Она стала рассеянной в классе, а дома сядет за стол с самыми лучшими намерениями и вдруг примется вспоминать во всех подробностях тот новогодний вечер. Опомнится, посмотрит на часы - времени на уроки осталось мало, все равно всего не выучить. Со вздохом достанет из стола дневник, прочитает описание новогоднего вечера, допишет: "Он меня по-прежнему не замечает. Видела издали. Веселый. Всю перемену разговаривал с Таней Сорокиной. Самая красивая девчонка в их классе. Наверное, она ему нравится. А эта Танька такими глазами на него глядела, что у меня дыхание перехватило. Что же мне делать с собой? Как забыть его? Как научиться не выдавать своих чувств? А то сегодня наш Сашка, который все на свете видит и знает, значительно глядя на меня, спел:
Не буди того, что отмечталось,
Не волнуй того, что не сбылось…
Зоя тщательно прятала дневник, и все же он попал в бабушкины руки. Последнее время Дарью Григорьевну беспокоили бледный вид и вялость внучки. Она сводила девочку в поликлинику. Доктор ничего не нашел. На всякий случай прописал витамины.
А Зоя в тот вечер как бы в ответ на бабушкину заботу процитировала в дневнике:
Ах, няня, нет, я не больна,
Я, знаешь, няня, влюблена.
Но рядом с Зоей не было такой няни, которой можно было бы признаться во всем и даже отправить с ней любовное письмо Денису. Бабушка была бдительна и строга. Зоины родители работали за границей, и бабушка отвечала за внучку. Она день и ночь была начеку, как часовой.
Вскоре бабушку вызвала в школу классный руководитель Зои. Оказывается, девочка стала хуже учиться. Вот тогда-то Дарья Григорьевна добралась и до дневника. Прочла и ужаснулась.
Ночью она не спала, пила капли Вотчела, ставила горчичники к сердцу. Хотела было вызвать по телефону родителей Зои, да побоялась напугать их. Она вдруг вспомнила восторженные рассказы внучки об учителе Грозном, который преподавал в ее классе историю, и решила посоветоваться с ним. Она созвонилась с учителем и пришла к нему в тот час, когда Зоя маялась дома над уроками, то перебирая учебники, то возвращаясь к дневнику.
Грозный встал и шагнул навстречу Дарье Григорьевне. Она показалась ему женщиной еще не старой, но уже отцветшей, на всем ее облике лежала печать мудрого отрешения от собственных интересов. "Живет, видно, детьми и внучкой", - подумал Грозный, невольно проникаясь уважением к ней.
- Садитесь вот сюда, пожалуйста, - показал учитель на один из двух стульев, стоявших в углу учительской. Сам сел на другой стул. - Сейчас прозвенит звонок, учителя разойдутся по классам, и мы останемся с вами наедине. Как я понял, дело у вас ко мне сугубо личное.
Действительно, зазвенел звонок, учителя, забирая с полок шкафа классные журналы, стали расходиться.
Дарья Григорьевна, волнуясь, взяла предварительное учителя честное слово, что беседа эта останется между ними. Грозный кивнул с таким видом, точно сказал: "Не стоит и предупреждать. Само собой разумеется". И, поверив, что он действительно сохранит тайну, Дарья Григорьевна немного успокоилась. Она шла сюда с колебанием, был момент, когда хотелось повернуть обратно. А вдруг Грозный сочтет нужным ввести в курс дела других и, чего доброго, поставит этот вопрос на педагогическом совете?
Дарья Григорьевна начала свой разговор с учителем так:
- Несчастье у меня, Николай Михайлович, с Зоенькой произошло.
- Какое несчастье?
- Влюбилась девочка.
- Влюбилась? Сколько ей лет?.. Шестнадцать! Ну что же, самая пора влюбляться. Вы, поди, тоже в шестнадцать лет были влюблены? - с улыбкой спросил он.
- Я? Не помню что-то! - растерялась Дарья Григорьевна, однако в памяти ее на мгновение возник образ черноглазого одноклассника.
