Опять вспомнились ему слова Бориса: "положительный мальчик", "маменькин сынок". Но почему позорно быть хорошим человеком - дисциплинированным, точным, вежливым? Почему плохо любить мать, не скрывая это от посторонних, заботиться о ней, стараться не доставлять ей неприятностей, которых в жизни у нее и так было сверхдостаточно. Ни у матери, ни у него еще не зажила рана, нанесенная отцом, когда он ушел к сестре матери - тете Лене, которую с детства так любил Иван. И как страшно было им разочаровываться в двух близких людях, отрешиться от них.
И все же в глазах товарищей он "маменькин сынок" и "положительный мальчик".
В прихожей щелкнул замок, послышался шум снимаемой одежды. Потом стукнули об пол сапоги, и, шлепая домашними тапочками, в кухню вошла мама с красными гвоздиками в руке. Как всегда после спектакля, она была возбуждена, со следами грима на лице.
Мама поцеловала Ивана и отдала ему гвоздики. "Конечно, маменькин сынок", - с горечью подумал Иван и отметил, что в этот раз не обрадовался ни маминой ласке, ни гвоздикам.
Утром, уже в пальто, с портфелем в руках, Иван стоял в коридоре, ждал, когда выйдет из комнаты Борис.
Вот в двери щелкнул ключ, и старческий голос наставительно сказал:
- Веди себя, как подобает серьезному мужчине. Тройкам и двойкам доступ закрыт.
Борис буркнул в ответ что-то невразумительное.
Иван быстро прошел по коридору, открыл дверь и вышел на лестничную площадку. Встреча получилась случайной, и оба двинулись вниз. Борис, лежа животом на перилах, Иван - вприпрыжку по ступеням.
Шагая по улице, они продолжали вчерашний разговор. Вот тут-то и произошел сговор - вечером поехать на лыжах в "Избу раздумий", насолить восьмому "А" и их классному руководителю.
Повод, с точки зрения Ивана, был серьезный и справедливый, и товарищам можно было доказать, что он не "паинька", не "маменькин сынок"…
А потом вот - комсомольское собрание. Выговор. Но самое неприятное - это разговор с мамой, с глазу на глаз.
- Ты совершил такой бесчеловечный поступок? Ты, отличник! Пример для всего класса! - немного театрально вскидывая брови и расширяя подведенные глаза, изумлялась мама. - Я не верю, чтобы мой сын сделал такое по доброй воле. Скажи, тебя принудили? Тебе грозили? - И в голосе ее звенели слезы и надежда. Надежда и слезы. И тоже чуть-чуть театрально.
- Нет, я сам, - упрямо несколько раз повторил Иван.
Естественно, что назавтра мама вместе с сыном явились пред светлые очи директора.
В кабинете, кроме Павла Ниловича, была классная руководительница восьмого "Б" Татьяна Михайловна - женщина старая и сердитая, которую ежегодно ребята собирались "провожать на пенсию", а она никак не уходила. У окна, за пальмой, в каком-то странном уединении, почти спиной ко всем, сидел Грозный.
То, что здесь были и мать и учитель истории, еще более испортило настроение Ивана. На душе совсем стало мерзко и мрачно. Он решил молчать, тупо молчать, чтобы уж до конца не быть "паинькой" и "маменькиным сынком".
Опустив голову, он не ответил ни на один вопрос Павла Ниловича и Татьяны Михайловны.
Но он не сдержался все же, когда Татьяна Михайловна сказала:
- Значит, решили мстить, потому что не уважаете, не любите учителя истории…
- Нет, - Иван поднял голову, - такого учителя, как Николай Михайлович, любит и уважает вся школа.
Павел Нилович в изумлении развел руками.
- Так вот, Семенов, чтобы больше таких хулиганских выходок не было. Понял? Ты же отличник, мы всегда в пример тебя ставили! - возмущенно сказала Татьяна Михайловна. - А вас, мамаша, прошу воздействовать на сына. Ведь труден первый шаг, а там пойдет и пойдет…
- Да нет. Не пойдет, - вдруг спокойно сказал Николай Михайлович.
