тебе здесь, зверинец какой? - возмущается Айгерим. - Мало ли что где водится! Из-за этого девчонке бегать нельзя? В горах у нас волки есть, так что из этого?
Илья стыдится пустой своей мнительности и переводит разговор на другое - жалуется на маету, на то, что расплываются деньги, вспоминает заполярный город, откуда приехал, покойницу жену.
- Вторая она у меня. Первая-то с сыном в войну под бомбежку попала. А эта вышла за меня замуж совсем девчонкой. Думал, куда я ей, старый пень, а вышло видишь как: сам ее похоронил. - И, оглядевшись, словно Таня могла быть поблизости и слышать его, добавляет тихо: - Дочка, видать, в мать уродилась - слабая. Витаминов нет в организме. А какие витамины на Севере? Вот и решили сюда податься.
Таня пришла в полночь, пластырь на лбу красуется, да еще стоит, негодная, в дверях, аукает кому-то, а ей в ответ тоже кто-то аукает. Замечает отца и, не очень смущаясь, раздевается, хватает яблоко со стола и прыгает в постель. Видно, много ей Айгерим позволяет, большую волю дает. Илья хочет дочку отчитать, да неловко при хозяйке.
В следующий раз он опять возвращается из района ни с чем. Только и успокаивается, увидев Таню в постели. Лицо ее покрыто теплым загаром, она поправилась, глаза живо поблескивают - видно, хорошо ей здесь.
Илья долго отказывается от предложения Айгерим поужинать, но все же садится. Ест много и конфузится. Айгерим словно и не замечает его жадности в еде, все подкладывает. Поев, Илья закуривает и начинает бередить себя печальными разговорами. Время идет к сентябрю, надо записывать дочку в школу, а они все еще как на вокзале. И не легче от того, что в гостинице немало таких же искателей счастья, как и он, - переселенцев, сезонников, приехавших из разных концов страны.
- Дернул нечистый счастья у вас тут искать, - вздыхает он. - А где оно есть? Где оно есть, это счастье, я тебя спрашиваю?
Таня спит в своем фонарике, а он все рассказывает о своих странствиях, о войне, унесшей первую его семью, о коротком счастье с Марусей. Она, Маруся, словно бы чуяла, что недолго проживет: когда в больнице лежала, просила его, как умрет, отвезти дочку к теплу. И вот они приехали, а толку что?
- Мотаюсь по свету, словно воздушный шарик. Куда его унесет?
Айгерим сочувственно качает головой, удивляясь сложным его переживаниям, и не перестает все время чего-то делать: со стола убирает, посуду моет, потом сверяет какие-то счета, а закончив с бумагами, начинает распускать старую кофту.
Илья сидит и не торопится уходить, потому что жизнь у него большая и надо о ней кому-то рассказать.
- Ты, Илья, иди-ка лучше спать, - говорит наконец Айгерим и зевает. - Утро вечера мудренее. При Тане не рассказывай о своем горе. Зачем ребенку знать? У тебя своя жизнь, у нее - своя. Много девочке надо? Покушать и погулять. А учеба начнется - в школу пойдет. Слава богу, у нас школа тоже есть. Иди, иди-ка лучше спать…
Он уже был у двери, когда она сказала:
- Посмотришь завтра самовар у меня. Ребята приходили, просили утиль, а я прогнала - жалко отдавать…
Хоть и самоуправно говорит, однако не мудрит, не хитрит, и Илья уходит от нее успокоенный. Что-то есть в этой женщине, в ее округлом, плоском и немолодом уже лице, усеянном добрыми морщинками-крестиками, в ее неторопливой хозяйственности, даже в настырности, с какой она влезает в жизнь своих постояльцев, - что-то есть в этом такое, что рассеивает страхи и делает их пустячными.
Илья долго еще сидит на крылечке гостиницы и курит. Над ним пошумливают листвой тополя, где-то лают собаки. По соседней улице проносятся машины - гул их стремительно влетает в ночной поселок и отлетает. С громыхающим треском проносится мотоциклист с прильнувшей к его спине фигуркой, и ограды в зарослях смородины и малины, кругляши булыжников окатывает теплым светом фар. Мотоцикл уносится, оставляя после себя терпкий, чесночный душок бензина, и поселок опять тонет в безмолвии и темноте. Илья глядит, как гаснут огоньки в домах, и думает о том, что живут же люди как люди, семьи собираются под крышей, сидят за столом, а как ночь, спать ложатся на своих кроватях, а он как на вокзале: вышел на платформу, скоро поезд уйдет. А куда уйдет и где будет последняя остановка?
Илья проходит коридором во двор и смотрит на светящееся окошко флигеля, за которым мелькает силуэт хозяйки. Его, видишь, спать погнала, а сама еще возится чего-то. Не знает он, как отблагодарить ее за хлопоты, которые она взяла на себя, удивляется доброму сердцу Айгерим и думает о великом назначении женщины и о важности ее на земле. Кто она такая, Айгерим, что за человек? Женщина она грамотная, раньше, говорят, работала в райсовете. А вот какие у нее заботы, какая жизнь у нее - хорошая, плохая? В первый раз думает об этом Илья…
Утром добыл в авторемонтной мастерской паяльную лампу, посмотрел самовар - бросовый совсем, самое ему место на свалке. "Лучше я ей новый куплю", - думает Илья. Однако руки сами увлеклись - истосковались по работе. Руки у него огромные, узловатые, но вещи держат нежно, точно хрупкое стекло. Пока накладывает заплату, во двор набивается ребятня.
- Танькин папа, - показывают на него.
Подходит старушка и машет руками на ребят:
- Идите отсюда! Нечего вам тут!
- Да пусть стоят, - говорит Илья.
Но старушка недаром старается. Отогнав ребят, она приглашает его к себе домой посмотреть швейную машинку. Но прежде справляется, дорого ли возьмет за ремонт.
- Чего о цене раньше времени говорить? Зайду, посмотрю, - обещает он. - Может, там и делов никаких нет.
Как-то Илью попросили наладить в совхозе электроводокачку. Вернулся в поселок вечером под выходной, зашел во флигель, а Таня уже спит в своем фонарике. Айгерим не дала будить ее, только приоткрыла полог. Осторожно коснулся он тугих косичек, перевязанных ленточкой, погладил смуглую щеку дочки и вздохнул. "Налилась-то как!" - подумал он и заметил пестрое платьице на спинке стула. Почесал висок, припоминая, откуда бы оно, но, так и не припомнив, ушел спать - устал он, навозившись с водокачкой.