- Разве же это несчастье? Знали бы вы, какие несчастья бывают с учениками!..
- Но вы выслушайте меня. - И Дарья Григорьевна рассказала все, что она узнала из дневника внучки. Она рассказывала и замечала, что учитель мрачнеет. И когда остановилась, он сказал после недолгого молчания:
- А вот читать дневник девушки, ее письма не советую. Это - слишком личное, не для другого человека…
- Но иначе я ничего бы не знала, а девочка сохнет на глазах, учиться стала хуже. Я ее в поликлинику веду, моргаю глазами перед классным руководителем и не знаю, в чем дело. Нет, в этом я с вами не согласна, Николай Михайлович.
Грозный пожал плечами: дескать, ваше право не соглашаться.
- А третьего дня этот самый Денис Шмыга, как пишет она в дневнике, встретил ее у вешалки и говорит: "Пойдем, Зоя, в кино, у меня на дневной сеанс два билета". Ну, она, конечно, с ним в кино. Он в темноте ей руку погладил, к плечу прижался. А назавтра прошел мимо, даже не поздоровался. Издевается над девчонкой! А та плачет. Ночи не спит!
Казалось, бабушке было обиднее всего, что какой-то мальчишка забавляется чувством ее внучки. Сох бы парень по ней и сам ночей не спал, может, не так бы волновалась она за эту нежданную любовь.
- В этом возрасте мальчики очень сложны и замкнуты, - помолчав, сказал Николай Михайлович, - пожалуй, больше девочек. Девочки хоть с подругами делятся своими переживаниями. А у мальчишек все в себе. Может быть, Денис тоже любит Зою. Я допускаю это. А может, забавляется. Тоже допускаю. Вниманием девочек он избалован изрядно. Парень что надо - красивый, умный, способный к учению да к тому же поэт. Но есть и третий вариант: возможно, что любовь ему вообще еще незнакома. Потому он сегодня одной девочке отдает предпочтение, завтра - другой. Но, думаю, зря вы так тревожитесь, Дарья Григорьевна. Внучка ваша сейчас охвачена таким красивым, таким большим и чистым чувством, которое потом, когда пройдет, останется одним из самых светлых воспоминаний в жизни.
- А может быть, вы поговорите с ней и с этим Денисом Шмыгой?
- Нет, Дарья Григорьевна, в такие переживания вмешиваться нельзя. Вот если я увижу, что надо бить тревогу, тогда вмешаюсь какими-то путями. А пока буду наблюдать… А вы в дневник ее все же не заглядывайте. Не оскорбляйте внучку недоверием.
- А как же тогда вы и я узнаем, что надо бить тревогу? Можем и проглядеть!
- Можем и проглядеть. И так иногда бывает. Но постараемся все же не проглядеть. Что-нибудь я придумаю…
Дарья Григорьевна ушла из школы не успокоенная. Она думала, что Грозный согласится на то, чтобы поговорить с девчонкой, пригрозит, отчитает ее за несвоевременность какой-то любви. Учиться надо, а не любовь крутить! А оказывается, все гораздо сложнее. Пригрозить-то и нельзя: запретный плод слаще. Любовь в шестнадцать лет своевременна и даже прекрасна! И дневник читать нечестно. А что делать, если внучка бабушке душу не раскрывает?
Так, в раздумье, она чуть не прошла мимо дома.
А Грозный, проводив Дарью Григорьевну, сидел в учительской и раздумывал над ее словами: "А как же тогда вы и я узнаем, что надо бить тревогу? Можем и проглядеть!"
Проглядеть действительно нельзя.
Он не услышал звонка и вздрогнул, когда в учительскую с портфелем в руке и классным журналом под мышкой вошла Ольга Николаевна, а за ней легкий на помине Денис Шмыга. Денис нес стопку тетрадей. Он положил их на стол и вышел.
Николай Михайлович знал, что учительница наверняка не просила Шмыгу помочь. Она, привычно взяв в одну руку портфель, другой, прижимая к себе, собралась нести и журнал и тетради, и никому из учеников, как всегда, не было дела до того, что учительнице и тяжело и неудобно, а Шмыга заметил. Недаром его окрестили "рыцарем".