Он встал, подошел к мальчику, положил на его плечо руку и сказал фразу, которую из всех присутствующих понял только один Иван.
- Ну, доказал. И хватит. Больше не надо.
А когда мать и сын вышли, Татьяна Михайловна, изумленно приподняв брови, спросила:
- Что доказал? Кому? Объясните, бога ради!
- Доказал, что и он, как все, способен на месть, на шалость, на плохое поведение. Не мальчишка он, что ли? Ведь надоедает вечно быть примером!
- Ну, знаете!.. - сказала Татьяна Михайловна.
А Павел Нилович молча поскреб в голове; усмехнулся, затем нарочито долго рылся в бумагах на столе и вдруг хохотнул:
- А ведь знаешь, Николай, с ними не соскучишься!
Борис явился к директору со старым пенсионером. Старик, убоявшись, как бы детки "не смазали" шапку, снял ее только в кабинете и держал в руке.
- Я не отец. Но мне родителями вверена судьба этого подростка, - торжественно сказал он, радуясь, что наконец снова стал нужен.
Он начал было многословно защищать мальчика, но тот хмуро сказал:
- Я сам, Демьян Семенович!
Борис вышел вперед - решительный, взъерошенный, как воробей перед боем. В самом деле, разве легко пятнадцатилетнему объясняться со взрослыми!
- Мы обиделись всем классом на восьмой "А". Почему они на особом положении? Решили мстить. Я все придумал, и Ивана тоже я подбил. Поддразнивал его, что он "маменькин сынок", "паинька", "отличник". Вот он и решил доказать, что не хуже других. Я виноват, а не он…
Тут Павел Нилович выразительно поглядел на Татьяну Михайловну и прервал мальчика:
- Ну, как сам понимаешь, поступок - хуже не придумаешь. А что товарища защищаешь - молодец! За это вот столечко вины с тебя снимаю. - И он показал на кончик своего толстого пальца.
Татьяна Михайловна молчала. Она не поддерживала снисходительного тона директора с учеником. Она глубоко была убеждена в том, что воспитывать ребят можно только страхом перед взрослыми.
Вечером, когда Грозный шел из школы, его догнали двое мальчишек.
- Николай Михайлович! Мы выслеживали вас целый день и только теперь…
- Поймали? - усмехнулся Грозный.
- Нет, мы для того, чтобы извиниться перед вами, - сказал Борис. - Мы никогда больше так не будем…
- Ну и хорошо, - сказал Грозный. - Бегите домой, а то поздно. Родители ждут.
- Нет, еще не все, - сказал Борис, стараясь идти рядом с учителем, а Иван тактично отступил.
- Я слушал главу из вашей повести. Начало ребята мне рассказали. Я ведь с Первомайских приисков, а они когда-то были приисками Саратовкиных.
- Что ты говоришь? - изумленно переспросил Грозный и остановился. - Ты где живешь?
- Да вон, на той стороне! - враз показали мальчишки.
- Ну, тогда я на полчасика к вам. Не возражаете?
- Конечно! - дружно воскликнули оба.
Глава из повести Николая Михайловича Грозного
НА ЗОЛОТЫХ ПРИИСКАХ
Много раз в жизни вспоминал Николай Саратовкин один из своих приездов с Митрофаном Никитичем на золотые прииски.
Управляющий с нарочным не однажды слал письма, в которых сообщал о том, что рабочие бастуют, требуют прибавки жалованья и десятками перебираются к другим хозяевам. Барин не обращал внимания на эти жалобы. Управляющему надоело равнодушие молодого Саратовкина, и он пригрозил уходом.
В жаркий июльский полдень неожиданно Николай и Митрофан Никитич появились на прииске. Они знали, что на главном стане в это время дня никого не застать, и подъехали прямо к забоям, спешились, привязали к дереву коней.