Ольга Николаевна устало присела рядом с Грозным и сказала:
- Любопытный все же тип, этот Шмыга! В домашнем сочинении, по рассеянности, оставил стихи. Называются: "Зое, через год после окончания школы". Я запомнила несколько строчек:
Так же всё уплывают года.
Тот же дней мимолетный бег.
Неужель не придется уже никогда
Пожелать мне толкнуть тебя в снег…
Неужель не придется еще мне хоть раз
Видеть пару влюбленных глаз?
Тут я не помню. А кончается так:
Это было давно, но как будто вчера
Это было, но правда ли это?
Расцветало ль надеждой и счастьем тогда
Сумасшедшее сердце поэта?
"Значит, - подумал Грозный, - любовь обоюдная".
- А сколько, Ольга Николаевна, таких стихов пишут наши воспитанники? Ведь большинство из них уже с восьмого класса, а иногда и с седьмого даже как-то по-своему влюблены. Не думаете ли вы, что стоило бы для старших устроить диспут о любви, подготовиться к нему основательно учителям и ученикам? А пока я бы на вашем месте, не откладывая, на эту же тему побеседовал с десятым "А" в "Избе раздумий". Если разрешите, я тоже посижу с вами. Беседу вести, конечно, нужно вам, литератору. Тут и литературные примеры…
- Да, литература ближе всего связана с воспитанием, - задумчиво сказала учительница. - Но почему, помимо общего диспута, вы предлагаете провести эту беседу отдельно с десятым "А"? И главное - срочно. Что-то случилось?
- Нет, ничего не случилось. Но родители одной девочки беспокоятся за нее. Любовь к ученику десятого "А". Просят принять меры. А какие же мы можем принять меры, когда речь идет о сложном душевном переживании девушки и парня? Только одно - постараться, чтобы чувства их были наполнены красотой, прозрачной чистотой и святостью. И это, я думаю, мы с вами сумеем.
Эх, Зойка, Зойка! Знала бы ты о том стихотворении, которое забыл в тетради своей Денис Шмыга! Как счастлива была бы ты!
А через год после окончания школы, когда по задумке своей он должен был передать тебе этот стих, Шмыга, уже будучи студентом, сочтет это теперь несвоевременным и ненужным. И ты так никогда и не узнаешь, что в те прекрасные и горькие для тебя дни "расцветало надеждой и счастьем тогда сумасшедшее сердце поэта".
18
Николай Михайлович раньше своих учеников подметил, как страсть к работе в архиве у "разведчиков" постепенно охладевала.
И вот на заседании кружка, когда в историческом кабинете Семен занял учительское место за столом, а остальные - их пришло чуть побольше половины - разместились в разных концах класса, Николай Михайлович поднялся и сказал:
- Ну вот что, друзья, в архиве мы посидели изрядно. Добыли важный документ. А теперь я предлагаю заняться поиском не бумаг, а живых людей, знавших Саратовкиных или хотя бы связанных с той эпохой. Как и где искать этих людей, с чего начинать - думайте сами.
Слова учителя, как любое значительное и новое предложение, ученики встретили молчанием. Юность ершиста. Как же хочется в эти годы наперекор мыслям и деяниям взрослых выставлять свои - противоположные. Но человек в отрочестве - в общем-то сложившийся человек, со своими особенностями, уже почти такой, каким пройдет он по жизни. Значительная встреча, конечно, может осветить, приукрасить его жизнь, и, наоборот, неверный шаг затянет в трясину. Все может быть!
Среди тех, кто собрался сейчас в историческом кабинете, конечно, были и такие, кто не очень-то любил самостоятельно размышлять. Что скажет сосед, то он и примет на веру - из чувства подражания или чтобы не оказаться в изоляции от товарищей со своими особыми взглядами. Но большинство здесь таких, кого собственные мысли захлестывают: одна еще не устоится, а уже охватывает другая. Быстро-быстро, горячо, с энтузиазмом.
Молчание, как всегда, разрядилось бурей.