Николай с детства хорошо знал эти места. Сюда в летнюю пору не раз приезжал он с Анастасией Никитичной и часами просиживал у бутарки, где рабочий, вооружившись железным гребком с деревянной ручкой, промывал песок. Мальчик с интересом наблюдал, как старатели ссыпали песок из тачек в воронкообразную верхнюю часть бутарки на железный грохот с дырочками. Он думал: "Так много песка переворошили, так много рабочих трудилось, и так мало оказалось золота, совсем мало! Хоть бы самородок попался! Не с кулак величиной, хотя бы с ноготь!" Но самородки не попадались…
В ту пору ушедшего детства Николай не замечал, насколько прекрасна была здесь природа. Зато теперь его поразила первозданная красота, от которой он не мог отвести взгляда. Дядюшка уже несколько раз окликал его. А он стоял и смотрел на величавые голубые гольцы, сверху покрытые снегом, грядами уходящие в туманную высь неба. Прииск обнимала тайга, которую Николай только что пересек верхом на коне по узкой тропе. Глухие, прохладные кедрачи пушистой хвоей своей шептали удивительные истории, совершающиеся здесь, на золотых приисках. Ведь почти каждый старатель шел сюда в надежде на фарт, с тайной мечтой разбогатеть. А фарт этот приходил к избраннику раз в столетие. Сколько трагедий было пережито здесь, сколько преступлений совершено!..
Мысли Николая прервал дядюшка, которого заедала мошка. Он уже извлек из кармана сетку и подал ее племяннику, сам же, ругаясь, отбивался черемуховой веткой от живого клубка гнуса, кружащего над головой. В этот день хозяин вместе с управляющим осмотрел прииск. В просторной избе на главном стане Николай пообедал вместе с рабочими за деревянным, чисто выскобленным столом. Грузная фигура поварихи, мелькнувшая у печки, показалась ему знакомой, но он не задержал на ней своего внимания.
Похлебка была жидкой. Правда, в оловянной миске Николая поблескивали жиринки и плавало мясо, но он понимал, что хозяину подано лучшее. Он слышал, как молодой рабочий громко сказал соседу: "Проси добавку - при барине не откажут".
Вечером на главном стане собрались рабочие всего прииска. Дядюшка и управляющий побаивались многолюдного сборища, предлагали молодому хозяину побеседовать с рабочими на отдельных станах, но Николай еще не привык к окольным путям, и, кроме того, неожиданно для себя ему захотелось почувствовать настроение этих людей, понять, чем они живут.
В памяти на всю жизнь осталось одно впечатление от этого разговора, резкость и презрение большинства, настороженность и холуйское подхалимство некоторых, а за всем этим - стена ненависти к нему, капиталисту. Он думал о том, что требования рабочих были справедливыми, но понимал, что если удовлетворить их, то прииск заметно снизит прибыль, которая множит саратовкинские капиталы. И Николай вступил на окольный путь, по которому всегда шли и его приемный отец и дядюшка. Он пообещал рабочим продумать их требования и сообщить свое решение. "Как все это странно, нелепо, непостижимо!" - думал Николай, поздним вечером сидя на завалинке, напротив дома главного стана, притаившегося среди стволов деревьев, в завешенных окнах которого мерцал слабый свет.
Николай докурил папиросу, бросил на землю, затоптал.
Ему захотелось пройтись по лесу. Зябко поеживаясь от ночной прохлады, засунув руки в карманы, нащупывая ногами тропу, он не спеша пошел между деревьями в глухой мрак ночи. Не успел Николай сделать и десятка шагов, как почувствовал легкое прикосновение чьей-то руки. Он не испугался. Остановился, вглядываясь в темноту. Перед ним стоял высокий человек.
- Неразумно, хозяин, ночью гулять одному по лесу, - весело сказал он хрипловатым голосом. Это был откатчик Матвеев, мужик средних лет, заросший до глаз, больших, пронзительных, умных глаз. С львиной гривой волос, широкоплечий и большерукий.
На собрании рабочих он наговорил Николаю и управляющему прииска много резких, обидных слов, самых неприятных, но и самых справедливых.
- Здесь не город. Чай ты давеча понял, что старатели тебе не ахти какие други, глядишь, и натворят что под покровом ночи-то, - так же весело продолжал он.
- А у меня в одном кармане вошь на аркане, а в другом блоха на цепи, золота тоже нет, - попытался отшутиться Николай.