Семен в это время старался перекричать товарищей.
Николай Михайлович покинул класс.
- Слово имеет Ковригина! Ну, дайте же человеку высказаться, - уговаривал Семен бушующих ребят.
А Наталья стояла у доски и взывала к одноклассникам взмахами рук и сиянием глаз.
Наконец по ее виду ребята поняли, что она, как всегда, придумала что-то интересное, и смолкли.
- Кладбище!.. - таинственно произнесла она и мелом нарисовала на доске могилу и крест над ней.
- Ну, иначе это была бы не Наташка-Коврижка, - с ехидцей сказал Никита Пронин. - Салоны… Спиритизм… Мессинг… Кладбище!
- Да, кладбище! - крикнула Наталья. - Похоронен-то младший Саратовкин там. И скорее всего, возле родителей…
Не успела она докончить мысль, как все повскакали с мест и были готовы сейчас же мчаться на кладбище.
И помчались. Почти сшибли с ног Дашу, которая вдогонку им послала, правда, не очень злобно: "Обормоты трахнутые!" То ли она еще видела в этих стенах! Ко всему привыкла!
А на кладбище было все как иллюстрация к рукописи Николая Михайловича. Покосившийся домишко у ворот они разглядывали до тех пор, пока не вышел сторож, прихвативший в сенях толстую палку. Он сердито и настороженно спросил:
- Чего глазеете?
А им казалось, что сейчас шевельнется занавеска и глянут на них огромные блестящие глаза Любавы. И по шатким ступеням крылечка спустится Панкратиха.
- Простите, пожалуйста, - вежливо сказала Лаля. - Не подскажете ли вы нам, в какой стороне склеп миллионера Саратовкина?
- Саратовкина? - удивился старик. - Туды! - Он махнул палкой вправо.
- Позвольте, гражданин сторож, - еще вежливее сказал Никита, - а вы, случайно, не знаете, сын Саратовкина Николай Михайлович где похоронен?
- Где? Вестимо, возле батюшки! - Старик явно подобрел и даже вроде засобирался проводить школьников, но когда он, прикрыв дверь, обернулся, ребят как не бывало.
Они тем временем уже мчались в направлении, указанном сторожем.
- Вот! - закричали враз несколько голосов. И все остановились возле черного мраморного склепа, на верху которого сиял золоченый крест, над дверью были высечены слова из Библии: "Да будет воля Твоя!"
И снова всем показалось, что где-то рядом стоит Любава, завернутая в смешной длинный салоп, гордая своей нищетой, а рядом с ней - Николай в щегольской шубе и бобровой шапке, униженный своим богатством.
- Наш Грозный, конечно, здесь бывал, прежде чем написать главу "Ведьма", - сказал Семен. - Все так, как у него, - и склеп и слова эти…
- Ребята, а ведь дверь склепа открывается, - нажимая на нее плечом и чувствуя податливость камня, сказал Никита.
Попробовали дружно навалиться на дверь. Мгновение - и все лежали кто на земле около склепа, кто на ступеньках, ведущих в склеп. Склеп оказался совсем маленьким. Спертый воздух. Покрытые плесенью стены. Две каменные плиты рядом. На одной надпись: "Михаил Иванович Саратовкин", на другой: "Анастасия Никитична Саратовкина". Третьей могилы не было.
- А я думала, в склепе - гробы и в них мертвецы. Я так боялась заходить сюда, - шепотом сказала девочка, которая вне школы всегда ходила в брюках, и прохожие принимали ее за мальчишку.
Все сразу в склепе не могли поместиться. Заходили по очереди, стараясь не шуметь, не нарушать вековой мертвой тишины. Сквозь весенние полуголые ветви с липкими, еще не развернувшимися листочками видно было далеко вокруг: могилы, ухоженные заботливыми руками близких, с покрашенными оградами, присыпанные песком или гравием дорожки возле памятников, надгробий и крестов, и могилы, заброшенные нерадивыми родственниками, с провалившимися плитами, поваленными оградками, заросшие прошлогодним бурьяном, превратившиеся просто в бугорки, по которым пролегали тропинки.
Походили вблизи склепа Саратовкиных. Прочли на одном памятнике надпись: "Лукерья Ивановна Попова. Родилась 13 мая 1799 г. Умерла 4 июля 1837 г."
- Надо же! - сказал Никита. - Даты жизни и смерти Пушкина!
Все остановились как зачарованные.
Кладбище навевало незнакомую грусть, заставляло заглядывать в обреченность любой человеческой судьбы. Хотелось поскорее вырваться отсюда, забыть эту обреченность, как умеет забывать о ней любой человек, особенно в молодые годы.
- Никакой могилы младшего Саратовкина здесь нет. Пошли, ребята, - сказала Лаля.
- Нет, подожди. Старик сказал: "Возле батюшки", - не согласился Семен. - Он говорил так, словно знал. Вы еще побродите тут, а я его позову. Нет, пусть лучше сбегает кто-то из девочек.
Лаля с Натальей торопливо пошли по чуть заметным тропинкам на дорогу, ведущую к дому кладбищенского сторожа.
Старика они встретили у ворот. Он волочил тяжелую жердь и, узнав девочек, положил ее на землю, рукавом отирая с лица пот.
- Не приметили, однако? - сказал он и, широко шагая, направился к склепу Саратовкина.
Девочки молча припустились за ним.
- А это что? - сказал он.
И вдруг все увидели заброшенный, когда-то покрытый дерном холмик, прижатый вплотную к черному мрамору склепа. В изголовье холмика был вбит неровный странный камень, и, только приглядевшись, можно было различить на камне слова: "Народный учитель Саратовкин Николай Михайлович". Дата рождения и смерти вместе с камнем опустилась в землю. Мальчишки, вспомнив, как это делают в подобных случаях взрослые, стянули с голов кепки. Постояли молча.
- Ребята, - вдруг сказала Наталья, склоняясь над могилой. - Сюда кто-то приносил цветы.
На сухой траве действительно лежал высохший букет. Вернее, следы того, что когда-то было букетом цветов: почерневшие стебли, облетевшие головки цветов и лоскут полинявшей ленточки.
- И не раз кто-то приносил сюда цветы! - воскликнул Никита. - Смотрите, вот сухие букеты. Раз, два, три, четыре…
Наталья спросила у сторожа, кто же это приносит цветы.
- Не слежу… Людей по кладбищу ходит много, - ответил тот.
- Товарищ сторож! А вы последите. Мы очень просим вас, - сказал Семен. - Это так важно для нашей школы.
- Для истории города тоже, - вставила Наталья.
- У меня времени нет заниматься школой и городом. На это учителя есть и горисполком. Они деньги не зря получают, - сердито ответил сторож и ушел.
- Вот тоже тип! Все на деньги мерит! - презрительно фыркнул Семен. - А зарабатывает побольше нашего Грозного. Знаю я! Могилу поправит - гони монету.
- Однако как нам быть дальше? - сказал Никита. - Как отыскать того, кто навещает могилу, ведь, наверное, этот человек хорошо знал Саратовкина.
- Ясно как, - сказала Наталья. - Надо установить дежурство.
- С ума сошла! - ахнула белокурая Аэлита. - Этот человек может месяца через три прийти, и не известно, в какое время.
- Дежурить три месяца, - твердо сказала Наталья. - Дежурить полгода. Год, наконец! Вот, например, сейчас остаюсь я дотемна. К ночи никто на могилы не ходит. А завтра с восьми утра будешь ты до половины дня, - обратилась она к Аэлите.
- Нет, она совсем сумасшедшая! - всплеснула та руками. - А в школу кто вместо меня пойдет? Бабушка?
- В школу все мы пойдем, кроме тебя. А про тебя скажем, что ты заболела. Выделим от класса представителя проведать тебя и уроки сообщить.
- Да. Другого пути нет! - торжественно сказал Семен. - И Николаю Михайловичу пока ни слова. Разведаем все, тогда материал поднесем на блюдечке!
И Наталья осталась на кладбище.