- Ан не всегда в этом дело, хозяин. Есть на свете такая штучка - посильнее золота. Классовой враждой называется. Слыхал, верно?
- Как не слыхать! - все так же пытался шутить Николай. - Слухами земля полнится!
А сам подумал, что ее - эту классовую вражду - он ярко почувствовал сегодня в разговоре с рабочими прииска.
- Нет, неразумно, хозяин, одному по лесу ходить, неразумно, - твердил свое Матвеев. - Саданет в темноте старатель какой ножом в спину - и поминай как звали! Ночь злодея не выдаст. Возьми хоть меня в товарищи погулять.
Николаю стало не по себе от речей откатчика, но гордость не позволила повернуть обратно.
- Пойдем, - сказал он.
По узкой тропе идти рядом было невозможно, и откатчик пропустил хозяина вперед. Николаю казалось, что еще несколько шагов, и он почувствует в спине лезвие того самого ножа, о котором так весело говорил Матвеев.
- Теперича направо, хозяин, там близко просека, - сказал откатчик и громко стал насвистывать какой-то странный, срывающийся мотив.
Николай вздрогнул. Ему показалось, что свист этот был сигналом. Он остановился, порывисто повернулся к Матвееву и дрожащими руками стал доставать из кармана папиросы.
- Куришь? - спросил он.
- Даровое курю.
Он принял папиросу, зажег спичку и, прежде чем Николай приложился краем папиросы к огню, осветил его лицо. Умные, пронзительные глаза насмешливо взглянули в глаза Николая.
В эту минуту вблизи послышался конский топот.
- По просеке скачут! - прикуривая, сказал Матвеев. - Смотри, хозяин, пока ты гуляешь по тайге, не твоих ли коней слямзили?
- Кому здесь нужны мои кони? - спокойно возразил Николай.
- Не жалко, значит. Да при твоих капиталах - что кони! Посидим вот здесь.
Николай вгляделся в темноту и увидел белеющий ствол сваленной березы. Они сели. До них все еще доносился затихающий топот лошадиных копыт.
- В самом деле, зачем кто-то ночью скакал по просеке? - спросил Николай.
- Я же говорю: твоих коней, хозяин, угнали. Других коней здесь не было… - засмеялся откатчик. - Хоть этим тебя прижать решили. А то какая несправедливость: ты, скажем, миллионером родился, а я нищим. Тебе все, а мне ничего.
- И я - нищим, - неожиданно для себя сказал Николай. - Нищая подбросила миллионеру. Тот усыновил.
- Рассказывай басни, - не поверил откатчик.
- Ну, не верь. Я правду говорю.
- Стой, стой, а ведь слухи такие в самом деле ходили у нас на прииске. Повариха сказывала… Занятно. Как же ты своих-то эксплуатируешь? Взял бы да богатства свои поделил на всех. И мне бы, глядишь, что-то перепало. - Он помолчал и сказал резко: - Нет, брат, хоть и нищим родился, а вырос в довольстве. Про нужду не знал. Гусь свинье не товарищ! - И опять он помолчал, а потом спросил раздумчиво: - Ты, хозяин, в бога веруешь?
- А что? - спросил Николай.
- Вот ты не ответил прямо на мой вопрос, значит, и у тебя сомненьице: вроде бы и нет его, а вдруг есть - накажет за неверие. А я, хозяин, не боюсь и говорю: знаю, что бога нет. Не мог бы он учинить такой несправедливости - одному все. Другому ничего. Я не только про богатства говорю. Я и про другое думаю. Вот у меня, к примеру, сын глухонемым родился. За что ребенку наказание такое? За мои грехи али материны? Где же справедливость-то? Нету ее на свете. Нету. А стало быть, и бога нету.
Николай молчал. Он не мог опровергнуть слова откатчика. Эти самые мысли не раз посещали и его, колебали веру в бога. А он страстно хотел верить, считая, что только вера может скрасить бессмысленность человеческого существования.
Время подходило к полуночи. На черном небе мерцали яркие звезды. На кружева кедровых крон то там, то здесь игриво садился золотой рогатый месяц. С гор, из ущелий, как из ледников, тянуло холодом. Ветерок не дышал.
Но вдруг тишину разорвали крики, потом раздался пронзительный женский вопль. Шум слышался со стороны главного стана.
- Что случилось? - обеспокоился Николай.
- Что-то случилось, хозяин, - спокойно сказал откатчик. - В такие разбойничьи ночи завсегда что-нибудь случается. Поглядим, что ли?
Он встал, шумно потянулся, так что хрустнули суставы, и пошел по тропе, теперь уже впереди.
А на прииске в эту ясную, безветренную ночь действительно случилось удивительное происшествие. Николай и Матвеев увидели у построек главного стана толпу людей. Многие держали в руках зажженные фонари. Из открытой двери дома на крыльцо падал свет, и оттуда слышалось женское причитание, голос был уже охрипшим от громкого плача.
К Николаю метнулся дядюшка.
- Ну и слава богу! Слава богу! - широко перекрестился он, увидев Николая. - Где же ты пропадал? Я уж чего только не передумал! А тут вон какие дела!
И Николай узнал, что, пока он любовался природой и беседовал с откатчиком, на его конях с прииска сбежали двое: красавец цыган и внучка поварихи.
- Романтическая история! - усмехнулся Николай и подумал, что Матвеев, вероятно, в сговоре с ними.
Было понятно горе поварихи. Но толпа, как ни странно, сочувствовала не ей, а какому-то оборванцу, сидящему на крыльце. Он вцепился руками в волосы и раскачивался из стороны в сторону с глухими стонами.
"Должно быть, отец сбежавшей", - подумал Николай. Но это было не так.
Позднее Николай узнал фантастическую приисковую историю, связанную с этим ночным происшествием. Одну из тех историй, которых так много слышал он с детства.
Этот оборванец много лет работал на приисках. Его звали Петром Чижиковым. В ранней молодости Петр Чижиков пришел старателем на прииски Михайла Ивановича Саратовкина, как все, мечтая о фарте. Он был работящим, скромным, не прикасался к спиртному. Управляющий приметил эти качества молодого рабочего и, когда однажды приехавший на прииски Саратовкин потребовал человека, которому мог бы он доверить серьезное поручение, прислал к хозяину Чижикова.
Саратовкин принял его в кабинете управляющего. И когда молодой рабочий смущенно остановился у двери, не зная, куда девать свои большие заскорузлые руки, Саратовкин оглядел его цепким, молниеносным взглядом и остался доволен.
- Так вот, Петр Чижиков, - сказал Саратовкин, пальцами, украшенными драгоценными перстнями, ухватив в горсть густую, вьющуюся бороду, - фарт, ради которого ты пришел сюда, не в горах лежит, а вот он, - Саратовкин отпустил бороду и ударил кулаком в свою могучую грудь, - перед тобой. Я твой фарт! Понял?
Петр Чижиков ничего не понял. Переминаясь с ноги на ногу, он испуганно поглядывал на хозяина.
- Молчать умеешь? Тайну сохранишь? - спросил Саратовкин.
- Умею. Сохраню, - оторопело ответил парень.
- За тайну, которую доверю тебе, получишь дорого, - торжественно сказал Саратовкин, поднимая указательный палец, - а когда дело, ради которого ты нужен, завершится успехом, будешь богат. Понял?
- Как не понять-то! - Петр Чижиков выпрямился, сообразив наконец, что он позарез нужен хозяину.
- Для отвода глаз станешь работать на прииске, а основное дело твое отныне - не спускать глаз с зеленых гольцов, чтобы ни одна душа туда не проникла!
- Да кто пойдет туды, хозяин: путь опасный! - сказал Чижиков.
- Пойдут, Петр, пойдут! Жизнью рисковать будут, а пойдут. Придет время - поведаю тебе все. А пока на слово поверь! Любой ценой никого не пускай к гольцам! Задержишь кого - обыщи. Отбери бумагу - планом называется. И тотчас же ко мне - в ночь, за полночь. Надо будет - на тот свет отправь без жалости, без страха. Сам богачом станешь - деньги завсегда выручат. Понял, парень?